Крен нарастал. Пятнадцать, двадцать, тридцать градусов! Все оцепенели. Самое страшное было то, что делать-то было нечего, и это гнетущее ощущение полной беспомощности как бы придавило людей. Крен достиг сорока пяти градусов! «Благонамеренный» лежал на боку, скосив мачты. День сменился сумерками, потом совсем угас, и наступила ночь, полная громовых раскатов дрейфующих льдин и отчаянного стона одинокого корабля. В эти бесконечные ночные часы никто, конечно, глаз не сомкнул. Баркас и ялики готовы были к спуску; анкерки с пресной водой и провизия заблаговременно уложены в шлюпки. Однако в случае беды — и это знали все — шлюпки могли принять лишь часть экипажа, насчитывавшего восемьдесят человек. Матросы вынесли наверх еще и мелкий рангоут, и трехдюймовые доски, хотя каждый из них и понимал, что на деревяшке долго не продержишься в студеных волнах. Окончив спасательные приготовления, офицеры в тяжелых, напитавшихся сыростью шинелях и матросы в подбитых ватой ворсистых фризовых полукафтанах и шапках-ушанках молча сгрудились на перекошенной палубе, ожидая своей участи. Казалось, что рассвет никогда не просочится сквозь грохочущую тьму… Эх, хотя бы появился вблизи васильевский шлюп. Да где ж ему показаться, когда льды кругом… А васильевский шлюп в первые сутки августа еще не знал лиха. Напротив, плавание «Открытия» проходило не только благополучно, но и счастливо. Когда в июне Глеб Шишмарев получил предписание начальника «дивизии», Васильев сообщил в нем и о своих намерениях: «По выходе из Уналашки, я предлагаю напервые идти к мысу Невенгаму, взяв с собой и мореходный бот, осмотреть берег от сего мыса до Нортон-Зунда, потом в Ледовитое море, вдоль берегов северо-западной Америки искать прохода в Северное море. Встретив препятствие, сделать покушение, где льды позволят, к северу, достигнуть сколь возможно большей широты и, наконец, возвратиться к 15 сентября в Камчатку». В соответствии со своими наметками Михаил Васильев и выбирал курсы «Открытия». В первой половине июля, миновав мыс Невенгам, моряки увидели высокий гористый берег, покрытый снегом. Васильев, к удивлению, не мог найти на адмиралтейских картах эту береговую черту. Тогда, сдерживая волнение, вызванное предчувствием открытия, капитан-лейтенант велел стать на якорь. Едва боцман Григорий Евлампиев доложил, что «якорь забрал», как к борту «Открытия» уже подошла верткая байдара с туземцами. Они впервые встретились с европейцами, и европейцы впервые встретились с ними. Вечером, водрузив русский флаг на не известном доселе большом острове Нунивок, присвоив его мысам имена своих лейтенантов, а всей земле — имя своего шлюпа, Васильев продолжил плавание к норду. В те самые дни, когда «Благонамеренный» стенал в ледяных тисках, офицеры «Открытия» описывали американский берег, наносили на карту мысы, названные именами двух замечательных моряков и испытанных друзей — Петра Рикорда и Василия Головнина, исследовали мыс Ледяной. У мыса Ледяного кончилось безбедное плавание удачливого шлюпа, и моряки Васильева испили ту же горькую чашу, что и моряки Шишмарева. Ветер крепчал. Монотонно и толсто ревели ванты. Косо, густой сеткой валил мокрый снег; временами его сменял холодный дождь. Льды колотили в борта, оставляя на медных листах огромные вмятины. Матросы, напрягая мускулы, сцепив зубы, наваливались грудью на длинные шесты и отталкивали льдины. Но льдины ломали шесты, все больше затирали шлюп… Примерно в одни и те же дни обоим судам «северной дивизии», вторично оставившим позади рубеж Джемса Кука, удалось вырваться из ледяного плена. Поворотив на юг, у Мечигменской губы «Открытие» и «Благонамеренный» вновь встретились, и