– Мы там довольно сильно напарили, сорян, но вы же не против? Агата аккуратно обогнула блондинку с Кошкой и настойчиво потянула Майку за собой к лестнице. Самой Майке вдруг расхотелось куда-либо идти, да и зачем, скажите, пожалуйста, надо было куда-то идти, когда можно просто стоять и смотреть на Татьяну Олегович и Кошку, стоять и смотреть, наконец-то отпустив на волю мучительные мысли и чувства, оцепенев и забыв обо всем на свете? Морщинка под русалочьими глазами блондинки слегка дернулась, будто она хотела им что-то сказать. Майке даже показалось, что она услышала странное слово, что-то вроде «люми… нато», но думать о том, что оно значит, сил не было. Она никак не могла оторвать глаз от морщинки, будто какая-то сила притягивала ее к этому лицу, к этому взгляду, – но Агата снова потянула ее за руку. – Идешь, Майка? Ее голос прозвучал, словно из-под толщи воды, но вытащил на поверхность, как когда-то в детстве рука отца выцепила ее из-под волны за косу: назад к солнцу, пляжу, людям, поедающим виноград из мокрых целлофановых пакетов; лицо обжег порыв холодного ветра; вынырнув, она хлебнула свежего воздуха, и море из страшного хищника, на мгновение обнажившего свою суть, снова превратилось в невинного укрощенного зверька. – Идешь? Май? Интересно, а что было бы, если бы в тот день она не закрепила свои волосы ярким красным бантом и папе понадобилось бы чуть больше времени, чтобы заметить ее под водой? Что было бы – неясно, но зато ясно, чего бы не было: этой страшной покинутости, разрывающей твою грудь когтистыми лапами каждую секунду каждого нового дня, и без нее было бы хорошо, очень хорошо. – Майка! С большим трудом она заставила свое онемевшее тело повернуться на голос Агаты и увидела, что папы нет, что мамы нет, что пляж с шумом волн и гамом отдыхающих исчез, а она на самом деле находится в будущем, в спортивном комплексе своего университета, и ей уже восемнадцать лет. Блондинка с Кошкой уставились на дверь раздевалки с ужасно сосредоточенным видом, словно водопроводчики братья Марио на паузе. Агата переводила умоляющий взгляд с Майки на ступеньки, как бы приглашая следовать за собой, но Майка завороженно вглядывалась в свое прошлое и была не в силах прогнать воспоминания о том теплом дне в Алупке. Папа. Ему тогда сколько было? Тридцать четыре? Тридцать шесть? Она как-то судорожно выдохнула: нет, ей определенно нужно больше времени, чтобы избавиться от ощущения крепкой ладони на своем затылке, от узора из шрамов на внутренней поверхности его правого предплечья. А можно не избавляться? Ведь это все равно бесполезно, потому что этот узор выжег след на сетчатке ее глаз навечно. Пусть папа останется с нею, здесь. Хотя бы на минуточку. Пожалуйста… – Майка! – крикнула рыжая, едва успев схватить ее за талию, чтобы защитить от падения с лестницы. – Ступеньки! Майка встрепенулась и поняла, что если бы не Агата, то она полетела бы вниз. Стараясь не оглядываться, как в сказке, где таким образом можно разрушить заклятие, они спустились с лесенки и почти бегом направились к выходу из пустого ФОКа. Все это время Агата держала Майку за руку и не желала отпускать, тащила за собой, как прыгающий на веревочке воздушный шарик. И хотя Майка почти не смотрела ни на кафе, ни на корты, ни на коридорчики, уводящие на трибуны, с чувством ужаса она краешком глаза успела заметить Глебаса и Борьку, которые застыли, как истуканы, где-то у входа в свою раздевалку, а потом и охранника, онемевшего на пропускной. На улице разразился штормовой ливень, и девочки мгновенно оказались в холоде и сырости, ливень за доли секунды свел на нет воспоминания о теплом паре душевой. Серая водная зыбь закрыла небо, стадион и здания вокруг казались тяжелыми и грязными осколками заброшенной цивилизации на заброшенной планете. Что-то темное и зыбкое, нависнув над ФОКом огромной грозовой тучей, производило гнетущее впечатление – стая ворон до сих пор кружила над кортом. Птицы наматывали монотонные круги и кричали громко и хрипло. Едва взглянув на водоворот из дождя и темных точек в небе, так напоминающих людей в плащах и птичьих масках, Майка почувствовала, как к горлу подкатил новый комок тошноты. Птицы еще не увидели девочек, но уже были возмущены. Что же будет, когда они попадутся птицам на глаза? Майка перевела взгляд пониже, на