Кончик смычка падает в миниатюрном пике, чтобы снова взмыть вверх – волшебной палочкой, плетущей колдовскую сеть звуков. Таша любит смотреть, как Алексас занимается на корде, пусть даже во время занятий лицо его часто кривит яростная гримаса, с губ срывается досадливое рычание, а смычок клинком разрубает воздух. Фальшивые ноты проскакивали в новых пьесах с частотой блох на бродячем псе. Особо трудные места отрабатывались десятками повторов, приедаясь назойливым мотивом. Но Таша всё равно время от времени приходит, чтобы тихо сесть и слушать в уголке. Впрочем, она не решается надоедать своему рыцарю слишком часто. Зато часто просит в конце занятий спуститься к ней в комнату и сыграть им с Лив что-нибудь. И теперь она смотрит, как творят чудо руки, на эти моменты обратившиеся руками волшебника; как светится вдохновенной печалью его лицо, как дрожат ресницы на его полуприкрытых веках; слушает, как поёт корда, увлекая туда, где забыты слёзы и горести, где всегда солнечно, где нет смерти, где вечна любовь… Последние трели тают под мальчишескими пальцами. Канифоль со смычка осыпается, точно пыльца с крыльев бабочки. Опустив корду, Алексас открывает глаза, и Таша с Лив, не сговариваясь, аплодируют. – Ты лучший музыкант на свете! – пылко говорит Лив, пока Алексас кланяется и бережно укладывает корду в футляр. – Тебе надо во дворцах выступать! Тот, посмеиваясь, опускается на край Ташиной кровати: – Тебе просто не с кем сравнивать, юная лэн. – Что это было? – Шоссори, «Поэма». Вообще, сольно её не исполняют, но за неимением клавикорда… – И так здорово получилось, – хрипло уверяет Таша. – Ваша похвала, моя королева, – лучшая награда. Как ты? – Пре… кха… прекрас… кха-кха-кха… Алексас держит её за плечи, пока Таша сгибается в судорожном кашле. Музыка помогла на время забыть о болезни и боли, но те никуда не ушли: виски ноют, глаза горят, горло будто дерут изнутри кошачьи когти. Хорошо она Праздник Жатвы отмечает, ничего не скажешь… Хотя и другие немногим лучше: ливень за окном бесцеремонно барабанит по стёклам, праздничные огни среди поля расплываются в мокрой вечерней мгле. Ладно хоть жители Фар-Лойла загодя потрудились натянуть шатры – тучи последние два дня зловеще ползали туда-сюда, предвещая непогоду, но разражаться дождём не спешили, оттягивая удовольствие и нагнетая обстановку. Зато теперь – разразились. – Это всё потому, что вы купались, – заявляет сидящая на подоконнике Лив, когда Таша выпрямляется в постели. – Сами купались, а меня не взяли. – Холодно было, вот и не взяли, – с трудом выговаривает Таша. – Я же не думала, что кому-то приспичит лезть в воду, и он меня за собой утащит, какха-кха… как водный дух какой-то. – А вам, значит, не холодно было! – Как выяснилось, тоже холодно. – Алексас совестливо поправляет Таше одеяло. – Ну прости, прости. Я же не знал, что твоё здоровье настолько хрупкое. – Теперь знае… кха-кха… – Нет, так дело не пойдёт, – произносит Арон, секундой раньше толкнувший дверь в комнату. – Когда я уходил, ты так не кашляла. – Времена меняются, – подмечает Алексас едко, уступая амадэю место на краю кровати. – Хотя в ваши почтенные годы время, должно быть, имеет столь ничтожное значение, что этого легко не заметить. Тот, не слушая, кладёт одну ладонь Таше на лоб, другую – на горло. Смыкает веки – совсем ненадолго. Когда он убирает руки, Таша понимает, что чувствует себя вполне сносно. – А теперь спать. – Арон немедля поднимается на ноги. – Я забрал боль и жар, но излечивать тебя полностью не стал: пусть тело не отвыкает от борьбы. И лучше не мешать ему бодрствованием. Натягивая одеяло по подбородок, Таша думает о просьбе, которую ей давно хотелось, но было слишком страшно озвучить. Однако больные девочки имеют право на маленькие капризы… – Лягу, – всё же решается она, – если расскажешь перед сном что-нибудь интересное. – Например? – Про твоё детство. Табурет, на котором безмятежно раскачивается Алексас, со стуком опускается на все четыре ножки. Лив, рисующая рожицы на запотевшем стекле, замирает. Какое-то время Арон изучающе смотрит на приёмную дочь. – Как скажешь, – неожиданно соглашается он, опускаясь обратно на кровать. – С условием, что в процессе ты будешь пить свой целебный настой. Таша косится на кружку, стынущую на тумбочке: – Госпожа Лиден добавила в него сон-травы. Хочешь усыпить меня прежде, чем доберёшься до самого важного? – Хочу, чтобы ты скорее выздоровела. – А