над шишмаревским шлюпом вспорхнул сигнал — капитан просил разрешения прибыть к начальнику экспедиции. Капитан и офицеры, радостные и возбужденные, собрались в кают-компании, наперебой рассказывая друг другу о пережитых напастях. Рассмотрев журнал и карты Шишмарева и показав ему свои, Васильев сказал: — Полагаю, Глеб Семеныч, бессмертного Кука превзошли. Двадцать две мили далее к северу сделали. И пусть-ка тем, кто географией занимается в теплых кабинетах, покажется это маловажным. А мореходы свое слово скажут. Так-то, господин капитан-лейтенант! И впервые за эти долгие дни трудного и опасного плавания морщины на лицах капитанов разгладились, и Глеб Шишмарев улыбнулся Михайле Васильеву своей широкой добродушной улыбкой. В КРАЮ ИНДЕЙЦЕВ Граф Григорий Владимирович Орлов не толкался у государева трона и не ломал головы над дворцовыми интригами. Бездетный стареющий вельможа, любитель итальянской истории и музыки, он годами жил за границей, то в Париже, то в Риме. Время от времени Орлов являлся в Лондон. У него были немалые связи в английских ученых кругах. Секретарь Адмиралтейства хорошо знал Орлова, с удовольствием принял от него авторский экземпляр истории Неаполитанского королевства. Кроме исторических и музыкальных интересов, у Григория Орлова была еще одна страсть — он собирал автографы знаменитостей. Узнав о полярных экспедициях англичан, он задумал пополнить коллекцию собственноручными письмами кого-либо из путешественников. Джон Барроу охотно ублажил графа и прислал ему такой документ: «Форт Провиденс, 62°17′ с. ш., 114°13′ з. д. 2 августа 1820 г. Милостивый государь! Я уверен, что вы будете довольны, узнав, что экспедиция готова направиться к р. Коппермайн. Индейский вождь и его партия вчера отправлены вперед, а мы последуем за ними сегодня после полудня. Я задержался, чтобы написать это письмо. Я был так занят со времени нашего прибытия 29 июля переговорами с индейцами и разными необходимыми делами, что не был в состоянии написать ни лордам Адмиралтейства, ни вам столь подробно о наших намерениях, как этого хотел, но так как мое письмо к г-ну Гентхему содержит общие основы полученных сведений вместе с картой предполагаемого дальнейшего пути, я надеюсь, что лорды Адмиралтейства и вы не примете это за невнимание к вашим указаниям по этому поводу. Каждое мгновение так дорого для людей в нашем положении, когда сезон для действий так краток, что нельзя терять ни минуты. Я очень озабочен тем, чтобы отправиться немедленно для того, чтобы скорее нагнать индейцев, согласно моему обещанию при их отъезде». Орлов с видом коллекционера, добывшего любопытный автограф, рассматривал листок. Письмо заканчивалось обычным — «имею честь оставаться вашим покорным слугой» и подписью — «Джон Франклин». Орлов положил листок в аккуратную папочку и спрятал в ящик. Потом он погрузился в корректуры последнего, четвертого тома своей неаполитанской истории и позабыл о нем… Итак, листок, подаренный Орлову, был написан Джоном Франклиным. Однако что ж это за форт Провиденс? Ведь мы оставили нашего Джона под лондонской крышей, у жаркого камина, где он беседовал с Вильямом Парри. Впрочем, если помните, Васильев, отправляясь с Шишмаревым в Берингов пролив, толковал что-то на портсмутской стоянке капитану Головнину о новых английских экспедициях… Нет, расскажем-ка все по порядку. Встретившись в Лондоне после неудачного плавания, Франклин и Парри начали действовать соединенными усилиями. Надо штурмовать Арктику, доказывали они. Барроу, географическое общество, представители торговых компаний поддерживали друзей-«звездочетов». А тут еще разнеслась весть о скором отправлении русских