стадион, над которым кружили остатки стаи, и непроизвольно охнула. Трасса за стадионом полностью исчезла, а на ее месте появилась насыпь, покрытая темно-зеленой, почти синей травой; у подножия насыпи пролегла железная дорога, утыканная трубами и черными светофорами. – Господи, а это что такое? – воскликнула Агата, и Майка перевела взгляд на огромный каменный тоннель, разрезающий насыпь на две части. Из-за черных подтеков на серой краске он казался советским, совсем старым, по двум его сторонам вились лесенки, а из самого тоннеля с возмущенным гудением выползал поезд. Майка представила, что сейчас чувствуют сидящие в поезде пассажиры. Очевидно, они не планировали оказаться здесь, когда садились в вагоны, непонятно где и в каком времени. – Куда делась дорога? – спросила Майка, не особенно ожидая, что Агата сможет что-то ответить. И впервые на ее памяти эта болтунья и правда не нашла, что сказать, отчего, может быть, и сама Майка очнулась. Ей было страшно, ей было очень страшно, холодно и тоскливо; ее трясло, но сильнее всего были всепоглощающая усталость и злость на мир, который заставлял ее сражаться в одиночку непонятно с кем или чем и в котором мамы с папой не было рядом, а они могли хотя бы подбодрить ее в этой удручающей бесконечной борьбе. Она так устала. Воронья стая заприметила девочек. Плавно разделившись на две части, птицы выстроились в клин и двинулись к ним навстречу. Майка с Агатой, не сговариваясь, помчались к главному корпусу университета, за которым располагалась парковка. – Быстрее! – прокричала Агата прямо над Майкиным ухом; капюшон спал с ее влажных рыжих волос, за плечами болталась зеленая сумка. – Держись! – Она оглянулась и прямо на бегу слегка шлепнула Майку по мокрым от дождя щекам. – Эй! Держись! Майка не понимала, почему Агата кричит ей что-то, да еще и бьет. Да кто она такая, чтобы указывать ей? Майка больше не могла бежать, она хотела сдаться, и ей, честно говоря, стало плевать на ворон, на дождь, на рыжую и даже на тоннель, взявшийся непонятно откуда. Больше всего на свете ей хотелось куда-то деть свое тупое, вечно мучающееся от боли тело и просто грезить, грезить о папе с мамой, о тех временах вместе – она бы так ценила каждую секунду, о, как ценила, если бы только знала, что ей предстоит. Черный и мокрый, как спина дельфина, Range Rover Evoque издал два сигнала, едва они с рыжей вбежали на парковку, и только новый укол зависти заставил Майку слегка прийти в себя. Это был тяжелый красавец, сто́ящий баснословных денег. Один миллион? Два? Десять? Неважно. Господи, разве об этом сейчас нужно думать? Агата забросила свою зеленую сумку в темный салон, прыгнула внутрь, завела мотор и, оглянувшись на небо, крикнула: – Скорее, Май, ну? Чего ждем? – Воро́ны? – Майка несколько медленнее, чем требовала ситуация, обогнула машину, села на переднее пассажирское кресло, захлопнула за собой тяжелую дверь и уставилась на Агату затуманенным взглядом. – Вороны? – Не вижу! Рыжая включила зажигание, дернула стояночный тормоз и резко тронулась с места. Сенсорный экран, подключенный к плавнику на крыше, жалобно моргнул, оставшись не у дел, и Агата пошла на таран: пробила опущенный деревянный шлагбаум, закрывающий въезд на парковку, и выехала на пустую дорогу. – Пристегнись! Охранник в маленькой будке даже не шелохнулся, и что-то подсказало Майке, что не стоит смотреть в его сторону. Агата ругалась и тыкала в навигатор. Машина издавала сигнал, видимо, недовольная тем, что рыжая не пристегнулась, и Майка старалась не думать о том, что «эвок», судя по всему, единственная движущаяся точка поблизости, а значит, с высоты птичьего полета заметить его проще простого. – Из-за этого дурацкого тоннеля все сбилось! Попробуем через Коньково! Ты норм? – Д-да, нет, не знаю. – Майка покачала головой. – У тебя шок! Держись! – Агата развернулась на сто восемьдесят градусов прямо посреди пустой мокрой дороги и рванула в противоположную сторону. – Ты видишь птиц? «Эвок», словно длинными пальцами, прощупывал дорогу светом противотуманных фар, стрелки на кругах тахометра и спидометра нервно подрагивали. – Я не вижу их, посмотри в окно! Майка! Майка выдохнула. Ей хотелось выглянуть из окна, посмотреть в небо, понять, оторвались ли они от назойливых птиц, но еще больше ей хотелось спать: дождь усилился, все