Охранник задумался. Катя выглядела вполне искренней, а взгляд ее был честным и немного наивным. С минуту поразмышляв, охранник отступил в сторону. — Третий домик слева, — неохотно сказал он, — но если вы меня обманули… — охранник надулся, как мыльный пузырь. — Я говорю правду, — заверила его Катя. — Иди, иди, поверю на слово. Герман Юрьевич — хороший человек, при любом раскладе не будет ругаться. Катя наконец-таки вошла на территорию турбазы «Сосенки» и двинулась по главной аллее, осматривая окрестности. Скамейки, аккуратные клумбы с цветами и симпатичные домики с резными ставнями. Катя остановилась у третьего домика и, поднявшись по ступенькам, набравшись смелости, постучала в дверь. — Избушка-избушка, повернись передом, а ко мне задом, потому что я гей, — раздался чей-то голос. Катя обернулась и увидела высокого и толстого мужчину в клетчатой рубахе и джинсах, заправленных в сапоги. Большое, круглое лицо обрамляли темные с проседью вьющиеся волосы, толстые губы расплылись в улыбке. — Чего смотришь? Новая осветительница? — спросил он ее, блеснув игривыми глазами. — Новая, — кивнула Катя, чтобы не вдаваться в долгие и нудные объяснения перед незнакомым и совершенно пьяным человеком. — И тоже ломишься к Гере? Пойдем со мной, муза! Я же не хуже собаки! — голосом Карлсона из мультфильма произнес мужчина. Катя теперь поняла, что это какой-то актер, его лицо и внушительная комплекция кажутся ей знакомыми. — Думаю, красавица, что вашему Герману уже кто-то освещает путь под одеялом. Идемте со мной на пикник под елкой, я буду щекотать ваше нежное тело своей трехдневной щетиной и еловыми ветками. Катя не успела как следует обдумать его заманчивое предложение, как дверь в деревянном доме открылась и перед Катей предстал мужчина выше среднего роста, с красивой фигурой, в черных трусах фирмы «Dim». — Миша, опять ты балагуришь? От твоего баса дом гудит! — Темные глаза мужчины остановились на Кате, и на какую-то долю секунды ей показалось, что он или удивился, или даже испугался. «Все-таки не нравлюсь я людям с первого взгляда, — с сожалением подумала она, — начинают хорошо ко мне относиться, только пообщавшись со мной, узнав, что я за человек. А вот так вот сразу произвести впечатление у меня никогда не получалось», — подумала она с грустью и попыталась вытянуться, чтобы стать хоть немного выше. — А… — протянул Герман, это был именно он, — вот оно что… А я-то думал, Миша, что ты тут в глуши совсем одичал и меня зовешь валяться под елями! Михаил хохотнул и, помахав ручкой, нетвердой походкой направился туда, откуда доносились смех и звуки какой-то бодрящей музыки. Герман посмотрел на вечернее, звездное небо и, словно определив время, сказал: — Десять часов вечера. С учетом того, что съемки любовной сцены на сеновале начинаются на рассвете, а герой-любовник, то есть я, должен выглядеть свежо и бодро, извините, я просил меня после девяти часов не беспокоить! — грубо сказал Герман и попытался закрыть перед Катей дверь. Она сама не знала, что на нее нашло, в каких фильмах такое видела, но Катя, мгновенно среагировав, просунула в дверную щель свою трость и не дала этому человеку закрыть дверь. Правда, трость тоже не выдержала такого силового воздействия и благополучно треснула. — Я, конечно, понимаю, что вы звезда и вам надо красиво выглядеть на сеновале, но вам придется меня выслушать. Я что, зря сюда ехала? К тому же мне и назад теперь будет идти тяжело со сломанной тростью, — сказала Катя и сама испугалась своей интонации. Герман усмехнулся, его красивое лицо светилось высокомерием и неприязнью. — Автографа хватит? — Я не за этим. Я хочу поговорить о вашем деде Иване Федоровиче, — сказала Катя. — У меня нет никакого деда, не морочьте мне голову! Кто вы вообще такая? — спросил артист. «Даже не стесняется, что стоит голый, совсем обнаглели эти артисты», — подумала Катя, с ужасом ощущая, как ее щеки заливает краска стыда. — Меня зовут Екатерина, фамилия моя Лаврентьева, я врач вашего деда, то есть была им, и у меня большие опасения, что ваш дед попал в нехорошие руки. — И что? — оперся о косяк двери голым плечом Герман. — Ну, может быть, вы пустите меня в дом, я расскажу все подробно, что привело меня к вам, — сказала Катя. — А больше вам ничего не надо? Пустить в дом. Мне нет дела до деда, потому что его никогда не было в моей жизни. — Неправда, Иван Федорович мне рассказывал о вас. Вы же не будете вставать в позу обиженного мальчика? Человеку грозит смерть. — Насколько мне известно, моему деду, как вы, Екатерина Лаврентьева, выражаетесь, не двадцать лет, и он когда-нибудь все равно умрет, — небрежно ответил Герман. Катя подняла глаза и с недоумением посмотрела в его красивые глаза и кроме безразличия ничего в них не увидела. «Красивая, пустая кукла, злой и бессердечный!» — подумала Катя, но, не выдержав его взгляда, снова опустила глаза и принялась рассматривать татуировки и шрамы, украшавшие грудь артиста. — Терпеть не могу татуировки, — сказала она. — Правда? Это интересно. Простите, что не спросил у вас разрешения сделать их. Врач моего деда! Просто баба-яга — костяная нога, сломавшая свой костыль, — улыбнулся самой противной из всех противных улыбок на свете Герман. — Плохой из