корабельных «дивизий» к обоим полюсам земного шара. Англичане заторопились. И вот весной 1819 года, когда над Англией снова летел веселый и влажный апрельский ветер, капитанам Парри и Лиддону были снаряжены суда «Гекла» и «Грайпер». К этому же времени собрал свой отряд и Франклин. На Северо-Западный проход намечался двойной натиск. Сухопутная экспедиция Франклина должна была определить очертания части канадского северного побережья. Морская экспедиция Парри должна была опровергнуть Росса и доказать сообщаемость Баффинова залива с другими бассейнами, продвинувшись как можно далее на запад. Восьмого мая в последний раз перед долгой разлукой обнялись Вильям и Джон. Первым покинул Темзу Парри; две недели спустя — Франклин. Джон поднялся на борт «Принца Уэльского». Он стоял на его деревянной, недавно пролопаченной и еще влажной палубе. Весенние облака снежными клубочками плыли по лазури, напоминая акварельку из детской книги. На Темзу от них падали тени, но тени не казались такими безмятежными, как сами облака. Ветер рябил речную воду, и отражения облаков рябились вместе с ними. Франклин, испытывая противоречивые чувства, неизбежные перед началом долгого похода, стоял на борту «Принца Уэльского» вместе со своими спутниками. Франклин понимал, что его товарищи испытывают то же, что и он. Все молчали, а если и перекидывались двумя-тремя словечками, то совсем незначительными, не соответствующими моменту и не передающими их душевное состояние. Франклин взглянул на своих спутников. В эти минуты прощания с родиной они показались ему и странно близкими и такими, будто он впервые всматривался в них. Доктор Ричардсон, ботаник и хирург королевского флота. Франклин видит его профиль: четкий профиль упрямца, светлые волосы. Рядом с доктором — испытанный штурман Джордж Бек; он ходил вместе с Франклином на «Тренте». Красив, этот Джордж Бек, тонколицый, черноглазый, кудрявый. Только чуть портит его выступающая вперед верхняя губа. Он еще больше выпячивает ее, когда задумывается. Вот как сейчас. И на лице у него всегда что-то меланхолическое, не зная его и не подумаешь, что он храбрец… Роберт Худ, мичман. Делает вид, что совершенно спокоен. Какое там спокойствие!.. Матрос Хепберн — старый волк, резкие морщины, тяжелый подбородок — он неловко опустил руки, непривычные к праздности, и тоже смотрит на берега и на воду с бегущими тенями облаков. Джон Хепберн, угрюмый, но славный малый… Такие, как ты, говорят: «Наша жизнь — на волнах, а дом наш — на дне морском»… Пятеро невольно вздрагивают: громко и раздельно звучит команда, и «Принц Уэльский» снимается с якоря. Если верить приметам, то ничего доброго они не сулили франклиновскому отряду. «Принц Уэльский» должен был доставить их в Америку и высадить на берегу Гудзонова залива. Но с первых же дней плавания противные крепкие ветры встретили корабль, и штормы завели с ним бесконечную, опасную игру. Больше двух месяцев добирался Франклин до плоского болотистого берега, к устью рек Хейс и Нельсон, где высятся стены главной фактории Гудзоновой компании. Лишь в конце августа увидели путешественники потемневшую от времени бревенчатую башню Йорк-фактори. Над башней вилось знамя — большое красное полотнище с изображением британского флага вверху, у древка, и литерами «H.B.C.» в правом нижнем углу. Литеры означали: компания Гудзонова залива. Знамя возвещало: отселе владычествует она, компания, над землями и озерами, лесами и горами, владычествует над пространством в шесть миллионов квадратных километров. «Принц Уэльский» сгружал в склады Йорк-фактори порох и свинец, ружья и мануфактуру, спирт и ножи. Опорожнив трюм, «Принц Уэльский» начал приемку