вокруг превратилось в непроглядное сизое марево, и медленно, очень медленно комфорт автомобиля сделал свое дело. Мир перестал быть страшным, остался лишь этот салон, обитый оранжевой кожей, так похожий на кабину пилота. И тепло во всем теле, и дворники, убирающие с лобового стекла потоки воды, гипнотизировали. Ей очень хотелось спать. Машина свернула налево и, проехав по луже, подняла фонтан брызг. Выехала с Островитянова на Профсоюзную, совсем ненадолго задержалась на светофоре у метро «Беляево» и понеслась в центр города, затерявшись среди сотен таких же юрких автомобилей. Как будто еще буквально минуту назад воронья магия не заставила целый мир замереть. Глава 7. Зови Костика Майка вошла в тело блондинки тихо и незаметно, как заходят в чужой дом, когда дверь оказывается открытой. Мир вокруг стал более осязаемым, насыщенным, материальным: вывеска «Pepsi» разбрасывала вокруг рассыпчатую пыль красно-синего цвета, бензиновый запах асфальта щекотал ноздри сладким синтетическим ароматом, рукава кашемирового свитера ласково облегали кожу. Чтобы избавиться от рези в глазах и прогнать странную, очень странную плывучесть в голове, Майка поднесла руку к лицу. Все случилось слишком быстро, и душа словно не желала прилаживаться к телу вот так вот сразу. Это была уже не ее рука с такими красивыми и ухоженными ноготками, запястьем, тонким и загорелым, – это была рука блондинки. И хотя Майка знала, что все теперь будет по-другому, нарастающее ощущение восторга и одновременно приступ тошноты застали ее врасплох. Она пошатнулась и невольно провела ладонью по холодной стене соседнего бара. Группа молодежи прошла мимо, змеей устремившись ко входу. Их возбуждение легкой волной передалось Майке, ее затрясло, она подумала, что сейчас задохнется, и ее вырвало от количества чужих эмоций, вошедших в ее новое тело и вышедших из него за какую-то долю секунды. Кто-то рядом сказал «фу» и засмеялся. Майка вздрогнула: ее могли видеть, теперь у нее было тело, она была блондинкой. – Здравствуй, Майя, – сказала Татьяна Олегович, – сейчас не время, уйди, пожалуйста, ты мешаешь мне работать. – Нет. Цвета постепенно становились контрастными, приобретали более насыщенный оттенок, зрение обострялось, звуки голосов стали более различимы, и хотя ее мутило, по одной лишь интонации Майка теперь легко считывала, что чувствуют разговаривающие с ней рядом люди. Так вот что значит быть блондинкой и чувствовать клеточное строение каждой былинки, интонацию и мелодику каждой души! Как жаль, что она не может взять ракетку и сделать несколько подач. На нее повеяло ветерком. Мимо прошло какое-то странное существо в облике человека, не человек, а как бы получеловек: кто-то его ранил, ранил давно и настолько сильно, что навсегда изменил клеточную структуру его памяти, психики и сердца. Ух ты, смотри-ка, а сердце, оказывается, тоже обладает энергетическим коконом; он почти живой – скрученный клубок нервов, такой же, как она, полуразрушенный. Похоже, другие его даже не заметили. А вот он ее заметил, он был единственным, кто остановился и внимательно посмотрел на Майку. Нет, не на Майку – на блондинку. Кто ты? Дышать было все еще труднее, чем обычно, подкатывала тошнота, мокрый асфальт испускал теплые волны, покалывающие кончики пальцев. И она вгляделась в асфальт, испещренный черными узорами, и с изумленным выдохом поняла, что это следы шин, оставленные десятками, тысячами автомобилей. Сколько же машин проехало по этому переулку за годы его существования? А потом появился запах. Раненое существо словно направляло ее сознание. Завороженная этой бессловесной коммуникацией, она сделала несколько шагов ему навстречу, но он предупреждающе покачал головой и сделал ровно столько же шагов назад. А потом очень аккуратно, будто боялся, что его заметят, одними глазами показал, куда ей нужно посмотреть – на еще одного светящегося, еще одного не-человека, единственного, кроме них двоих. Сердце Майки тяжело стукнулось о грудную клетку от предвкушения нового чуда: здесь был еще один не-человек. Раненое существо показало ей еще одного не-человека в толпе – в черной футболке и тяжелых кожаных ботинках, в опояске из лейкопластыря на пахнущих лесом фалангах пальцев. За какую-то долю микросекунды через каждый грудной позвонок ее тела – ее ли? – через