Первые двое суток президент и его кабинет находились в подавленном состоянии. То, что русские перешли границу и стали атаковать финские войска не в одном, а сразу в трех местах и крупными силами, повергло их в страх и уныние. Мало кто из членов правительственного кабинета за это время сумел сомкнуть веки и поспать более трех часов. Все в напряжении ждали известий с границы. Сразу возникло множество проблем и недочетов, связанных с подготовкой к предстоящей войне. Оружия оказалось не так много, как того хотелось, подготовка новобранцев шла низкими темпами, да и настроение у солдат оставляло желать лучшего. Всё это в наслоении с внезапностью начала боевых действий сильно давило и угнетало президента и членов его кабинета. Всем казалось, что страшный русский медведь одним ударом прорвет карельские укрепления и двинет свои дикие орды и армады на беззащитную финскую столицу. Когда завыли сирены воздушной тревоги и первые бомбы врага упали на Хельсинки, пагубное настроение только усилилось. И пусть вместо военных складов и прочих важных объектов русские разбомбили завод по производству лимонада и одну из городских бань, страх от смрадного запаха войны, что пахнул тебе прямо в лицо, только усилился. Сразу заговорили, что вслед за бомбежками столицы русские могут высадить воздушный десант в пригороде Хельсинки. – Вы только подумайте! Все войска на перешейке и на Ладоге, а в столице никого! Одни только полицейские! Стоит Сталину высадить с самолетов одну дивизию, и наша столица взята! – с негодованием говорили одни. – Да что там дивизия, достаточно одного полка, чтобы взять нас голыми руками и подписать капитуляцию! – раздраженно вторили им другие. – Маннергейм! Вот кто нас спасет от большевиков!! Маннергейм!!! – кричали третьи в этом визгливом хоре напуганных взрослых детей, и все были с ними согласны. С первых дней войны почти все население страны видело в старом фельдмаршале своего спасителя. – Маннергейм остановит русских, как это в свое время сделал Гинденбург. Ему следует вручить жезл главнокомандующего финской армией! – говорили на каждом углу столицы и Финляндии. Откажись старый полководец брать бразды правления войсками в свои руки, вспомнив все прежние обиды, полученные им от правящего кабинета, и дух финского воинства сразу же упал бы до нулевой отметки, а ход войны, возможно, пошел по-иному. Однако Маннергейм не скатился до мелочного сведения старых счетов. Сделав над собой усилие, он пошел навстречу воле народа и согласился встать во главе армии. Именно Маннергейм и тот бардак и неразбериха, что творилась в соединениях РККА, позволили финнам пережить трудности первых дней войны. Иностранные утешители и воздыхатели появились перед президентом страны только на третий день начала войны и с ходу стали петь оды стойкости финнов и мудрости господина президента, сделавшего первым шаг навстречу Маннергейму. – Проницательность вашего ума, господин Каллио, видна во всех ваших действиях. Какая проникновенная речь к своему народу о начале войны. Скажу честно, не каждый из ныне действующих правителей Европы был бы способен так четко и емко довести свой посыл до сознания людей. Многие наши политические деятели назвали вашу речь блистательной! – упоенно ворковал французский посланник. – Да, речь достойного правителя. Тут не прибавить, не убавить, она достойна не только появиться на первых страницах «Таймс», но и быть отлита в граните благодарным финским народом, – расточал свое скупое островное обаяние британец. Как истинный островитянин, он в глубине души откровенно презирал этого самодовольного финна, но был вынужден ему улыбаться. Ведь кто-то должен был стать «пушечным мясом» в этой войне в угоду священным интересам Британии. – Как замечательно вы себя повели, сделав решительный шаг по сближению с маршалом Маннергеймом. Только грамотный и мудрый политик, смотрящий далеко вперед, мог совершить подобный демарш, – ловко закачивал в уши Каллио откровенную лесть француз. – Что и говорить, назначение Маннергейма на должность главнокомандующего очень важный шаг. Только ему под силу остановить орды большевиков, вторгшихся в священные пределы Финляндии, – энергично повышал самооценку своего финского собеседника британец. От этих слов господин президент таял, как эскимо в лучах жаркого летнего солнца. Конечно, ему было гораздо приятнее и спокойнее узнать, что Англия и Франция объявляют войну Сталину, но, к сожалению, так этого и не услышал. У ведущих стран Европы подобной договоренности с Финляндией не было, и значит, рассчитывать на столь важный шаг она была не вправе. Да, прежние тайные соглашения остались в силе, джентльмены