– Ну вот, пусть Гектор примет тебя в свои объятья, – говорю я. Она поднимает взгляд от подушки, в которую уткнулась носом: – Ты довольно странная – давать дивану имя…[6] – А теперь скажи: что случилось? Верити подтягивает колени к груди и тихо бормочет: – О, я чувствую себя такой дурой… я не должна так расклеиваться, только не после… не после всего… Я легонько толкаю ее в бок: – Завязывай, твои проблемы важны. Ты должна мне рассказать, так будет лучше. Она отворачивает лицо от колен – оно опухло и отекло, из носа течет. Я хватаю коробку с бумажными платочками и сую ей. Она глубоко вздыхает. – Ладно, слушай… Джереми… Джереми… бросает меня! Затем она опять зарывается лицом в подушку и заходится в новом приступе плача. Я помню, как впервые увидела Джереми. Мы были в пабе «Крик», застекленной с фасада коробке на Уэст-стрит, и нам удалось занять лучший столик – с двумя зелеными кожаными диванами прямо у окна. Столешница была липкой, заведение пропахло прогорклым хмелем и застарелым по́том. Верити побрызгала вокруг своими духами, окутав нас их навязчивым ароматом. Это было еще во времена, когда я работала в пиар-агентстве и ходила в нейлоновой юбке-карандаше с белой блузкой, которую умудрилась заляпать малиновым джемом; а Верити принесла мне шелковое платье цвета пармских фиалок, чтобы я в него переоделась. И едва она сунула мне платье, я заметила, что на нее слишком пристально смотрит какой-то парень. Верити приехала в рваных коротких джинсовых шортах, клетчатой рубашке и кедах. Она уселась на диван, вытянув свои великолепные ноги, а в ее волосах сверкали неоново-желтые пряди. Когда я по пути в туалет прошла мимо него – этого парня с пучками светлых волос на голове, торчащими во все стороны, словно его только что ударило током, и таким тощим телом, что оно казалось нарисованным из черточек, – он ухмыльнулся мне, а затем снова вернулся к разглядыванию Верити. Та задрала ноги на стол, вытащила блокнот и стала делать какие-то наброски. От того, как он смотрел на нее, что-то кольнуло у меня в груди. И я ощутила уверенность, что, если они познакомятся – он будет так же смотреть на нее всю оставшуюся жизнь. Когда приехал Гарри, мне удалось убедить его подойти и заговорить с Джереми, который все еще сидел в одиночестве. «Он вон за тем столом, рядом с телевизором, – шептала я. – Подойди и спроси его о регби или о чем-нибудь в этом духе». Мне пришлось заверять Гарри, что этот незнакомец не подумает о нем как о странном типе, а затем я кинулась обратно к нашему столику. Было очень трудно удержаться и не обернуться, чтобы увидеть, что там происходит, и я никак не могла сосредоточиться на словах Верити. Наконец они оба подошли к нам, и Гарри представил Джереми как своего старого приятеля по стоматологическому факультету. Джереми снова ухмыльнулся – и у него во рту сверкнул золотой зуб. «Грыз гранит науки», – заметил он, и Верити загудела от смеха. Мы сразу же хорошо поладили, все четверо: из паба отправились на стендап-шоу, а затем в нашу квартиру, где Верити с Джереми скрылись в ее комнате. Уютно свернувшись в постели, я осознала, что повторяю Гарри, как удивительно себя чувствую, устроив их знакомство. Я помню это ощущение: я словно вся состояла из одной большой улыбки. «Я хочу, чтобы это было моей работой, а не дурацкий пиар», – сказала я, и Гарри поцеловал меня в щеку, назвав своей «маленькой Сциллой». Сейчас, когда я сижу тут, поглаживая Верити по спине, и шепчу ей, что все будет хорошо, – я понимаю, что мы уже давно не та самая четверка. За годы, прошедшие с того вечера, Гарри открыл собственную практику, я наладила свой бизнес, и мы вместе купили дом. Верити начала ездить в Лондон на работу стилиста, Джереми стал заниматься компьютерной анимацией, и они арендовали совместное жилье. Мы свели почти ежевечерние общие посиделки вчетвером в пабе к сбору раз в месяц для воскресного барбекю. Правда, мы с Верити, как и прежде, при первой возможности старались увидеться за бокалом вина и обсудить последние сплетни. Но даже это со временем почти сошло на нет – я просто была постоянно занята работой, и за исключением ссоры, свидетельницей