пушнины, доставленной в Йорк агентами компании из глубин страны. Фактория отправляла европейским хозяевам драгоценные бобровые шкуры, вымененные у индейцев-охотников по всем правилам совестливых торгашей-колонизаторов: охотничий нож — бобровая шкура, одеяло — восемь шкур, ружье — пятнадцать или, того лучше, столько пар их, сколько можно развесить по длине ружейного дула… Пятеро путешественников сходят на берег Гудзонова залива. Они оглядываются. Волна за волной накатывает на пологий, зыбкий берег. За горизонтом — Гудзонов пролив, еще дальше — Атлантика, за океаном, в той стороне, где встает солнце, — родина. А на северо-западе, за синими лесными и озерными просторами теряется тысячемильный путь к берегам другого океана — Ледовитого. Где-то в далях времени и пути сокрыто будущее пятерых. Они входят в ворота Йорк-фактори. Франклин и его спутники отдыхают, советуются о маршрутах с бывалыми людьми. Ловкие, со сметливыми жесткими глазами, удальцы эти отлично говорят на языках индейских племен, говорят и по-английски, но в их произношении все еще улавливается французский оттенок. Их зовут акадцами; они — потомки первых переселенцев из Франции; в их жилах много индейской крови. Они хлещут спирт, не запивая его водой, не боятся ни бога, ни черта и шатаются по лесам и озерам в поисках индейцев. Они везут охотникам все, что доставляет в Йорк заморская страна, где живут директора Гудзоновой компании и держатели могущественных контрольных пакетов. Акадцы ведут торг с индейцами, «смачивая» грабительские сделки огненной жидкостью. Не только акадцы ходят в добытчиках богатств компании. Есть и другие — «лесные бродяги», «вояжеры», молодые парни из Шотландии или с Оркнейских островов, подписавшие контракт с компанией. У каждого из них своя жизненная повесть, полная лишений, обманов, дружбы, ненависти, пестрая жизненная повесть скитальцев-торгашей. Франклин советуется с «лесными бродягами», «вояжерами». Они знают края, куда он должен добраться. Правда, что касается побережья Ледовитого океана, то тут они умолкают. Им нет никакой охоты пухнуть с голода на тех берегах… В сентябре 1819 года поместительная лодка отваливает от речного берега. Пятеро путешественников и акадцы-проводники плывут по Хейсу к озеру Виннипег. Они плывут покамест на юго-запад, чтобы потом по многочисленным рекам и многочисленным озерам направиться на северо-запад. Всплеск весел несколько приглушен слитным ровным шумом прибрежных лесов. Когда ветер позволяет поставить парус и гребцы потирают натруженные мозолистые ладони, тогда слышен и лесной шум, и сердитый говор реки Хейс, и отрывистый крик ворона, который в отличие от европейского не черен, а пепельно-сед. В октябре под килем лодки была уже не речная вода Хейса, а беловатая и мутная, окрашенная известковыми породами волна озера Виннипег. С левого борта виднелся болотистый берег, с правого — до самого горизонта — озерный простор, уходящий к юго-востоку на многие сотни миль. Отряд Франклина пересек «молочные» волны Виннипега и очутился на реке Саскачеван, текущей по травянистой и лесистой озерной равнине, с разбросанными там и сям поселениями. Через несколько миль лодка подошла к сосновому острову, и путешественники выгрузились у фактории Кумберлендхауз. Жаркое лето давно сменилось глубокой, но все еще ясной осенью. В окрестностях фактории индейцы-кинетиносы раскинули свои куполовидные, покрытые шкурами вигвамы. Индейцы были приветливыми людьми, и Франклин сделался частым гостем в их вигвамах. Он с грустью увидел, что белокожие из всех прелестей цивилизации немногим одарили краснокожих. «Зеленый змий! Здесь царствовал почти безраздельно и