держат свое слово, но только не надо их торопить. Всему свое время. Так или примерно в подобном ключе шел разговор между Каллио и его европейскими союзниками в этот вечер. Просидев в кабинете президента около часа, они ушли, оставив хозяину твердую уверенность в том, что Запад ему поможет. Появление во главе армии Маннергейма и трудности красных на Карельском перешейке приободрили финских генералов и заставили верить в то, что все будет хорошо. Также их приободрили данные разведки, говорящие, что общая численность советских войск, брошенных против Финляндии, не достигает соотношения 3:1, что необходимо для того, чтобы наступающая армия одержала победу над держащим оборону противником. Общее соотношение, по мнению финских штабных специалистов, составляло 1:1,5, а против войск обороняющих Выборг вообще 1:1. Все это отгоняло прочь прилипчивые страхи грядущего поражения и пробуждали грезы о победной весне. Главное продержаться до весны, а там союзники нам помогут, убеждали себя генералы и политики. Военные успехи финнов к середине декабря стали поводом для нового визита союзников к господину президенту. Вооружившись газетами, на первых полосах которых красовались фотографии с подбитыми советскими танками, они буквально засыпали Каллио поздравлениями по поводу оглушительных успехов финского оружия. – И вот эти дикари намеревались прорвать ваши мощные укрепления и поставить на колени свободолюбивый народ Суоми?! – удивленно восклицал француз, тыча пальцем в фотографию с застывшими среди снегов танками. – Эти большевицкие орды только способны добивать ослабленные и разбитые другим врагом государства по типу Польши. На борьбу с сильной и хорошо вооруженной армией, такой, как финская армия, они просто не способны по определению, – выносил свой безапелляционный вердикт британец, указывая на снимок с изображением убитых финскими пулеметчиками красноармейцев. – А вот и наш вклад в наше святое дело борьбы с коммунистической заразой, – важно вещал француз, так, словно намеревался вынуть из кармана жилета если уж не целую дивизию французских солдат, то наверняка самолет или танк последней модели. – Правительство наших стран добилось признания Советской России агрессором, что грозит ей всемирным осуждением. – Господин Чемберлен и господин Даладье не только добились от свободного мира осуждения действий СССР, но и поставили вопрос об изгнании русских из Лиги наций!! Вы представляете себе, какой это позор для цивилизованного государства?! – требовательно вопрошал британец. Он говорил так проникновенно и выразительно, что от его слов бедного президента просто бросало в дрожь. Действительно, позор джунглям был ужасным. Что подумает дон Педро?! Что скажет сеньора Амалия?! Как смотреть в глаза благородному сообществу?! Не приведи господь оказаться на месте Сталина, которого теперь не пустят ни в один приличный дом и не подадут руки при встрече. Все будут только сторониться как прокаженного или вообще перестанут замечать как шу́дру. Заводя разговор о Лиге наций, хитрые финские союзники скромно забывали о том, что к этому моменту по тем или иным причинам Лигу покинули такие тяжеловесы мировой политики, как Штаты, Германия, Италия и Япония. К декабрю 1939 года из числа ведущих держав в ней оставались лишь Англия и Франция. Одним словом, была Лигой, а стала – фигой. Это сравнение, данное пролетарским поэтом, было очень точным и весьма емким, но завороженные приглашением в клуб большой европейской политики финны не обратили на этот факт никакого внимания. Главное – от нас не отказались, главное – мы по-прежнему вместе, несмотря на то что все задуманное пошло не так. Нас по-прежнему считают равноправным партнером, и значит, все будет хорошо. Видя, как господин Каллио обрадовался относительно грядущего изгнания Сталина из Лиги наций, господа визитеры остались довольны результатом своего вояжа. Призвав финского президента держаться и крепиться, а также заверив, что великий дуумвират о них постоянно помнит, они величественно удалились. Много ли надо для наивного и доверчивого туземца. Дружеское похлопывание по плечу и обещание хорошей жизни без каких-либо обязательств. Главное – мы с тобой, а дальше сама-сама-сама. Совсем в ином ключе протекал разговор англофранцузских союзников с маршалом Маннергеймом. Будь их воля, они бы не стали отрывать шведского барона от фронтовой ставки, куда его отправили господа политиканы, но иного выхода у них не было. Только такая легендарная фигура, как Маннергейм, победитель русских большевиков и красных финнов, мог встряхнуть и вывести страну из шока, в который ее ввергло начало войны и отступление армии. Поэтому