— Пусть, — иронически говорит индеец, — это будет первый случай, когда должниками останутся белые. Если Франклин и смолчал, то внутренне он не мог не признать правоту собеседника, народ которого был в невылазной кабале у торгашей. Обдавая индейцев и белых, сидевших вперемежку, теплом и смолистым духом, весело горел большой костер. Длинный путь ждал еще моряков Франклина. Много еще путевых картин запечатлеет их память, прежде чем из тумана Атлантики покажутся родные берега. Немало людей повстречается им на том пути. Но никогда не изгладится из памяти сердца этот зимний вечер у жаркого костра в лагере индейцев, эти охотники и рыболовы канадских лесов и вождь их — высокий, широкогрудый, красивый Акайчо. Никогда не изгладится из памяти сердца привет и ласка индейцев, обогревших и накормивших измученных путников в ту пору, когда Всю тоскующую землю Изнурил недуг и голод, Небеса и самый воздух Лютым голодом томились, И горели в небе звезды, Как глаза волков голодных! Родные берега показались лишь в конце лета 1822 года. Почти одновременно из своего третьего арктического морского похода вернулся Парри. Вильям, конечно, сознавал, что на долю его друга Джона выпали ужасающие лишения и муки. Сознавали это и в Адмиралтействе. Знала об этом и Англия. Франклина и его спутников встретили, как героев. В Лондоне Франклин зачастую испытывал неловкость. Стоило на улице кому-нибудь произнести его имя, как тотчас капитана окружала толпа, на него указывали пальцем — «вот человек, который съел свои башмаки», и он должен был спасаться бегством. Впрочем, у него не было слишком много свободного времени, чтобы разгуливать по лондонским улицам. Возвратившись, он засел за отчет о трехлетнем путешествии, за описание пяти с половиной тысяч миль канадского хождения. «Результаты наших исследований, — писал Франклин, — по-видимому, подтверждают правильность мнения, что существование Северо-Западного прохода не невероятно. Побережье моря как будто направляется с востока на запад по широте, на которой лежат залив Коцебу, устье реки Макензи и залив Репульс». Так осторожно писал Джон Франклин. И осторожность его диктовалась не ложной скромностью. Он был настоящим исследователем и не мог утверждать то, чего не знал наверняка. Он был прав, указав общее направление канадского побережья на запад — от залива Коронейшен, где плавали его каноэ, до залива Коцебу, открытого капитаном «Рюрика». Он ошибался, указывая общее направление на восток, ибо береговая черта резко поворачивала на север. Наконец, он был трижды прав, когда, продумав результаты современных ему экспедиций, указал, что морской путь не прерывается в обоих указанных им направлениях. Участок же побережья, с таким трудом вырванный им у Арктики, навел Франклина на верную мысль о том, что для открытия сквозного пути не следует забираться в слишком высокие широты. Следует, заявлял Франклин, продолжать экспедиции и продолжать их, держась в виду канадских берегов. Он, конечно, не мог позабыть пережитого и не вздрогнуть при имени форта Предприятие, которому больше подходило бы имя форта Отчаяние. Но Джон Франклин сказал бы «да», если бы ему предложили повторить подобную экспедицию… У КАЖДОГО СВОЯ ДОЛЯ Отто Коцебу был горько и глубоко обижен, когда ему отказали в командовании шлюпами «Благонамеренный» и «Открытие». Адмиралтейство ссылалось на расстройство его здоровья. Он видел в отказе нечто большее — недоверие. И ни производство в капитан-лейтенанты, ни ордена Владимира и Георгия не сглаживали, не вытравляли обиду. Прожив несколько месяцев в деревенской глуши, он в январе 1819 года был призван в Ревель и назначен офицером для особых поручений при своем бывшем архангельском начальнике адмирале Спиридове. Он поехал в Ревель и зажил там внешне размеренной и спокойной жизнью. «Особых поручений» у адмирала почти не было, и его офицер «для особых поручений» располагал временем, как сам того хотел. По въевшейся корабельной привычке, он поднимался рано, в тот час, когда на узеньких ревельских улицах показывались крестьяне — эстонцы, развозившие по домам молоко в бочках, заткнутых деревянной втулкой. Зимой капитан-лейтенант с утра садился за книгу о плавании «Рюрика», а летом, перед тем как заняться писательством, полоскался в теплых лечебных ваннах в купальне Витта, куда спозаранку стекалась дачная петербургская публика. Зимний