каждый поясничный позвонок, через каждый крестцовый с легким треском пробежала искра, обжигая температурой в десятки тысяч кельвинов. Самбо! Так вот зачем они здесь, блондинка нашла его! – Не трогайте его, прошу вас. – Уходи из моего тела, Волчок! Цвета, звуки, все остальное отошло на второй план, было странно, что другие люди не замечали Самбо и даже проходили мимо, тогда как для Майки и блондинки он был словно яркое солнце на этой темной улице, стоял около входа в бар, затерявшись в толпе пьяных хипстеров, и разглядывал землю под ногами. Было странно, что и она не сразу заметила его, что ей понадобилась подсказка того светящегося не-человека. Мимо пронеслась машина, и в нос Майке ударил одурманивающий аромат. Это был запах человека и машины, будто состоящий из ароматических углеводородов, и, кажется, немецкого рислинга, и, может быть, даже гемоглобина. Усилием воли она заставила себя снова сосредоточиться на татуированном. Легко, словно откликнувшись на зов, во рту появился привкус мяты, какой бывает после зубной пасты. Он совсем недавно почистил зубы и, похоже, какое-то время бежал. От него пахло, как тогда в метро, лесом, по́том, землей, только теперь, когда Майка была блондинкой, этот запах казался таким ярким, что она слегка опьянела, внутри закипело волчье желание накинуться на него и… что? Дальше – что? Чужое сердце билось в груди с легким трепетом, как паруса на сильном ветру. Но едва подумав о том, кому принадлежит это сердце, Майка почувствовала, как ее ослепила ярость. Злоба и ненависть поднялись в душе так внезапно, что на какое-то мгновение ее даже выкинуло из тела блондинки и, взлетев над улицей, она увидела, как Татьяна Олегович накидывает на голову черный капюшон куртки и подкрадывается к татуированному сзади. «Беги, – подумала Майка, напрягая все силы, чтобы вернуться в тело блондинки, – беги, пожалуйста, беги». Она не знала, что собирается сделать Татьяна Олегович, когда догонит его, но волны злобы, которые излучало ее сердце, говорили Майке о многом. Он стоял в самом центре группки молодежи и ел гамбургер, его челюсть ходила вверх и вниз, пока он жевал. Майка почувствовала привкус говядины и ржаной булки, зерновую горчицу, жареный бекон – ему было вкусно, он отдыхал, и ей тоже захотелось кусочек этого ощущения. Она вернулась в тело блондинки как раз в тот момент, когда он все понял. Татьяна Олегович приблизилась со спины, бесшумно выхватила бургер и, откусив от него под улюлюканье молодежи, швырнула на землю. По всему телу Майки разлилось блаженное ощущение тепла: карамелизованный лук и листья салата оказались сочными и яркими на вкус. Самбо понадобилось всего мгновение. Он сделал легкое движение головой, словно проводил какую-то странную экспертизу, и молнией метнулся прочь, выскользнул со Златоустинского на узенькую забитую машинами Маросейку, рванул к церкви Космы и Дамиана, свернул в Старосадский, вывернул на Хохловский, притормозил у Покровского бульвара и направился в сторону Курской. Все это время, в точности повторяя рисунок его движений, Татьяна Олегович тенью следовала за ним. Около усадьбы Дурасовых, в которой уже много лет располагалась «Вышка», они на секунду замерли, татуированный оглянулся, сверкнув золотисто-желтой радужкой волчьего глаза, и грудь Майки обожгло звериное тепло: он был всего в двух шагах от нее, он снова был рядом – и чувство ликования, необъятной благодарности за это тело, за эту погоню, за эту жизнь наполнили ее сердце. Но голод Татьяны Олегович тоже был почти физически ощутимым, и прежде чем прыгнуть на крышу следом за Самбо, Майка будто со стороны увидела под ногами полыхнувшую жилку узенького бульвара, забитого красно-желтой кровью автомобильных фар, а потом блондинка вышвырнула Майку из своего тела обратно в реальность ее такой темной, знакомой квартиры, и все закончилось. Серость и холод окружающего мира обрушились на нее с мощью падающего небоскреба – она свесила ноги с кровати на пол и приложила ладони к щекам. Ее слегка потряхивало от возбуждения, желудок болел, как будто и правда недавно вырвало. Реальность всего только что произошедшего была неоспорима, и тем не менее, вот же она – не на крыше, а всего лишь у бабушки дома, сидит в своей комнате, на своей кровати, а за окном на фоне синего неба раскачиваются привычные провода.