– Ну?! – грозно потребовал капитан и вскинул руку с пистолетом. – Раз! Два!! Не дожидаясь счета три, Пирволяйнен судорожно дернул шнур, и пушка выстрелила. Оглохший от грохота, он собирался отойти от орудия, но капитан остановил его. – Одного выстрела мало! Ты слишком медлил! Зарядить орудие снова! – потребовал капитан, и артиллерист покорно подчинился. Разумный финн предпочел не связываться с психом. В конце концов, он только выполнял приказ офицера. Прошло меньше минуты, как прогремел второй выстрел, а затем и третий. Он был необходим капитану для чистоты эксперимента. Этот случай вызвал большой переполох. Все три снаряда упали на территории СССР и принесли ущерб пограничной заставе, охранявшей этот участок границы. Взбешенное начальство перевело Пуккенена в другую часть, находящуюся в Карелии, а на протест советской стороны ответило, что понятия не имеет о причинах взрывов на советской территории. Многие прогрессивные издания свободного Запада провели собственное «непредвзятое» расследование и дружно пришли к выводу, что в этом инциденте виновата исключительно советская сторона. Выйдя с огромными заголовками статей, бойкие перья наемников капитализма предложили своим читателя различные варианты этого конфликта. По мнению французов, «советы» обстреляли свой пост из орудий, находящихся в их глубоком тылу. На это указывали многочисленные «факты и свидетельства». Англичане твердо стояли за том, что коварные чекисты под покровом ночи совершили тайную вылазку на территорию финнов. Оттуда на специально перевезенном через границу орудии дали несколько залпов по своим солдатам. Снова масса свидетельств людей, с честными глазами желающих рассказать миру о преступлении кровавых чекистов и стоявшего за их спинами злобного Сталина. Обстрел советской территории и издевательское предложение финнов для предотвращения подобных инцидентов впредь отвести войска от границы на расстояние в двадцать пять километров, переполнило чашу терпения Кремля. Газета «Правда» вышла с разгромной статьей «Шут гороховый на троне» в адрес финского президента Каллио. Товарищ Жданов торопливо собрал новое финское правительство, а Кировская железная дорога завершила переброску людей и техники на север. Часы истории отсчитывали последние минуты мирного времени. В конце ноября финскому послу в Москве была вручена нота о разрыве отношений, и началась малая война, которая по планам великих держав должна была превратиться в большую мировую мясорубку. Глава VI Переправа, переправа, берег левый, берег правый… Переход через границу с Финляндией прошел спокойно и без особых хлопот. Застигнутые врасплох финские пограничники не оказывали какого-либо серьезного сопротивления. Некоторые солдаты, полностью повторяя польский сценарий, подхватили пограничный шлагбаум и дружно, под озорные прибаутки своих товарищей откатили его в сторону, символично открывая дорогу Красной армии для нового освободительного похода. Другие весельчаки проявляли свою удаль и торжество, озорно сбивая с дверей таможни эмблемы с финским львом и срывая бело-голубые флаги. Совсем по-другому при переходе границы вели себя советские пограничники. У них были свои давние счеты с сопредельной стороной, оставившие свой след в названиях застав, полученных в честь погибших героев-пограничников, или их именах, навечно зачисленных в списки гарнизонов застав. Свой переход границы они отмечали по-особому. Вооружившись пилами, они с особой тщательностью принялись выпиливать и выкорчевывать финские пограничные столбы. А когда с ними было покончено, стали усердно засыпать землей и затаптывать те места, где они находились. Действуя подобным образом, они четко и ясно говорили всем и вся, что больше этого пограничного рубежа уже никогда не будет, а относительно нового так это мы ещё посмотрим. В подавляющем большинстве у солдат, что вторглись в Финляндию, настроение было веселое. Свою роль в этом сыграл недавний польский поход, а также действия агитаторов, что две недели усиленно обрабатывали личный состав полков и дивизий, которым предстояло привести в чувство зарвавшихся белофиннов. Благодаря этому, солдаты были уверены, что финская армия откровенно слаба и малочисленна, и достаточно только один раз хорошо ударить, как она побежит без оглядки, подобно тому, как бежали поляки. Кроме того, солдаты были полностью уверены, что финские трудящиеся, мобилизованные капиталистами в армию, только и ждут прихода советских братьев. Что стрелять они не будут, а будут оказывать всестороннюю помощь бойцам РККА. В несколько ином виде, но полностью схожим по своему настрою, виделась война и многим командирам, ведущим в бой своих бойцов. На преодоление предполья они отводили