— Дорогой мой, сколько вам лет? — Много, но могу еще жить, — буркнул старик, думая, как он бесчеловечно поступил с Катей, но ему сейчас было намного спокойнее за нее, и он надеялся, что удастся все ей объяснить. — Поэтому вы и чувствуете себя плохо, — сказала Инна Владленовна. — Нет, не поэтому, дорогая моя, — передразнил ее Герман, чтобы вывести из себя, — а потому что вы колете мне какую-то гадость! — С чего вы взяли? — Я сдавал после каждого укола кровь на анализ, я подстраховывался, и у меня есть заключения экспертов, — ответил Герман. — Не может быть, — лицо директрисы побледнело, — вы бредите? — А это вы потом узнаете! Я вызвал вас, чтобы разорвать наше соглашение. Интересно, многих стариков вы успели отправить на тот свет? — Много-много, не переживай, вредный дед! — вдруг воскликнула Инна Владленовна и достала сигареты из сумочки, руки ее заметно тряслись. — Вот я о чем и говорю! У меня все проверено и доказано, — вызывающе посмотрел на нее старик. — Этого не может быть! Жора обещал мне, что ни один анализ ничего не покажет, — скорее для себя, чем для кого-то другого, сказала Инна Владленовна. — Я не знаю вашего Жору, но доказательства у меня, и с ними я пойду в милицию, — постучал палкой по полу Иван Федорович. — Никуда ты не пойдешь! Пронырливый дед, ишь что удумал, кровь сдавать на анализ. Да еще живучий такой, от наших все увеличивающихся доз другие старики уже давно дуба давали, а этот, видите ли, чувствует себя плохо. Ну, ничего… Ребята, держите его, я сейчас такую дозу вколю, что мало не покажется. — Звери! Фашисты! Так я и знал! Не приближайтесь ко мне! — Иван Федорович вскочил с места и затрясся мелкой дрожью. Выглядел он очень комично, на полусогнутых ногах, размахивающий своей тростью. — Инна Владленовна, он же говорит, что у него есть какие-то компрометирующие документы, — вдруг очнулся один из охранников, — если мы его убьем, мы не узнаем, где они. Она повернулась к нему, словно оценивая его смекалку. — Точно… Говори, где экспертиза крови, иначе убьем! — А то по-другому не убьете, — усмехнулся Иван Федорович, — ничего я вам не скажу. — Это ты зря так с нами разговариваешь. Умереть можно быстро и безболезненно, а можно долго и мучительно, — прошипела Инна Владленовна, — берите его, ребята. Ребят долго упрашивать не пришлось, с надменными улыбками на лицах, вразвалочку, спокойно двинулись к убеленному сединами старцу. — Не подходите, убью! Не троньте меня! — старчески кашляя, прокричал Иван Федорович. — Успокойся, дед! Не покалечь сам себя, — усмехнулся один из парней. Ребята, конечно, не могли знать, с кем им предстоит иметь дело. А бывший чемпион мира по карате Герман, перестав беспорядочно размахивать палкой, нанес два прицельных удара. Инна Владленовна не видела этого момента, два удара прошли молниеносно, меньше чем за секунду, и вот уже двое здоровенных парней лежали на полу абсолютно обездвиженные. Одному парню Герман выбил колено, нанеся точный удар в коленную чашечку тростью, а другой бандит лежал на спине, схватившись за гортань, и, казалось, не дышал. Директриса «Ангелов с поднебесья» растерянно моргала длинными накрашенными ресницами. — Что такое? Что ты сделал с ними? Что это? Немедленно встать! Иван Федорович развел руками. — Попались под горячую руку старика. — Ах ты гад! — потрясла она в воздухе сжатыми в кулаки руками. В этот момент во входную дверь позвонили. — Кто это? — вздрогнула Инна Владленовна. — А это мой друг, тот, кто относил исследовать мою кровь. Сейчас все вместе в милицию и поедем, — ответил Иван Федорович и пошел открывать дверь. Директриса, словно дикая кошка, кинулась ему на спину с криком: — Не сметь! Не открывать! Герман легко скинул ее и швырнул в кресло. То, что Герман увидел, открыв дверь, ему совсем не понравилось. В двух шагах от двери стоял Семен с изрядно опухшим от побоев лицом. Здоровый лысый мужчина держал у его шеи острое, широкое лезвие, а двое других мужчин подстраховывали подельника. — Что здесь происходит? Инна Владленовна! — Я здесь! Этот старик своей палкой вырубил двух наших людей. Будьте осторожнее! — крикнула она им из комнаты. — Так, дедушка, быстро бросил трость, иначе у