почитался, пожалуй, наравне со священными идолами. Спирту хватало с лихвой, а вот о медикаментах туземцы и не слыхивали; эпидемии коклюша и кори косили кинетиносов. Восемьсот двадцатый год отряд встретил в Кумберлендхаузе. Река давно стала. Сосны роняли снежные комья. Дымы сизыми столбами поднимались к небу; ночами разносился протяжный вой собак. Морозы держались в тридцать градусов и более. Франклин купил собак, лыжи, сани и решил двинуться в дорогу. С ним отправились проводники, штурман Бек и матрос Хепберн, а доктор Ричардсон и мичман Худ задерживались на Саскачеване для обследования окрестностей. Не так уж много миль разделяло Кумберлендхауз и Форт-Чипевайан. Но Франклин скорее согласился бы проделать в десять раз больший путь морем. Выходец из «петушьей ямы», мичман и лейтенант, «звездочет», он чувствовал себя на берегу, в пеших переходах не столь уверенно, как в океане. Леса и озера казались ему куда опаснее и враждебнее доброго морского шторма. Даже звезды, на которые он глядел в часы ночных привалов, лежа у костров на еловых ветвях, даже звезды, которые он изучал с корабельных палуб, светили в чащобах незнакомо и мрачно. И ветер пел не так, как в вантах, и запахи снега и хвои были не то, что запах тира, пеньки и морской соли. Зато теперь Франклин уже шел на северо-запад, с каждым днем приближаясь к Ледовитому океану. С каждым днем! Только много их, этих дней, еще впереди… Франклин, Бек, Хепберн и проводники-индейцы ушли из Кумберлендхауза 18 января, а в Форт-Чипевайан пришли 2 марта, совершив путь в тысячу триста девяносто километров. Агенты Гудзоновой компании выбрали для форта превосходное место. Форт-Чипевайан был доступен индейским каноэ и со стороны обширного озера Атабаска и со стороны трех рек — Пис-Ривер, Невольничьей и реки, одноименной с озером. Тут уже начинались богатейшие бобровые места, а посему именно в этих местах особенно соперничали «вояжеры» враждебных Гудзоновой и Северо-Западной компаний. Впрочем, в то время как Франклин появился на озере Атабаска, компанейские воротилы, пронырливые торговцы и купцы уже сговаривались о слиянии обеих корпораций. Весну встречали путники в Чипевайане. Все больше индейских племен сбиралось к форту. Приходили и «люди бересты», и «люди восходящего солнца», и «люди, искусно владеющие луком», приходили и те, что принадлежали к племенам «зайцев» и «бобров». Смуглые, скуластые, с прямыми жесткими черными волосами, сильные и широкогрудые, туземные жители, коренные обитатели страны, смиренно и униженно выпрашивали у торговцев порох и свинец — все пока в долг. Среди индейцев уже шли пересуды о незнакомых белых пришельцах, которые не собираются ни торговать, ни охотиться, ни ставить новую факторию. Эти пришельцы в одеждах воинов заморского владыки, но они миролюбивее и благороднее «лесных бродяг» и хозяев форта. Проводники пришельцев поговаривают, что незнакомцы собираются идти еще дальше, туда, куда летят в эти весенние дни гуси и утки. Что же манит их в царство Северного Ветра? Но бледнолицые никогда ничего не делают попросту, без мудреных замыслов. Что-то есть непонятное и грозное в их намерениях… Франклин, поджидая из Кумберлендхауза доктора Ричардсона и Худа, бродил с ружьем по равнине, сбрасывающей снега и уже ослепительно блестевшей на солнце бесчисленными озерами и озерцами, оставленными на земле эпохой великого оледенения. Весенняя пора не очень-то бодрила Джона Франклина. Надежды на пополнение запасов в Форт-Чипевайане не оправдались. Закрома фактории опустели за зиму, и экспедиция могла рассчитывать лишь на свои девяностофунтовые мешки с пеммиканом,[22] на плитки бульона и шоколада, чай да сахар. Не густо…