— Ни за что! — воскликнула и спешно добавила, признавая в его аргументах смысл: — Хотя ты прав, осуждать женщину, которая этого хочет, как-то инфантильно и неправильно… И вдруг Артем почти закричал: — Как ты можешь?! Лиля! — Что? — опешила я еще сильнее. — Ты ведь только что отказалась от своих принципов! — Что? Да я не… — Никаких приоритетов! — он фактически не орал, но сильно давил тоном: — Внутри стержня нет? Ее же ебут толпой, а она кончает раз за разом под присмотром нанятой мной дамочки, которую все тут называют надзирательницей? Это нормально? А как же любовь, романтика, взаимоуважение? Для тебя они за полминуты стали пустыми звуками? Спать-то ночью спокойно будешь, так запросто признав, что в мире больше нет любви и романтики, а? — Да я не… Он сбавил тон, вновь начиная улыбаться: — Я пошутил, расслабься. Просто ты так классно сбиваешься с толку — я это еще после поцелуя заметил — что хочется сбивать и сбивать. Идем уже на четвертый, пока фотограф на месте. Я еще меньше была уверена, что хочу с ним куда-то идти, но поплелась следом. Юмор у Артема такой, очень странный и обескураживающий. Но, если уж начистоту, моя реакция действительно должна была его развеселить — так в чем проблема: в сомнительных шутках Артема или моих неадекватных реакциях? Вот потому и плелась, будто бы где-то там, как раз на четвертом этаже самого злачного места в мире и найдутся ответы.  Глава 8 Иногда ресторан означает просто ресторан. Именно им он и был по всем известным мне критериям ресторанности. Похоже, здесь собираются все самые-самые випы в свободное от извращений время. Не удивлюсь, если тут же проводятся официальные деловые обеды и переговоры — не зря же я разглядела другой выход, ведущий скорее всего на торец здания, а не в общий холл. Быть может, он даже обладает какой-нибудь отдельной приличной вывеской, не имеющей ничего общего с названием заведения. Образец утонченной цивилизованности: не шагай дальше и не поймешь, на каких пороках он зиждется. Артем еще по пути позвонил фотографу и попросил спуститься в ресторан. — Вот, модель тебе привел, — представил он меня без имени невысокому и очень изящному мужчине, одетому в слишком широкие для него штаны и футболку. Тот окинул меня почти презрительным взглядом, вздохнул и резюмировал: — Саныч, я просил, конечно, робость, но не до такой же степени! — Времена такие наступили. — Артем развел руками. — Или ширпотреб, или непроходимая безнадежная робость. Ваяй из того, что есть, гений. — Попытаюсь. — Фотограф даже щупать меня начал, но без вожделения, а словно бы равнодушно оценивал руками изгиб плеча и степень выпирания ключиц. — Пытайся, Гордей. — Артем отступил к стене. — Марина из Парижа возвращается в следующий понедельник, я с ней уже связался. Но будет тупо увешать здесь всё одной Мариной, которой уже вся Европа увешана. — С этим сложно спорить. Марина прекрасна, но растиражирована до пошлости. А здесь ни грамма пошлости, как ни грамма тиражирования… Мне не понравилось, что меня обсуждают как вещь. Зато очень успокоило, что они спокойно меня обсуждают как вещь — признак отсутствия скрытых мотивов. К моему удивлению, меня не увели в какую-нибудь студию с бархатными драпировками, а Гордей, как к нему обращался Артем, начал перетаскивать осветительные приборы прямо в пустующий ресторан — в этом, оказывается, была основная концепция: чтобы интерьер попадал в кадр и создавал ощущение присутствия модели прямо здесь или возврата в прошлое к ней. Все эти мероприятия окончательно убедили меня в том, что я не зря согласилась на сессию — ничего непотребного в ней не подразумевалось. Через несколько минут появилась и помощница Гордея, она с тем же сосредоточенным видом осмотрела