господа союзники были вынуждены сквозь зубы петь дифирамбы мудрости Каллио и почтительно раскланиваться с человеком, имевшим прочную прогерманскую ориентацию и умевшим отделять котлеты от мух. Первым делом, заступив на пост главнокомандующего финской армией, Маннергейм в пух и прах разнес военные планы своих предшественников. – Созданный и утвержденный мною наступательный план против русских гласил, что мы наступаем на Архангельск только при возникновении благоприятных условий для этого! Вы помните об этом?! – громил штабистов маршал. – Да, экселенц, – покорно лепетал ему в ответ нестройный генеральский хор. – Были изменены основы плана и его приложения?! – продолжал допрос Маннергейм. – Нет, экселенц. – Тогда почему вы стали готовить нападение на русских, если в приложении черным по белому расшифрованы эти благоприятные условия? – маршал на секунду замолчал, а затем принялся цитировать по памяти: – Наиболее благоприятным моментом для вступления Финляндии в войну против России является начало агрессии со стороны третьей стороны или стран. Только тогда финская армия может перейти к активным действиям и начать наступление на Архангельск и Ленинград. Во всех других случаях Финляндия должна вести оборонительную тактику. Я правильно излагаю?! – Да, экселенц. – Так какого черта вы затеяли войну, будучи не готовы к ней?! – маршальский бас разлетелся по всему кабинету, подавляя у стоящих перед ним военных всякую волю к диалогу. – Что молчите? Я вас спрашиваю! – План предстоящей войны был принят совместной комиссией с представителями британского и французского генерального штабов, – наконец выдавил из себя один из штабистов. – Мне стыдно за вас, Манфред. Как вы могли пойти на поводу у этих людей и изменить мой план им в угоду?! Как?! – с горечью воскликнул маршал. – Как было можно перевести нашу армию из положения ладьи или слона в простую разменную пешку?! Ведь мы должны были напасть на Россию тогда, когда все ее силы будут раздроблены по разным углам, а не тогда, когда они собраны в единый кулак и могут так ударить, что размажут всю нашу армию как комара! – Нас попросил об этом господин президент, – с трудом выдавил из себя военный и тотчас получил в ответ гневную отповедь. – С каких пор политики стали учить военных, как им воевать?! Хорошо, они далекие от стратегии люди, но вы, офицерская кость, вы же прекрасно понимаете, что по плану господ союзников наша армия отдается на заклание русским. Точно так же, как до этого ими были отданы немцам чехи и поляки. – Вы говорите так, как будто наша армия разбита и русские вот-вот войдут в Хельсинки, а это не так. Наши войска вместе с отрядами шюцкора достойно держат удар, – рискнул возразить маршалу полковник и был моментально им растоптан. – Наша армия должна благодарить бога за то, что Россия многонациональная страна и воюет против нас многонациональная армия. Мне трудно представить, что было бы, если против нас воевали дивизии, составленные из выходцев с Русского Севера или Сибири, которые так же, как и мы, привычны к этому климату. Так же как и мы, хорошо знают местность, где предстоит воевать. Хорошо экипированы и вооружены и, кроме того, имеют свои старые счеты. Вот эти давно бы вышли через Лапландию к Ботническому заливу и обошли наши укрепления на перешейке со стороны Ладоги, – сказано было громко и безапелляционно, подобно хлесткой пощечине, что дает матерый ветеран зарвавшемуся юнцу. Получив плюху, полковник покрылся красными пятнами и понуро опустил голову, но своей речью маршал исчерпал запас своего гнева и молний. Дав волю чувствам в отношении бестолковых подчиненных, он успокоился. Ему предстояло работать с ними ради спасения республики. Строить планы, разгадывать намерения противника и пытаться переиграть его. От первоначального плана нанесения удара русским в районе восточной Карелии и выхода к Архангельску пришлось отказаться. Не наступай русские на дальнем севере и в Лапландии, финны бы смогли не только остановить наступление врага в Карелии, но и при хорошем исходе дела потеснить его. Местные условия исключали создание сплошной и непрерывной линии фронта, давая возможность обходить фланги противника и атаковать его с тыла. Однако угрожающее положение северных провинций заставляло маршала дробить свои скромные резервы, бросать их на помощь терпящим бедствие войскам. Единая и крепкая финская армия стремительно расползалась подобно кафтану из знаменитой басни, угрожая в скором времени треснуть пополам. Положение было сложным, но прорабатывая различные варианты, Маннергейм пришел к необычному выводу. Для эффективной борьбы с русскими нужно было провести свое