твоего знакомого случится преждевременная смерть от кровотечения, — сказал лысый здоровяк. Герман увидел, как сначала нежная кожа на шее Семена натянулась, а потом лопнула, словно пергаментная бумага, и сразу же потекла струйка алой крови за шиворот. Бандит сделал предупреждающий разрез на коже Семена. Герман сразу понял, что рисковать его жизнью он не имеет права, и бросил палку. — Без глупостей! Лишнее движение, дедок, и я тебя подстрелю, а твоему дружку перережут глотку, — сказал один из мужчин и слегка отодвинул полу пиджака. Герман увидел дуло пистолета, направленное ему в грудь. — Прости, — прошептал Семен разбитыми губами. После этого на лицо Германа легла тряпка, смоченная эфиром. Он мог выкрутить руку Инны Владленовны, сделавшей это черное дело, бросить ее через себя, задержать дыхание и скинуть с себя эту тряпку. Все это Герман мог сделать, если бы не пистолет, направленный на него, и не нож на шее Семена. Не дышать этим веществом было невозможно, оно проникало внутрь тебя, внутрь мозга, оказывая свое пагубное действие… Глава 10 Темная, удушливая волна накрыла Германа с головой. Она не отпускала его, накатывая тошнотой, болью в висках и резью в глазах. Вдобавок еще сквозь эту тягучую пелену к Герману тянулись чьи-то руки, которые с силой принялись бить его по лицу. — Очнись! Очнись! Герман, приди в себя! — донесся до его сознания голос. Герман открыл глаза и в каком-то полумраке увидел опухшее от побоев лицо Семена. — Сеня, ты жив? — Это не надолго, — успокоил его друг. Герман ощутил, что лежит на холодном, каменном полу, усыпанном всяким мусором, больно впивающимся в тело. Он попытался приподняться, но не смог, лишь сейчас он понял, что его руки пристегнуты наручниками к железной батарее, ноги тоже были обмотаны цепями с замком, закрытым на ключ, а все тело болело так, словно по нему проехал асфальтоукладочный каток. — Сеня, ты мне можешь объяснить?.. — спросил он. — Постараюсь… Я здорово тебя подвел. Я пришел к тебе, как всегда, и не успел даже приблизиться к двери, как был избит тремя бугаями. Спрашивали они только одно: зачем я таскаюсь в эту квартиру, что мне тут надо? Потом ты открыл дверь, и Инна Владленовна красочно все объяснила, а двое бездыханных ее сотрудников наглядно подтвердили рассказ директрисы. — Звери, так скрутить дедушку, — прошипел сквозь зубы Герман. — С образом старика ты тоже благополучно расстался. Сняв с твоего лица тряпку с эфиром, Инна Владленовна сняла с тебя усы, бороду и часть грима. Они сразу же пристегнули тебя наручниками и ушли, удивлению директрисы не было предела. Один из ее головорезов признал в тебе знаменитого спортсмена, которому он даже старался подражать. — Я в шоке! — разлепил сухие губы Герман. — От того, что тебя узнали? Эка невидаль! — От того, что я сделал, — задумался Герман. — Я тебе давно говорил, что добром все это не кончится. Придумал какое-то шоу, плавно перетекающее в фильм ужасов. — Я не об этом, я о Кате, — сказал Герман. — Ты точно спятил со своей Катей, нас сейчас будут пытать, а потом убьют, а ты опять о своей хромой докторше! — Не смей так говорить, — поднял на него глаза Герман, — я кажется по отношению к ней сделал самую большую глупость на свете. Семен засмеялся. — Ты всегда так говоришь, после того как соблазнишь очередную крошку. Катя тоже не устояла и имеет на тебя виды? Да, она просчиталась, но она же не знала, что тебя в скором времени хотят убить. — Семен в отличие от Германа не был даже связан, видимо, в глазах «цепных псов» Инны Владленовны он не представлял никакой угрозы. К тому же он был так избит, что вряд ли мог оказать хоть какое-то сопротивление. — Ты не понимаешь. Я сегодня решил выложить все свои карты Инне Владленовне и завершить это дело, сдав всю шайку в милицию. Катя могла мне помешать, кроме того, она могла пострадать. И я решил устранить ее на время, — сказал Герман. — Что значит устранить? — спросил Семен. — Я похитил ее и отвез к себе на дачу. Я запер ее в подвале, ничего не объясняя, так как думал, что вернусь через три-четыре часа и тогда уже все расскажу. Теплилась слабая надежда, что Катя поймет и простит мой поступок, — горько сказал Герман.