меня, затем побежала за нарядами. Она же и прической занялась, про макияж никто не заикался — по задумке «гения» лицо не должно попадать в кадр, или черты будут затемнены, что меня полностью устраивало. Помощница Аллочка увела меня в смежную комнату и там вырядила в несуразное короткое платье на корсете, попыталась присобачить шляпку, но потом нервно откинула ее. Зато волосы залакированными локонами преобразили меня до неузнаваемости. Она удовлетворенно хмыкнула и так же молча и беспардонно вытолкнула обратно в ресторан. Зажатая и нервничающая, я принимала на стуле те позы, которые криками требовал Гордей. Он сделал по меньшей мере сотню снимков, но становился все более недовольным: — Не то, не то! Икры хороши, но мы не можем хватать только икры, Саныч! — Он ни разу не назвал меня по имени, а оперировал лишь частями моего тела. Артем не уходил из зала, наблюдая за действом почти безучастно, а голос подавал только тогда, когда к нему обращались: — Хватай что можешь, Гордей. — А я ничего не могу! — истерично вопил фотограф. — Я как будто мертвую невесту Буратино фотографирую! Подайте мне Марину! — Марина в Париже, — спокойно отреагировал Артем и обратился ко мне: — Лиля, кажется, нам тонко намекают, что ты слишком зажата. — Зажата?! — вместо меня визжал фотограф. — Ее силой сюда приволокли, вытащив из-под Буратино? Деревянная девочка, очнись! Где твои изгибы, где чувственность? Ты там вообще хоть дышишь? Он откинул камеру на стол и подлетел ко мне, нервно стягивая с плеча ткань. Оголил плечо, за него же схватил и дернул, как если бы собирался меня разбудить. Но потом замер и провел пальцами по шее, отошел на пару шагов и взглянул иначе. — А давайте мы ее разденем… — А давайте не будем! — я наконец-то проснулась, как он и просил. — Не совсем разденем… — Гордей меня и не слышал. — Обнажим эти переходы. Аллочка, ряди модель в шифон! И как я раньше не подумал? Меня, как куклу, утащили в комнату, там Аллочка обмотала меня полупрозрачной тканью, оставив из моей одежды только трусики. Но в зеркале я тщательно себя рассмотрела — ничего не видно, просто сама ткань иначе облегает тело: никакой откровенности, а смотрится по-другому. И Гордей, увидев меня, завопил: — Именно! Садись спиной, а голову вполоборота, — приказал и снова начал щелкать своим аппаратом. Но через пару минут опять пришел в неистовство: — Алё! Расслабься! Куда ты плечи задираешь? Мы тут чувственность снимаем, а не каторжные работы! Нет, я так не могу… Подайте мне Марину! Артем со вздохом прошел мимо него и присел передо мной на корточки. Посмотрел снизу в глаза. — Я предупреждала, что не модель! — поспешила оправдаться. — Вижу. Он не убеждал, не подкидывал мне доводов, а пододвинул стул вплотную и сел рядом. Зачем-то повел рукой по ткани, скользя от локтя к плечу. И прошептал едва слышно: — Закрой глаза, Лиля. Тебе нужно отвлечься от происходящего. Я прикрыла, все еще не теряя надежды, что справлюсь. Чуть наклонила голову к нему, чтобы слышать успокаивающий голос. Я сидела спиной к внезапно притихшему Гордею, а Артем, наоборот, лицом, но повернулся профилем, тоже подавшись в мою сторону. — Чудный кадр! Охереть, какое порно! — похвалил что-то свое фотограф, но я не поняла, ведь мы даже друг друга не касались. — Еще чуть ближе, но головы не поднимайте. Саныч, расстегни-ка верхние пуговицы, расправь рукава. Аллочка, а у нас есть мужской ретро-пиджак? Я их не слушала, просто старалась расслабиться, чувствуя пальцы, мягко перебирающие ткань и иногда соскальзывающие на голую кожу руки. Вероятно, концепция изменилась по ходу дела — теперь вместо модели фотографу захотелось влюбленную парочку, которую он разглядел в нашем невольном сближении. Не поцелуй, но