контрнаступление. Его предложение вызвало бурю удивления, но старый маршал твердо стоял на своем. – Читая ваши сводки и докладные записки, – он пренебрежительно ткнул пальцем в папку с бумагами для доклада, – я сделал два вывода. Первый, натиск русских войск в Карелии и на перешейке по тем или иным причинам ослаб. Они приостановили свое наступление и подтягивают отставшие тылы. Второй, дух наших солдат не сломлен, но сильно поколеблен. Все это вместе вынуждает нас к проведению контрнаступления против русских. Маннергейм сделал паузу, давая своим словам возможность дойти до сознания генералов, а затем продолжил: – Численность наших войск позволяет нам провести только два контрнаступления. В районе нашей оборонительной линии на перешейке и в восточной Карелии. Для перегруппировки войск и подтягивания тылов, в условиях нашей зимы и бездорожья, русским потребуется максимум две недели. Будь моя воля, я приказал бы наступать завтра, стремясь добиться максимального результата, но я реалист. У генерала Эстермана и командующего четвертым корпусом генерала Хейсканена есть ровно четыре дня для того, чтобы подготовить войска к контрнаступлению. Если мы этого не сделаем, боюсь, что на шестой день, русские возобновят свое наступление, если не на перешейке, то в Карелии точно. – Но войска генерала Хейсканена сильно измотаны и вряд ли смогут нанести врагу полноценный удар, – возразил маршалу помощник начальника оперативного отдела. – Добавьте к тому, что мы собирались дать генералу полк из состава тех сил, что планировалось отправить в Лапландию. Также посмотрите, что можно будет взять у Эстермана. Судя по всему, русские надолго застряли в районе Карелы, и это надо использовать. – Этими распоряжениями вы бросаете нашу лапландскую группировку на растерзание врагу, – с ужасом проговорил полковник, но его слова остались пустым звуком для маршала. – Согласно донесениям генерал-майора Туомпо, в Лапландии дела у русских идут не особенно удачно. Отправьте туда вместо необходимых для контрнаступления войск отряды самообороны. Думаю, этого будет достаточно, чтобы заставить их окончательно остановиться. – Однако и этих сил Хейсканену не хватит для нанесения полноценного удара, – продолжал гнуть свою линию полковник. – Пусть он нанесет удар в три четверти, вполсилы, в конце концов, но нанесет его, – разозлился маршал. – Вместо того чтобы заниматься различными арифметическими подсчетами и делать на их основе умные выводы, лучше бы вы брали пример с таких людей, как полковник Талвела. В отличие от вас, он не составляет расчеты соотношения наших сил и сил противника, а готов драться с ним малыми силами. Не имея сил, он ищет возможности для решения задачи, тогда как вы ищете причины, позволяющие не заниматься ее решением. Если такова ваша позиция, то я буду вынужден отправить вас в отставку и назначить на ваше место другого человека. – Как вам будет угодно, господин командующий, – с трудом проговорил бедный полковник, для которого слова маршала были сходны с похоронным звоном. Несчастный штабист побелел, от горя у него потемнело в глазах, но Маннергейм не обратил на это никакого внимания. Реалист до мозга костей, он мало интересовался эмоциями своих подчиненных. Главным для него была боевая задача, которую следовало решить, а остальное неважно. – Господа генералы, задача вам поставлена и объяснена. Прошу приступить к ее исполнению, – в голосе маршала зазвучали раскаты боевых труб, противиться которым было невозможно. Именно после этого совещания в приподнятом настроении Маннергейм принял у себя представителей союзной миссии. При этом он всячески старался не уронить перед иностранцами собственную значимость и вместе с этим не перейти грань дозволенности согласно дипломатическому этикету. В отличие от президента Каллио и окружавшей его политической камарильи, Маннергейм хорошо знал цену слов и обещаний англичан и французов. Он не играл в большую политику и от того не имел шор на глазах, не позволявших ему правильно сложить два плюс два. За прошедшие двадцать лет после своей «клятвы на мече» Маннергейм ни на йоту не изменил своих политических воззрений. Он по-прежнему был готов всеми силами добиваться вхождения земель восточной Карелии в состав финского государства и ради этого был согласен на союз с немцами, французами, американцами и даже японцами. Однако в этом союзе он видел себя равноправным партнером, а не покорным исполнителем чужой воли. Пытаясь хоть как-то исправить тот урон позиции Финляндии, что нанесло слепое соглашательство с новыми союзниками правительственным кабинетом, с самого начала разговора он принялся задирать свои акции.