мне можно тоже послушать? – восклицает Лив, спрыгивая с подоконника и подскакивая к кровати. – Пожалуйста, не выгоняйте меня, дядя Арон! А то взрослые вечно так делают, когда говорят о чём-то интересном! – Никто тебя не гонит. – Подхватив девочку под руки, Арон усаживает её себе на колени. – Слушай, если хочешь. – И что, даже меня не выгоните, дядя Арон? – вопрошает Алексас с надеждой в голосе. – Даже тебя. – Правда-правда? – А вот если будешь иронизировать – обязательно. С чего бы начать… – Где вы родились! – подсказывает Лив. – Родился… – Арон слегка улыбается. – Я родился в горах, на территории нынешней Окраинной. Этой деревни больше нет. Впрочем, её не было уже одиннадцать веков назад. – Улыбка уходит с его губ, но прежде – из его взгляда. – Оборотни сделали своё дело. – Какое дело? Арон качает девочку на коленях: то, о чём он рассказывает, отболело у него давным-давно. – Убили они всех, Лив, – просто отвечает амадэй. – В те времена такое часто случалось. В Долине тогда хозяйничали не люди, а нежить и нечисть. Мы окружали селения частоколами, баррикадировали двери, закрывали окна ставнями… Входить в дом без приглашения ни оборотни, ни эйрдали ещё не могли… Но они находили лазейки. Эйрдали очаровывали неосторожных людей и добивались, чтобы их пригласили. Оборотни напрашивались на ночлег под видом бедных путников. Иногда они селились в деревнях, рядом с людьми… естественно, не открывая своей истинной натуры. Это ведь так удобно – питаться, убивая соседей одного за другим. Таша слушает, почти не дыша. Она читала в учебниках про то время: тёмное время, предшествовавшее явлению Кристали. Она знала, о чём говорит Арон, задолго до этого дня. Но живой рассказ про те кровавые события от лица того, кто был там и видел всё это, совершенно отличается от чтения равнодушных книжных строчек. – Мы жили в горах, – продолжает Арон, – и нечисть долго до нас не добиралась. В связи с этим мы стали непозволительно беспечны, наверное… Хотя что мы смогли бы сделать? То был конец старой эпохи, тёмной и страшной эпохи. Кристаль Чудотворная проводила Волшбное Крещение уже около пяти лет. До её пришествия нечисть безнаказанно разгуливала по Долине, не считая альвийских лесов: в них нелюди соваться не осмеливались, но Звёздным Людям не было дела до остальных жителей Долины. С появлением Кристали и её магов нечисть ушла в горы, в леса и подземелья… но нечисти было ещё очень много. Чтобы выжить, оборотни и эйрдали истребляли живность в предгорных лесах, уничтожали стада, пасшиеся на утёсах, вырезали деревни, на которые набредали. Целые деревни. Они не оставляли живых. Мне тогда было семь. Мать рожала шестерых, но выжили только я да моя старшая сестра. Кажется, её звали Нель. Да, Лив, тогда были суровые времена, дети нечасто доживали до года. – От Арона не укрывается шок, ширящий глаза девочки. – На нас напали летним вечером. Чтобы выманить людей из их жилищ, оборотни подожгли дома. Взрослые пытались сражаться, дети – убежать, однако удалось единицам. Оборотней было слишком много. Нель бежала за мной, но она отстала – или её схватили, не знаю. Я не оглядывался. Думаю, за мной тоже гнались, но я прыгнул в горную реку, которая понесла меня вниз. Вода перебила запах, и оборотни потеряли мой след. Река была бурной и ледяной. Меня било о камни, затягивало под воду, кувыркало в потоке… Кажется, я терял сознание несколько раз. Не знаю, как я выжил. Но в конце концов мне удалось выбраться на берег – уже где-то на равнине – и добрести до дороги. Там меня и нашли добрые люди. Лишний рот никому не был нужен, так что меня приютили в местном храме. Потом пастырь отвёз меня в ближайший крупный город и привёл в тамошний монастырь. Там я и остался. Я жил и учился в монастыре с такими же сиротами, как я. По достижении шестнадцати лет я должен был либо покинуть свой новый дом и вернуться к мирской жизни, либо избрать путь священнослужителя и остаться… Да только я не мог думать о будущем. За год с лишним, что я провёл там, я так и не оправился от произошедшего. Каждую ночь мне снились кошмары. Каждую ночь я просыпался с криком. Но однажды осенью монастырь посетила особая гостья. И с того дня жизнь моя изменилась. – Кристаль? – без труда догадывается Таша. – Настоятель предупредил нас о её визите. Сказал, что Кристаль может забрать кого-то из нас с собой, чтобы воспитывать в другом монастыре, который находится под её началом. Там она