досуг он нередко отдавал театру, что был на Широкой улице и где вечерами толпились служанки с фонариками, провожавшие и встречавшие после спектакля своих господ. Летом отдыхал, прогуливаясь в Екатеринтальской подгородной роще. А когда в тихом городке гасли огни и сторожа, обходя улицы, возвещали: «Любезные граждане, пробило одиннадцать часов», он тоже гасил свечи. Работа над рукописью о путешествии «Рюрика» была закончена очень скоро. Он отослал рукопись в Петербург Крузенштерну, а Иван Федорович, которому Румянцев поручил надзор за ее изданием, связался с типографами. Книга была написана. Коцебу испытывал смешанное чувство удовлетворения и опустошенности, какое часто испытывают люди, завершившие творческий труд. Потом эти чувства перешли в радость, все более возраставшую. И было отчего! Книга сразу получила всеевропейскую известность. В необычайно короткий срок, в течение лишь двух лет — 1821 и 1822-го — она была издана пять раз: в Петербурге, в Лондоне, в Амстердаме, в Веймаре, в Ганновере. Если бы Коцебу был ученым-литератором, то большего ему и не пришлось бы желать. Но он был прежде всего мореплавателем с таким же страстным интересом к географическим исследованиям, как и английские «звездочеты». Он бы дорого дал, чтобы вновь очутиться на палубе… Весной 1823 года он чувствовал себя столь же счастливым, как в те годы, когда на верфи в Або стучали топоры артели мастера Разумова. И, также как в те годы, он поделился своим восторгом со стариком Николаем Петровичем Румянцевым. Капитан сел за письменный стол и, склонив набок голову, улыбаясь, прислушался к пронзительному крику мальчонки. Ныне, 20 марта, мальчонке от роду был… один день. Отто Евстафьевич назвал сына Рюрик-Николай, вложив в это двойное имя вполне понятный смысл. Послушав крик, каковой был, верно, приятен лишь папе, капитан-лейтенанту, и молодой жене его Амалии, но отнюдь не старой служанке и матросу-вестовому, Коцебу обмакнул перо. «Надеюсь, — писал он тезке новорожденного, старому графу, — что сей Рюрик некогда принесет честь имени своему. По крайней мере, я со своей стороны приложу все возможное старание образовать его полезным служителем Отечеству». Будущий «служитель» затих за стеной. «Кормилица явилась», — улыбаясь подумал капитан-лейтенант и продолжал письмо: «Чрез господина Крузенштерна вам уже известно, что я назначен сей весны плыть на фрегате к норд-вестовым берегам Америки и надежду имею обратить предмет сей Експедиции также на распространение познаний Южного океана и непременно решить: есть ли возможность в Беринговом проливе обогнуть ледяной мыс Кука или нет. Сия мысль меня ныне так неотступно занимает, что почти ни о чем другом думать не могу. Я горю нетерпением быть уже в Севере, где от моих предприятий лишь одна смерть в состоянии меня удержать». Плавание, на которое возлагал столько надежд бывший командир двухмачтового брига, должно было состояться на корабле «Предприятие». Корабль, строившийся по чертежам инженер-подполковника Попова, уже обшивался медью на Охтинской верфи. Коцебу поначалу поручалось доставить грузы на Камчатку, а затем приступить к научным изысканиям в Беринговом проливе и в Ледовитом океане, спускаясь на зиму, как это было и на «Рюрике», в южные широты Тихого океана. Помолодевший, бодрый, совсем забыв о болезни, Отто Коцебу готовился к своему третьему кругосветному плаванию. Старик Румянцев откликнулся строчками, звучащими как благословение: «Сказать вам не могу, с каким чрезвычайным удовольствием сведал я, что государь император вверяет вам Експедицию, назначенную для открытиев, искренне желаю, чтобы она покрыла вас вечною славою». Пришел на помощь и Иван Федорович Крузенштерн, составивший для Коцебу обширную исследовательскую программу и списавшийся с Дерптским университетом. Университет рекомендовал трех способнейших студентов, из которых физик Эмиль Ленц оказался самым деятельным, а впоследствии стяжал громкую ученую известность. Отозвался на зов и прежний спутник, добрейший доктор Эшшольц. Попросился на борт «Предприятия» и бывший матрос «Рюрика», чернявый Петр Прижимов, тот самый, что стоял вместе с Коцебу на вахте во время рокового урагана 13 марта; Петр ходил уже в унтер-офицерах, и Коцебу зачислил его шкиперским помощником. Хотелось бы еще пригласить и старого приятеля Глеба Шишмарева, вернувшегося вместе с Васильевым в конце 