его грань — «за секунду до». Ничего не понимаю в искусстве, но по мне, в этой позе больше секса, чем в сексе. — Саныч, еще ниже к плечу. Твой профиль оставлю в кадре! — Ну вот, теперь я еще и Марина, — услышала почти в самое ухо. Усмехнулась бы, если бы была не так сосредоточена на том, чтобы не напрягать шею и плечи. А то снова наорут, что каждое мое сухожилие видно. Я почти расслабилась, но снова напряглась, когда всеведущие руки истеричного фотографа стянули ткань ниже, обнажая спину. Взвилась, но Артем перехватил меня — положил горячую ладонь на шею и наклонился к плечу, не касаясь кожи губами. Я замерла, волнуясь теперь иначе. У него одеколон, наверное, дорогой, несложно было предположить, но утопать стало еще проще, чем на расстоянии. Похоже, Артем за нас обоих изображал ту самую чувственную эротику, которую требовали от меня. И раз звуки вокруг принимали другой характер, фотограф поймал и этот кадр. Он с каждым следующим щелчком камеры вдохновлялся: — А модель-то ничего! Как звать-то? Ему не ответили, а он и не ждал: — Саныч, отойди теперь, отойди к едрене фене! А то и не заметим, как окончательно на порно перейдем — у нас на втором этаже то же самое. И подайте мне грудь! Движение ткани, скольжение вниз и стоп-кадр на соске, чтобы дух захватило от предвкушения следующего момента, которого не будет. Я заставлю всех кончать, даже не увидев соска! Это прекрасно! Я подскочила — и от его слов, и от того, что Артем отстранился, а я словно потеряла точку опоры. Вылупилась на директора, ведь мне было обещано, что никакой обнаженки! Он опередил мое возмущение: — Я отвернусь, Лиля. Твой сосок увидят только Аллочка и Гордей, а он с половой принадлежностью так и не определился. — Нет! — Оплата только по факту сделанной работы. А гению нужен твой сосок, ничего не могу поделать. — Он лукаво улыбнулся. — Я не настолько нуждаюсь в деньгах, чтобы взывать к моей меркантильности, Артем! — А к чему взывать? — Он вдруг начал расстегивать оставшиеся пуговицы на рубашке. — Стесняешься? Тогда я разденусь. Так будет легче? Или всех тут разденем? Он стянул рубашку, обнажив грудь и плечи, я несколько секунд не могла собраться, невольно приклеив взгляд к его коже. Но когда он начал расстегивать штаны, завопила: — Не надо! Я была твердо уверена, что Артему ничего не стоит встать передо мной голым — показать, что мое смущение станет выглядеть нелепым по сравнению с его видом. Он замер от моего крика, но так и оставил штаны с расстегнутой пуговицей и молнией. Стоило немалых трудов, чтобы не посмотреть туда и убедиться, что ничего там он обнажить не успел. Я краснела и прекрасно осознавала, как на меня давят, но сказала: — Ладно. Только отвернись. Спадание ткани по груди обеспечивала Аллочка. Она сбивала ткань, а потом отпускала ее, чтобы та свободно текла по телу. Потребовалось несколько кадров, пока Гордей одобрительно не заулюлюкал. Я лишь могла думать о том, как низко пала: фотограф во всех деталях смог рассмотреть мою грудь, а удовлетворился, лишь когда сосок напрягся — то ли от трения шифона, то ли от прохлады. Старалась хвалить себя за смелость, но это не удавалось. И сильно обрадовалась, когда фотограф закончил: — Чудненько! Потребуется еще обработка снимков, но эта смесь скромности, откровенности и обещания идеальна! Он в той же шумливой спешке начал отключать осветительные приборы и гавкал на Аллочку, которая для его энергетики была недостаточно скоростной. И лишь после этого я вспомнила об Артеме. Вначале он действительно развернулся от меня, так и не удосужившись надеть рубашку, но прямо в этот момент смотрел в мою сторону. Я спонтанно подтянула ткань еще выше, но не могла не подумать, как давно он рассматривает…