которой стала на днях, не знала, что у Верити и Джереми имеются проблемы. Подруга тоже об этом не упоминала. – Он прав, конечно, все нехорошо уже давно, – говорит Верити. Ее слезы утихают, голос стал спокойнее. – Мы просто перестали смеяться вместе, как раньше. Мое сердце екает от чувства вины. Я ничего не замечала. – И как долго это продолжается? – Ох, не знаю, – пожимает она плечами. – Может, полгода. Сперва я думала, что это разовый случай, но вскоре поняла, что больше не возбуждаюсь при его виде. А иногда замечала, что он смотрит куда-то в пространство, пока я говорю. С выражением почти скуки на лице. Я внезапно вспоминаю один вечер в ресторане – мы с Гарри устроились в моей любимой кабинке, перед нами бутылка белого вина и тарелки со спагетти, и… нам нечего сказать друг другу. Казалось, вместе с нами за столом сидит само молчание. Я пару раз пыталась завязать беседу, спрашивала Гарри, как прошел его день, но он отвечал односложными фразами. Я отчетливо понимала, что Бобби смотрит на нас и, должно быть, думает: сваха – и вдруг в неудачных отношениях; но Гарри и не хотел никуда выбираться в тот вечер и очень ясно давал это понять. В конце концов я вытащила телефон, чтобы Бобби решил, будто у меня просто возникла неотложная работа. «О, вот и приехали… – пробормотал Гарри, как только увидел, что я тянусь к сумке. – Самое время для “Инстаграма”… Опять». Я продолжаю гладить Верити по спине, радуясь, что она сидит, свесив голову, и потому не видит моих глаз, вероятно, блестящих – совсем чуть-чуть – от слез. – Это ужасное чувство, Верити, но ты же знаешь, что ты не скучная, – говорю я. – Меняются отношения, меняются люди, и иногда ты ничего не можешь с этим поделать. Но похоже, это и к лучшему. Ты не можешь цепляться за то, чего больше нет. Она разевает рот. Снова закрывает его. Ее взгляд мечется по сторонам, а затем останавливается на моем лице. – Кэйт… – Да? – Где мое шампанское? Я приношу бокал, она встряхивает головой и начинает пить жадными глотками. Веселые пузырьки никак не сочетаются с ее заплаканным лицом. – Думаю, больше всего меня беспокоит мысль, что я могу потерять его как друга, – бормочет она. – Я люблю с ним разговаривать. Однажды утром я прочитала что-то в газете и подумала: «Боже, я должна рассказать это Джереми!» Но его не было рядом. Он уехал к своему брату… И я почувствовала себя так одиноко… Верити снова начинает плакать. Я вспоминаю, как сильно мне всегда хочется рассказать Гарри о том, как прошел мой день. Потому что так развиваются отношения: сперва пробегает искра, потом танцы с поцелуями, затем волнующий секс, а дальше это просто твой близкий человек. Что случается, когда это проходит? Или они находят другого близкого человека? Я хочу помочь лучшей подруге, исцелить ее раны словами, успокаивающими, как бальзам, но не знаю ответа. – Может, ты и не потеряешь его как друга? – пытаюсь я ее утешить. – Может, вы со временем станете одной из тех сказочных пар, которые по-прежнему в хороших отношениях, даже если не вместе? – Как Крис Мартин и Гвинет Пэлтроу? – спрашивает Верити. Она выглядит почти обнадеженной. Я киваю. А затем она начинает смеяться: – Да брось, Кэйт, ты же знаешь, что это чушь собачья! Конечно же, я не могу сдержаться, когда слышу ее гудение, и начинаю смеяться сама. Мы обе хохочем и немного плачем одновременно. – Это к лучшему, я знаю. Но мне потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть, что его нет рядом. – Верити складывает ладони вместе, заламывая пальцы. – Но знаешь что, Кэйт? – Что? – Ты сможешь побыть в моем доме, когда он будет вывозить свое барахло? Я не хочу осесть без сил у туалета, как Кэрри Брэдшоу, попросив его остаться в самый последний момент. – Конечно, смогу. Когда он съезжает? – Он сейчас собирает вещи. Значит, завтра? Но у тебя же работа? Я обнимаю ее. – Я отменю все встречи, я буду там. Глава 10 Когда я съезжалась с Верити, она загрузила все свои вещи в тележку из супермаркета и прокатила ее три мили от своей старой квартиры до нашей новой. Я помню, как ожидала ее в окружении коробок, в одиночестве – подбросив меня, мама поспешила уехать, чтобы избежать