пять дней, примерно столько же планировалось потратить на преодоление финских укреплений на Карельском перешейке. Не больше недели уходило на взятие Выборга, а затем марш-марш на Хельсинки и конец войне. Успехи польского похода основательно вскружили голову отцам-командирам, и они были уверены, что к концу декабря, в худшем случае к Старому Новому году они закончат свой освободительный поход. Истинное положение дел о том, что финны готовы оказать упорное сопротивление, не знал ни командарм Яковлев, руководивший всей этой массой войск, вторгшихся в Финляндию, ни командующий Ленинградским округом Мерецков. Отдавая приказ о начале боевых действий, нарком обороны посчитал лишним разводить страсти среди высшего командного состава. – Лишнее это все. Вы же знаете, как это у нас бывает. Поступит директива сверху, и начнут каждого куста бояться, проявлять излишнюю предосторожность, – говорил Ворошилов, отвечая на предложение Шапошникова ознакомить руководство Ленокруга с полученными разведывательными сведениями. – Его задача прорвать финскую оборону, вот пусть он ее и прорывает, не отвлекаясь на другие задачи. Тем более что именно его штаб разработал план прорыва линии Маннергейма, и вы, Борис Михайлович, утвердили его без серьезных замечаний. Пусть люди попробуют свои силы в проведении наступательной операции. – Меня беспокоит тот факт, что этот план создан на основе устаревших разведданных, срок которых более полугода. Всестороннего обследования финских укреплений перед началом боевых действий командармом Мерецковым не проводилось. Знай я об этом ранее, никогда не поставил бы свою подпись под этим планом операции. – Ну не успел провести командарм перепроверку разведданных из-за цейтнота, в котором мы оказались. Да, дал немного маху, что теперь, всю операцию отменять? – с нажимом спросил нарком, прекрасно зная, что Шапошников не рискнет предложить Сталину перенести начало операции на поздний срок. Время работало против Советского Союза, ибо каждый день только укреплял силы его будущего врага. – Я считаю, что нужно предупредить командарма Мерецкова о возможных трудностях, что могут возникнуть при прорыве финских укреплений, – предложил командарм, но нарком не услышал его опасений. – Так мы им столько войск, танков и артиллерии дали, что они спокойно разнесут финнов к чертовой матери. Да и не успели они там за полгода ничего серьезного построить, – отрезал нарком, полностью уверенный в правоте своих слов и силе руководимой им РККА. В том, что дело обстоит несколько не так, как это планировалось, старший лейтенант Василий Любавин убедился в первый же день наступления на предполье линии Маннергейма. Как имевший опыт боевых действий, его полк был переброшен к финской границе для прорыва вражеского укрепрайона. Польский поход принес молодому волжанину повышение по службе и медаль «За отвагу». Комдив Рокоссовский упомянул о его удачных действиях в боевой обстановке в своем рапорте Тимошенко и своей властью представил лейтенанта к медали. Привыкшего к просторам приволжских степей и широте украинских полей Любавина местные карельские особенности сильно озадачили. Небольшие финские дороги оказались не готовы к той огромной массе войск, что хлынула в наступление через границу. Пехота, танки, конные упряжки с полевыми орудиями и тягачи с пушками крупного калибра, бензозаправщики, машины со снарядами, полевые кухни – все находилось в движении, нещадно мешая друг другу. Никакого управления проходом войск не было и в помине. На дороге действовал принцип «кто успел, тот и съел», въехавшие на дорогу машины не хотели уступать свое место на ней ни конному, ни пешему. Все шли вперед, ориентируясь в основном по компасу. Карт было мало, и они были в основном у командиров полков и дивизий, в редком случае у комбатов. Из-за возникшего на дороге хаоса и бардака многие из соединений оказались оторванными друг от друга, а если этого не случалось, то на помощь тыловой поддержки рассчитывать не приходилось. Даже точно зная местонахождение своих подразделений, они не могли быстро пробиться к ним. Крик, ругань и мат непрерывно стояли над военными дорогами весь световой отрезок дня. Именно здесь на финских дорогах как никогда остро встала проблема связи. Радиостанции были только в дивизиях, а привычная телефонная связь была невозможна. Вся надежда была на делегатов связи, но быстро найти и доставить командиру сообщение в этом дорожном винегрете оказалось просто невозможно. Очень быстро выяснилось, что обходные маневры в условиях Карельского перешейка невозможны. С обеих сторон от дороги стояла стена леса и лежали покрытые снегом гранитные глыбы. Налети в этот момент на дорогу эскадрилья финских бомбардировщиков – и потери советских войск были бы огромны, но этого, слава богу, не случилось. Вся финская авиация в эти дни была стянута на защиту Хельсинки, который «сталинские соколы» уже дважды успели отбомбить, правда, не очень удачно. Такая картина наблюдалась на всех дорогах в течение всех четырех дней, что соединения 7-й армии продвигались от границы в глубину финской территории. И чем дальше они уходили от пограничной черты, тем больше возникали проблемы логистики. О них командиры полков и дивизий наперебой докладывали своим комкорам, те информировали командарма 2-го ранга Яковлева, но никакой реакции со стороны командующего не последовало. Вместо того чтобы дать команду навести порядок на дорогах, он продолжал упорно гнать войска вперед, бодро рапортуя Мерецкову, а тот в свою очередь Москве. Перед самым выходом к линии Маннергейма командарм неожиданно решил поменять направление главного удара армии, сместив его с Выборга на район западного побережья Ладожского озера. Штаб 7-й армии посчитал, что там легче всего будет прорвать укрепления финнов, основываясь на разведывательных данных, полученных в конце 1937 года. Как результат этого решения, возникли новые пробки на дорогах, и в итоге решение командарма начать штурм финских укреплений без предварительной инженерной разведки. У Яковлева горели сроки, определенные высоким командованием для прорыва вражеских укреплений на перешейке. В результате этой спешки реку Быстрая, что преградила путь советским войскам к основной линии финской обороны в этом районе, было решено форсировать с марша. Как ни упрашивали комдивы своих комкоров дать им время для проведения разведки, все было тщетно. «Вперед и только вперед!» – таков был девиз тех декабрьских дней, обернувшийся потом большой кровью. Все подходы к реке финская артиллерия пристреляла более месяца назад, и когда саперная команда попыталась установить переправу через холодную и быструю реку, она понесла сильные потери. Руководимые своими корректировщиками, финны уверенно били по южному берегу, перемалывая людей и подведенную к берегу реки технику. Черные столбы разрывов перемешивались с огнем и дымом от подбитых автомобилей и горящего в них имущества. Попав под столь сильный и неожиданный удар вражеской артиллерии, саперы были вынуждены в спешке отступить, бросая ставшее ненужным снаряжение и вынося из-под огня раненых. – Где наши артиллеристы?! Когда они по ним ударят?! Мы там у них как на ладони!! – неслось по радио от полка к дивизии, но ничего утешительного в ответ не приходило. Артиллеристы и снаряды прочно застряли в той каше, что возникла на дорогах. К переправе через реку они прибыли только на следующий день, а пока корпуса требовали от дивизии, невзирая на потери, продолжить форсирование реки. Приказ есть приказ, и через два часа, несмотря на ожесточенный огонь противника, в район переправы смогли пробиться машины понтонного батальона, которые стали мужественно наводить мосты через водный рубеж. Вслед за ними стали подтягиваться стрелковые роты, что не осталось незамеченным для наблюдателей противника. Едва только они приблизились к переправе, как финны тут же перешли с осколочных снарядов на шрапнель, заставив выскочивших из траншеи красноармейцев пробираться к стоящим у берега лодкам перебежками и ползком. С большим трудом роты капитана Доброва и старшего лейтенанта Супонина погрузились на лодки и стали переправляться через быструю студеную реку. Они уже преодолели половину пути, когда к артиллерийскому огню противника добавился огонь пулеметный. В этом месте переправы дотов у противника не было, но две пулеметные точки в прибрежной роще у финнов имелись. Страшно грести под завывание пролетающей над твоей головой шрапнели, но во сто крат ужаснее видеть, как по тебе с того берега бьет вражеский пулемет. Как его хищные очереди стремительно летят навстречу твоей лодке, стараясь во что бы то ни стало снести тебя в черную бурлящую воду, не дать преодолеть эти невыносимо долгие сто метров. Иногда очереди задевали сидящих в лодках людей, иногда они проходили мимо, но была еще одна опасность, грозившая смертью советским солдатам. Большинство лодок, на которых переправлялись роты, были резиновые. Достаточно было одной очереди, одной пули, попавшей в их наполненные воздухом борта, чтобы вывести ее из строя. Получив такое повреждение, лодка либо переворачивалась и тонула, либо теряла управление и, став легкой добычей быстрого течения, уносилась под сваи моста, взорванного отступавшими финнами. Спастись в ледяной воде с утонувших или перевернутых лодок могли единицы. В основном это были те солдаты, чьи лодки перевернулись у самой кромки берега, и у них хватило сил выбраться