вас герой-любовник, если вы говорите женщине такие вещи, — спокойно сказала Катя, полная решимости достучаться до железобетонного сердца Германа. — Это судить зрителям, а не тебе, — презрительно фыркнул он, отступая внутрь. Его спортивная фигура исчезла внутри домика, Катя, секунду поразмыслив, решительно вошла следом. — Ни один нормальный человек не может оставаться безучастным, если другого человека подстерегает опасность, — сказала Катя, входя через небольшую прихожую в комнату средних размеров. Обстановка внутри была выполнена в простом, деревенском стиле. Деревянный пол из широких ровных досок, низкий потолок, простая мебель и два плетеных кресла, в одном из которых расположился Герман, так и не удосужившийся накинуть на себя хоть какую-нибудь одежду. — Вот пусть люди и позаботятся. Моя мать жила без отца, и я рос без деда, и ничем я этому человеку не обязан, — вяло ответил Герман. — Но так же нельзя… Вы его единственный родственник! Забудьте обиды! Помогите старику! — Если вы такая сердобольная, вот и помогайте, — смерил безразличным взглядом ее этот красавец. — Я бы с удовольствием, но что я могу?! Ваш дед, мне кажется, попал в руки мошенников, — и Катя вкратце рассказала о подозрениях, которые зародились в ее голове. — Понимаете, почему я приехала к вам? Я ничего не могу! Иван Федорович не хочет меня видеть. — Правильно делает, — фыркнул Герман. — Я не могу пойти в милицию, так как у меня нет никаких доказательств, одни только подозрения. И потом, на каких основаниях я к ним пойду. Вы его единственный родственник, и вас в милиции послушают, а от меня не примут даже заявления. — А вам не кажется, что вы ненормальная и ваши подозрения всего лишь глупые домыслы? — спросил Герман. — На моем участке умерла женщина от сердечного приступа, которая тоже пользовалась услугами «Ангелов с поднебесья», а у моей подруги умер преподаватель, связавшийся с этой фирмой, — сказала Катя, чувствуя сквозняк, так как у Германа было нараспашку открыто окно и входная дверь тоже не была закрыта до конца. — А вы думали, что старые люди живут вечно? — усмехнулся Герман. — Ну что вам стоит, Герман? А вдруг я права? Спасите деда! Поговорите с ним, пусть он перепишет квартиру на вас, тогда он не будет нужен «Ангелам с поднебесья», и они отстанут от него, — предложила Катя, — главное, чтобы не было поздно. — Мне не нужна его квартира, и кому он ее завещает, мне все равно. — Ради его спасения, — умоляюще посмотрела на него Катя, почему-то сфокусировавшись на его руках и только сейчас заметив синяки и следы уколов. «Бог мой, с кем я говорю?! Он же законченный наркоман! Вот это да! Вот это богема!» — мелькнула мысль у Кати. — У меня нет желания никого спасать и больше слушать этот бред. Вы предложите свои услуги деду, может, он клюнет на ваше молодое тело и красивые глаза и отпишет вам квартирку? Он ведь у нас в семье известный ходок был, а такие и в старости не успокаиваются, — спокойно сказал Герман и пронзил ее взглядом темных глаз. — А сегодня ныряй в постель ко мне, твоя хромота там будет не помеха, все равно я сегодня один. Катя встала с кресла и, хромая, пошла на выход. В дверях она остановилась. — Не могли бы вы, Герман, оказать мне одну услугу? Сообщать о всех ваших новых ролях, фильмах и проектах, в которых вы будете участвовать, чтобы я случайно не увидела вас по телевизору? — Странно это слышать от тебя, — вдруг сказал Герман каким-то другим голосом. Катя насторожилась и внимательно посмотрела на него, но кроме нахального выражения лица ничего не увидела. — Я и раньше считала, что вы плохой актер, но сейчас боюсь, что меня просто стошнит. А то, что я зря приехала, я уже поняла. — Была бы ты мужиком, получила бы в рыло, — спокойно сказал Герман. — От такого «героя-любовника» всего можно ожидать, — сказала Катя, — я сама предупрежу Ивана Федоровича, хоть он не хочет меня видеть и слышать. Катя вышла из домика, с силой шарахнув дверью, и заковыляла на автобусную остановку, внутренне чертыхаясь. «Идиот! Дебил! Дурак! Нет, самодур! Звезда! Чемпион мира! Красавец с фиговым листком! Продавший душу наркоман! Зря! Зря приехала!» Она шла эти три километра назад, спотыкаясь и чертыхаясь, очень долго. Вокруг была темень. Катя даже думать не хотела о том, что она лишилась второй трости, это уже был словно злой рок. Какие-то пьяные люди горланили на автобусной остановке. Сначала Катя испугалась, что пьяные могут пристать к ней, но потом поняла, что они пьяны до такой степени, что им и с лавки не встать. Она купила билет до Москвы и целых сорок минут ждала автобуса, отправляющегося ночным рейсом до Москвы. Домой Катя добралась без сил и сразу же легла спать, стараясь больше не думать о своей неудачной попытке примирить Ивана Федоровича с внуком, а заодно и оградить старика от опасности. Глава 8 Высокий блондин с лохматыми волосами, в майке и трусах посмотрел на светящийся в темноте циферблат часов и протер глаза. Было два часа ночи, при этом во входную дверь настойчиво стучали, потому что звонка не было. — Да иду я… иду… Сейчас дверь выломаешь! Черт! Герман, только ты так стучишь мне в дверь, — парень босиком дошел до двери и открыл ее настежь, впуская внутрь высокого брюнета в кожаной куртке.