растила будущих магов, тех, кого впоследствии одаривала Волшбным Крещением. И когда она приехала, мы, сироты, встречали её во дворе, выстроившись в ряд. Кристаль должна была пройти мимо нас к настоятелю, ожидавшему на крыльце, но в итоге настоятель стоял и ждал, пока она поговорит с каждым ребёнком, мимо которого проходила. Естественно, каждый старался в этом коротком разговоре показать себя в лучшем свете… Уехать с ней для многих было пределом мечтаний. – Какой она была? – робко спрашивает Алексас. Впрочем, по несвойственной ему интонации Таша понимает – это уже не Алексас. – С виду – обычная женщина. Простая. Не красавица. Но её глаза, голос… – На губы Арона возвращается улыбка. – Когда она говорила, ты сразу понимал, что перед тобой не совсем человек. Хотя скорее – очень особенный человек. В ней не было пугающей чужеродности альвов, к примеру. Она чувствовала боль и страдала так же, как мы… Хотя страдала она больше нас – из-за своей любви ко всем людям без исключения. Каждый, кто встречал Кристаль, мог быть уверен: она примет к сердцу твои проблемы, горести и печали так же близко, как собственные. Выслушает, поможет. И эта всепрощающая любовь, а вовсе не чудеса, которые она творила… это было главным, что отличало её от обычных людей. Она единственная, наверное, искренне следовала всем заповедям, которые нам оставила. И была самой человечной из всех людей, которых я встречал. Арон смотрит в окно, но Таша знает, что видит он совсем иное. Впрочем, Лив не даёт амадэю углубиться в воспоминания, требовательно дёрнув его за рукав: – И что было дальше? Мужчина моргает, возвращаясь из безнадёжно далёкого прошлого. – Дальше… дальше Кристаль подошла ко мне и спросила, как меня зовут. Так же как спрашивала остальных ребят. А я смотрел на неё, пытаясь поверить, что эта женщина – наша легендарная спасительница. Смотрел и не понимал: если она спасла нашу Долину, если спасла весь человеческий род, то почему не смогла спасти нашу деревню? Одну-единственную маленькую деревню? Неужто ей сложно было совершить ещё одно чудо? Почему Богиня, имя которой она прославляет, не уберегла моих родителей и мою сестру? Я молчал, и она снова спросила, как моё имя, и я взорвался. Я выкрикнул ей в лицо все свои обвинения, я едва не кинулся на неё с кулаками, но два дэя потащили меня прочь со двора. А я всё кричал, и Кристаль смотрела мне вслед… Меня хотели высечь. Потом подумали, что Кристаль этого не одобрит, и просто заперли в одной из келий, где я должен был просидеть без еды два дня. Естественно, пропустив пир в честь нашей гостьи. Я лежал в углу и плакал, и ненавидел себя, и думал, почему я один не смог сдержаться, когда все ребята во дворе лишились семей и дома – у кого-то их отняла нечисть, у кого-то болезнь, – но все молчали. Почему я единственный оказался таким глупцом? Почему единственный не был готов на всё, чтобы уехать с ней?.. Но долго моё отчаяние не продлилось. Дверь в келью отворилась, и я не поверил своим глазам: внутрь вошла Кристаль. Она велела дэям ждать снаружи, а сама села на пол рядом со мной, чтобы поговорить. Я плохо помню тот разговор. Я не хотел слушать. Она говорила что-то о том, почему так вышло с моими близкими, а мне не нужны были оправдания. Отчётливо помню я лишь момент, когда Кристаль спросила, хочу ли я пойти с ней. Я переспросил, решив, что мне послышалось, а она повторила: я – тот, кого она хочет забрать с собой. Я единственный, кто ей подходит, ибо многие чувствовали то же, что и я, но никто не высказал этого. Остальные боялись её, остальные готовы были на всё, лишь бы угодить ей… и никогда не рискнули бы навлечь на себя даже гнев настоятеля, не то что её гнев. А я уеду туда, где Кристаль селит таких же детей, как я: искренних, смелых, чистых душой. Думающих своей головой. Не верящих слепо ни во что и ни в кого, даже в неё и в Богиню. Я согласился, не раздумывая. Отчасти потому, что иначе на следующий день меня всё же ждала бы порка от настоятеля. Об этом я тоже честно сказал Кристаль, и она улыбнулась и ответила, что там, куда мы поедем, никто и никогда не будет меня пороть. Это окончательно меня убедило, и тем же вечером мы уехали. Кристаль не почтила своим присутствием пир, который настоятель так тщательно для неё готовил. Когда мы прибыли в монастырь Первейших Сестёр… – А я знаю этот монастырь! Мама нам с Ташей про него читала, помнишь, Таш? – Помню, только не перебивай, ладно?