из воды. Те же, кто оказался в воде на середине реки, погибали в ее темной воде без приметы и следа. Картина была страшной. Люди гибли на глазах у своих товарищей, а те, не в силах их спасти, яростно налегали на весла, чтобы как можно быстрее преодолеть этот роковой рубеж. Злость к финским пулеметчикам у солдат роты старшего лейтенанта Супонина была такова, что, едва ступив на берег, они без всякой команды бросились на подавление огневой точки врага. Пригибаясь среди поваленных стволов деревьев, солдаты приблизились к пулеметному гнезду и забросали его гранатами. Справедливость восторжествовала, но она не изменила общего рисунка боя. Финские артиллеристы методично и уверенно продолжали вести огонь со своих закрытых позиций. Увидев, что первая волна русских лодок сумела преодолеть водную преграду, финские корректировщики перенесли огонь своей артиллерии. Теперь их снаряды стали рваться на подступах к северному берегу, стремясь создать огневой заслон на пути роты капитана Доброва, заставить русских отступить обратно. Быстро наступившие сумерки не позволяли финнам вести прицельный огонь, своевременно перенося его с одного репера на другой. Это обстоятельство заметно снизило процент потерь среди второй роты. Соединившись с потрепанными взводами старшего лейтенанта Супонина, она перешла в наступление, и к половине шестого вечера бойцы закрепились в прибрежной роще и на небольшом рыбацком хуторе. Находившаяся на южном берегу рота Любавина должна была переправиться через реку и помочь главным силам батальона удержать и расширить плацдарм, но проблемы с плавсредствами не позволили им сделать это. Все резиновые лодки были посечены осколками снарядов и шрапнелью, и третьей роте пришлось дожидаться подвоза замены. Деревянные двухвесельные лодки прибыли к переправе только в девятом часу вечера, когда сражение на северном берегу уже подходило к концу. Первая попытка финнов выбить советских солдат и сбросить их в реку закончилась неудачей. Брошенный в атаку батальон капитана Мюллера был встречен плотным огнем и вынужден был отойти, неся потери. Обозленные неудачей финны стянули к роще, где держала оборону рота Доброва, всю артиллерию и ударили из всех стволов. В течение часа по русской обороне били из пушек, минометов и крупнокалиберных пулеметов. Огненные сполохи, обрушившиеся на рощу, были хорошо видны с южного берега. Не нужно было быть великим стратегом, чтобы понять, что роты Доброва и Супонина оказались в тяжелом положении. Как им была нужна огневая поддержка, пусть даже неполной батареи, но сейчас, немедленно. – Да где же наша артиллерия?! Ведь нам обещали прислать гаубичную батарею! Сколько можно ждать, ведь наши долго там не продержатся! – в сотый раз обращался Василий к комбату Гусыгину, и в ответ слышал ругань, как в свой адрес, так и в адрес начальства. – Не разводите панику, Любавин. Сколько надо, столько и продержатся. Капитан Добров опытный командир, не чета некоторым. А что касается гаубиц, так их направили к третьей переправе. Там наметился успех, а нам приказано подождать. – А у нас здесь что?! Отвлекающий маневр?! Столько людей положили! – Старший лейтенант, я запрещаю вам обсуждать приказ командования. Сказано ждать, значит ждать! Там наверху лучше знают, кого сейчас поддержать, а кого оставить на потом. Пока высокое начальство «делало думато», финны закончили перемалывать рощу и пополнили наступательные ряды еще одним, подошедшим с марша батальоном. На этот раз успех был на стороне командующего объединенным отрядом майора Шрове. Роща была полностью зачищена от русских солдат, после чего финны навалились на роту Супонина. К этому моменту понтонеры подвезли лодки, и Любавин был готов начать форсирование реки, но Гусыгин медлил с отданием приказа. Капитан уже доложил в полк об успешном форсировании реки и захвате плацдарма ротами его батальона. За свой доклад он получил благодарность от комполка, который поспешил обнадежить комдива, а тот комкора. Все было хорошо, все были довольны, и перед капитаном стоял вопрос, что делать дальше. Видя, какие потери понесли роты при форсировании реки, возникал вопрос о целесообразности переправлять на тот берег третью роту, а вместе с ней и штаб батальона. Идти в ночь, неизвестно куда, Гусыгину очень не хотелось, тем более у него была веская причина, слишком поздно были доставлены лодки. Все было ничего, но третьей ротой командовал Любавин, которого капитан недолюбливал. За глаза он называл Любавина «принцем Савойским», подразумевая доморощенность суждений старшего лейтенанта. Будь его воля, он первым бросил бы на форсирование реки роту Любавина, но она как на грех застряла на марше, и в бой пришлось послать роту Супонина.