Гавр не ответил, но мордочка его выражала согласие. Погода действительно была «ах какая!» Летнее жаркое солнце при абсолютном безветрии. И до самого горизонта серебрилась зеркальная гладь моря. Если бы у меня была шляпка, я развязала бы сейчас ленты, отпуская их болтаться в такт шагам. — И ничего, — сказала я Гавру. — Сейчас за кусты свернем, и никто меня простоволосой не увидит. Не было у нас с тобой времени за головным убором вернуться. А если бы нас в нумере гризетка Лулу застала? Пришлось бы врать ей что-то, изворачиваться, притирку эту злосчастную нюхать. Что говоришь? Маняша заругает? Так пусть сначала отыщется, а потом и поносит меня по-всякому. Я даже огрызаться не буду, все приму. Место спуска в пещеру было заметно издалека. Со вчерашнего дня там, видимо, кипела работа. На это указывала перевернутая в кустах тачка, обломки тесаных кирпичей, усеивающие берег и разводы некоей глинистой бурой субстанции. Я позвала: — Маняша! Ау! Гавр подошел к обрыву, заглянул вниз и сел, будто поджидая, пока мне не надоест орать. Надоело не скоро, да и ор дело такое, что полной сосредоточенности не требует. Не прекращая взывать, я приблизилась к краю, усмотрела спускающиеся к самому выступу дощатые мостки. Веревки крепились к породе деревянными костылями. Выглядело все надежно, с ненашенской добротностью. — Авось не сорвусь, — сказала я Гавру. — Ав-р-р, — ответил тот и попятился. — Что? Я отвлеклась всего на мгновение, а когда взгляд вернулся к мосткам, заорала во всю силу легких. Из-под обрыва вынырнула чудовищная тварь, запрыгнула на берег, клацнули сухие кости, щелкнул птичий клюв, взметнулись многослойные рваные лохмотья. Отпрыгнув назад, я не удержалась на ногах, упала, приложившись спиной о камень. Голова твари, гладкая, костяная, болталась из стороны в сторону на тонкой пульсирующей шее, одна рука была гораздо длиннее, на нее чудовище опиралось, помогая себе при ходьбе. Я засучила ногами в попытке отползти, Гавр молча ринулся в атаку. Эх, болезный, эта чайка тебе не по зубам. Тварь казалась более-менее живой. Ну, насколько живой могла бы выглядеть лишенная кожи плоть. Прочее было бестолковым соединением высушенного морем и ветром мусора. Я схватила с земли камень и вскочила на ноги. Чудовищу удалось обхватить Гавра похожей на птичью лапой, тот завизжал от боли. — Брось кота! — велела я и бросила камень, который звонко отскочил от костяного черепа. Рот-клюв раскрылся, выпуская не голос, а какой-то клекот: — Тепло ли тебе, девица? — А то! — Этот обломок попал ему в плечо, подняв облачко трухи. — Животину не тирань. — Тепло ли тебе, красная? — Ты истопник, что ли? Или за погодой наблюдать приставлен? Вот если бы попасть в сустав той руки, в которой оно сжимает Гавра… Котенок затих, тварь поднесла его к раскрытому клюву, я прыгнула, всаживая каблук в опорную чудовищную руку. Тварь покачнулась, Гаврюша плюхнулся на землю, а я взвыла, когда трехпалая клешня ухватила мое плечо. — Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе красная? Было очень страшно и очень больно и воняло гадостно, гнилыми улитками и прелым навозом. — Пугало ты огородное… — Три года — зима по лету, три года — лето по зиме… Пальцы ползли по плечу к шее, прикосновение к незащищенной коже оказалось склизким и обжигающим. Шевелиться я уже не могла, воздух вокруг меня будто густел, превращаясь сначала в воду, затем в студенистый кисель. Я отчего-то знала, что скоро он замерзнет и тогда чудовище меня отпустит, оставит в покое. — …три года — само по себе… Я не смогла вдохнуть, глаза заволокло красной пеленой, в ушах зашумело прибойно. Батюшка горевать будет. Сердце ударялось в виски, раз, другой, третий. Все медленнее и медленнее… Ну вот и все, Серафима… Приказывай всем жить, а сама… Бах! Мир разлетелся огненными снежинками. Меня отбросило, приложило спиной о скалу. Костяная голова моего обидчика стукнулась о землю, подпрыгнула мячиком, покатилась. Безголовый монстр замер, покачнулся, из перебитой шеи во все стороны летели желтоватые вонючие брызги, потом обрушился кучей мусорных обломков. Шея дернулась, выпустила последнюю вонючую струйку и затихла в пыли. Воздух скользнул в горло. Я закашлялась, упала на колени, затем завалилась на бок. Шейный обрубок твари был похож на дохлого слизняка. Зрелище мне не понравилось. Я устремила взор вдаль. Голубое яркое небо, голубое яркое море и разделяет их лишь крошечная серая полоска, может, даже и не реальная, а сочиненная, ибо одно от другого отделять положено. — Авантюристка загорская, — говорил кто-то зло. — На полчаса оставить нельзя, чтоб не ввязалась ни во что. Перед моим лицом покачивался револьвер, и не покачивались две ноги в на диво пристойно скроенных брюках. — Налюбовался стихиями? — Хрип получился знатный, помирать после такого эффектно. — А, Болван Иванович? — Огненной с избытком, — непонятно ответил Зорин, спрятал револьвер и легко подхватил меня на руки. — Гавра посмотри, — брыкнулась я. — Посмотрел. — И чего? С закрытыми глазами и, если прислониться виском к груди господина чародея, голове было почти не больно. Нес он меня ловко, будто от многолетней привычки барышень на руках таскать. — Девять жизней у твоего Гавра, оклемался уже. Следом трусит, полюбуйся сама. Я полюбовалась только одним глазом, и открыла его не полностью. Котик прихрамывал, шерстку кое-где марали красные пятна. — Лечить его надо. — Давай мы сначала тебя полечим? — А чего это ты мне тыкаешь? — Ты первая начала. — Я девушка, мне можно. — А я за равноправие. Про суфражисток слыхала? Смеяться было очень больно, но остановиться я уже не могла: — Слыхала. Только и помыслить не могла, что они на самом деле мужики с пудовыми кулачищами… Я хихикала, пока смех не перешел в рыдания. — Но, но, — Зорин прижал меня к себе, как кутенка, — отставить истерику. А то Фимой звать буду, знаю, как тебя от этого обращения корежит. — А что еще про меня знаешь, господин чародей? — Вопрос прозвучал кокетливо, осознав сей факт, я залилась краской и спрятала лицо у Зорина на груди. Иван Иванович, видимо поняв мое смущение, отвечать не стал. — Кто это был? — спросила я, когда молчание стало казаться неуместно томным. — А он не представился? — фальшиво удивился мой телоносец. — Так не успел, видать, ты в него раньше палить стал. — Думаешь, надо было дождаться, пока он тебя в сундук запечатает? — Не думаю, — искренно сказала я. — Напротив, я за своевременное вызволение благодарна… Какой еще сундук? — В который Крампус этот зловредный пойманных дев сует. Крампус? А ведь местные парни мне про него рассказывали. Только получается — мелковат тутошний шалунишка оказался, раз его из револьвера изничтожить удалось. Или не удалось? Вопрос я озвучила и получила на него спокойно-обстоятельный ответ: — Я разрушил лишь одно из овеществлений демонского духа, сам он по округе порыщет да соберет себя сызнова.