1822 года из очень удачной «кругосветки». Но Шишмарева назначили командиром 27-го кронштадтского флотского экипажа. Кроме того, он получил уже чин капитана второго ранга, а стало быть, не мог оказаться под началом младшего офицера, капитан-лейтенанта. Не мог отправиться на «Предприятие» и штурман «Рюрика» Василий Хромченко: он перешел на службу в Российско-Американскую компанию, плавал сперва на бриге «Головнин», а потом на дорогом сердцу «Рюрике» и делал немаловажные описи аляскинских берегов. Правда, и сам Коцебу был, в отличие от некоторых тогдашних корабельных офицеров, блестящим знатоком штурманского дела, и об этом с восхищением рассказывали в офицерской среде. Подготовка к плаванию была в разгаре, когда Коцебу получил известие, затмившее его радость. Планы менялись: «Предприятию» вменялась чисто служебная задача — крейсерство в водах колоний Российско-Американской компании, направленное против иностранных браконьеров; гидрографические занятия разрешались, но… — «не в ущерб основным заданиям». Разумеется, теперь уже «не одна смерть» могла удержать Коцебу от заветных планов исследования западного участка Северо-Западного прохода. Его удерживала дисциплина. Ничего не оставалось, как пуститься в служебное плавание. Три года длился поход «Предприятия». Коцебу ушел из Кронштадта в июле 1823 года и пришел в Кронштадт в июле 1826 года. За эти годы он все же сумел выбрать время для исследовательских работ, и Тихий океан, как и во время плавания на «Рюрике», одарил Коцебу несколькими открытиями. А молодой физик Эмиль Ленц произвел отменные океанографические работы. Коцебу побывал и на тех островах, которые посещал «Рюрик». Увидел он и знакомые гавани — Петропавловск-на-Камчатке и Сан-Франциско, где в «президио» по-прежнему была не жизнь, а медленная и сонная смена дней и ночей. Старого знакомца, гостеприимного испанца, приславшего ему с Шишмаревым поклон, Коцебу не повстречал: Луи Аргуэлло получил повышение и жил в Монтерее. …Опять он был в Ревеле офицером «для особых поручений» при адмирале Спиридове. Он писал новую книгу — о плавании «Предприятия». Поднимался рано, когда под окнами проезжали молочники со своими бочками. Сидел за работой. Хаживал порой в театр на Широкой улице. Потом, капитаном второго ранга, перебрался с семьей в Кронштадт, принял начальство флотским экипажем и кораблем «Император Петр I». Прожил год в хмуром Кронштадте, проплавал кампанию на «Петре» и снова собрал пожитки — назначили в петербургский гвардейский экипаж. Когда теряешь надежды, приходят хвори. Он редко показывался в гвардейских казармах на Екатерингофском проспекте. Начальство его не тревожило. Говорили, что ушиб, полученный им на «Рюрике», с каждым годом дает себя знать все сильнее и что, видно, третий кругосветный вояж окончательно подточил его здоровье. Хуже всего приходилось ему весной и осенью, да и сама городская жизнь, и сырой питерский воздух, и промозглые ветры — все это надолго укладывало его в постель. В феврале 1830 года капитан первого ранга Отто Евстафьевич Коцебу, прослуживший во флоте без малого тридцать лет, был уволен в отставку «по расстроенному здоровью». Служба была окончена на сорок втором году жизни. Он с семьей выехал из Петербурга в Ревель, оттуда — в маленькое эстонское имение неподалеку от деревни Харью-Косе. В добрую погоду Коцебу присматривал за небольшим хозяйством или прогуливался, опираясь на палку, в саду, заросшем кустами рябины и жимолости. В ненастье он сидел у камина. Багровые отблески падали на полки, уставленные книгами, атласами и лоциями. Среди них виднелись корешки русского и немецкого, английского, голландского, шведского изданий его книг. Книги как бы итожили его путь. Никто из географов и моряков не мог сказать, что итог этот не был внушителен. Никто, кроме… самого Коцебу. Какая злая сила заставила Адмиралтейство переменить план похода на шлюпе «Предприятие»?! И то ли оттого, что Коцебу были тягостны эти размышления, то ли потому, что воспоминания о «Рюрике» были ему всего милее, как воспоминания о молодых надеждах, но отставной капитан чаще снимал с полки книгу о «Рюрике», чем книгу о «Предприятии». Он любил перелистывать ее и видел не только береговые и морские пейзажи, не только корабельные происшествия, но и своих тогдашних спутников. Где-то они нынче? Судьба разметала «рюриковичей». У каждого своя доля…