платы за парковку. И наконец я увидела Верити – в зеркальных очках-авиаторах и красном клетчатом комбинезоне, толкающую свои пожитки по улице. Когда нам подняли арендную плату, Гарри – всегда служивший «голосом разума» в нашей жизни – сказал, что на этот раз нам нужно все сделать как следует. Так у нас появился Джо. Джо, с его рыжей бородой и маленьким телом, который – как муравей – может нести вдвое больше того, что вы от него ожидаете, и который загружает свой фургон так плотно и точно, что это напоминает игру в «Тетрис». С тех пор он периодически появлялся и исчезал из нашей жизни – он присутствовал, когда мы с Гарри получили закладную на дом, когда я въезжала в свой офис и когда Верити с Джереми переехали сюда, в съемную квартиру с лососево-розовой дверью. Его фургон стоит теперь на улице возле этой двери, Джереми рядом. Его безумно-торчащие волосы почти поникли, как будто молния ударила в них слишком много раз. – Ну привет, Кэйт, – говорит он чересчур рано, когда я еще в нескольких футах от него, и я слегка машу в ответ, оглядывая его оранжевую толстовку с капюшоном, футболку с банановым принтом и мешковатые джинсы. – Ты не замерз? – спрашиваю я. Он – яркий контраст с небом, похожим на серое покрывало, с которого мне на щеки летит мокрый снег. – Сама-то как думаешь? Я упаковал все свои теплые вещи. Просто не сообразил. Он бросает взгляд в фургон – задние двери открыты, и там видны старые рассохшиеся коробки, сложенные вокруг коричневого кресла: того самого, в котором Джереми обычно сидел с самокруткой в руке и кофейной чашкой на подлокотнике, используемой в качестве пепельницы. Мысли об этом и о пустом месте в гостиной, где положено стоять этому креслу, вызывают у меня желание обнять Джереми. Я хочу сказать «спасибо» за все те разы, когда он вызывал у меня смех, вытаскивая из депрессии одним лишь видом своей курьезно-яркой одежды. Но я только пожимаю плечами, когда он обхватывает себя руками и говорит: – Конечно, замерз! Кому сейчас легко? Он зябко переминается с ноги на ногу и смотрит в сторону дома: – Ты к ее высочеству, надо полагать? Она там наверху, в спальне. Я киваю. Джо внутри, топает вниз по лестнице, его лицо скрыто за грудой из трех коробок. – Это ты, Кэйт? – спрашивает он приглушенным голосом сквозь картон. – Ага, нужна какая-нибудь помощь? – интересуюсь я, и так зная ответ. – Не глупи, ты только порушишь мне всю систему. Ступай наверх, ей ты нужнее. Наверху Верити, поджав колени к груди, сидит на кровати, покрытой смятыми одеялами разной расцветки. Она восседает на розовом с леопардовым принтом, своем любимом, так что я беру то, которое с павлиньими перьями, и набрасываю ей на плечи. Она уже не такая разбитая, как прошлым вечером, и даже воздух вокруг нее кажется тверже. – Они как раз грузят остатки, – говорю я. – Как ты? Верити слегка приподнимает плечи и опускает. – Грущу, наверно. Все слова, которые есть в моем арсенале для подобных случаев, бессмысленны. Она много раз слышала такие избитые фразы и все знает сама, но не готова в это поверить. «Со временем все наладится». «Ты найдешь кого-то нового, кого-то лучшего». «Все происходит не просто так». От них мне хочется закричать: «Да идите вы все в жопу!» – всякий раз, когда я их слышу. И все же я сажусь рядом с ней, обнимаю одной рукой за плечи, вздыхаю и произношу: – Это к лучшему. Я знаю, сейчас так не кажется, но это так. Верити кивает: – Я просто хочу забыть обо всем этом. Вернуться к тому, какими мы были раньше, до того, как наш мир стал жестче. Я слышу, как снаружи хлопают дверцы фургона и раздается свист Джо. Я быстро встаю и включаю музыку, чтобы заглушить шум его отъезжающего автомобиля. – Как насчет того, чтобы сходить в «Универ»? – предлагаю я. Это одно из наших старых любимых местечек – грязноватый, дешевый студенческий бар, где подают коктейли ядовито-флуоресцентного цвета в толстостенных пластиковых бокалах. Мы засиживались там часами, играя в карты и время от времени показывая в окно на мужчин, с которыми не прочь переспать. Улыбка разгорается на ее лице, словно лампочка, постепенно включаемая на полную мощность. – Звучит здорово, Кэйт!