– Ему нужна помощь, – повторяет она. Она опустила голову, плечи напряжены. Она не остановится. Ты набираешь воздуха и направляешься за ней. – Я должна помочь ему. Ты понимаешь, что происходит. Ты все время чувствовала это и боялась. Ты слышишь, как у тебя за спиной Данель останавливает остальных. Может, думает, что вам с дочерью нужно побыть наедине. Ты игнорируешь их и бежишь за Нэссун. Хватаешь ее за плечо, пытаешься повернуть к себе. – Нэссун, что… Она стряхивает твою руку, так резко, что ты спотыкаешься. С тех пор как ты потеряла руку, у тебя плохо с равновесием, а она сильнее, чем была. Она не замечает, что ты чуть не падаешь. Продолжает идти. – Нэссун! – Она даже не оборачивается. Ты не можешь добиться ее внимания, заставить ее реагировать, хоть что-то сделать. Что угодно. Ты нащупываешь и говоришь ей в спину: – Я… я… я знаю про Джиджу! Это заставляет ее замереть. Смерть Джиджи – все еще свежая рана в ее душе, которую Шаффа очистил и зашил, но она еще долго не заживет. То, что ты знаешь о том, что она сделала, заставляет ее сгорбиться от стыда. То, что это была необходимая самооборона, выбивает ее из колеи. То, что ты напомнила ей об этом сейчас, превращает стыд и смятение в гнев. – Я должна помочь Шаффе, – снова говорит она. Она поднимает плечи – тебе этот жест знаком по сотням занятий в вашем самодельном тигле днем еще с двух лет, когда она училась говорить нет. Когда она делает так, ее ничем не переубедить. Слова становятся бессмысленными. Действия значат больше. Но какие действия могут передать всю трясину твоих чувств прямо сейчас? Ты беспомощно оглядываешься на остальных. Хьярка поддерживает Тонки за спину, та смотрит в небо на собрание самого большего количества обелисков, которое ты видела в жизни. Данель чуть поодаль от остальных, стоит, заложив руки за спину, ее черные губы шевелятся – ты понимаешь, что это лористическое мнемоническое упражнение, чтобы помочь ей запомнить все, что она видит и слышит, дословно. Лерна… Ты забыла. Лерны нет. Но будь он здесь, подозреваешь ты, он бы предостерег тебя. Он был доктором. И семейные травмы не были вне его компетенции… но все видят, что здесь что-то подгнило. Ты снова трусишь за ней. – Нэссун. Нэссун, ржавь, смотри на меня, когда я разговариваю с тобой! – Она игнорирует тебя, и это пощечина, от чего обычно у тебя, однако, светлеет в голове, а не заставляет бросаться в бой. Ладно. Она не будет слушать тебя, пока не поможет… Шаффе. Ты отмахиваешься от этой мысли, хотя это все равно что брести по грязи, перемешанной с костями. Хорошо. – Дай мне помочь тебе! Это заставляет Нэссун замедлить шаг и остановиться. Настороженно, так настороженно она оборачивается к тебе. – Помочь мне? Ты смотришь мимо нее и видишь, что она шла к другому зданию-пилону – с широкой лестницей с перилами, тянущейся по его наклонной стене. С крыши вид на небо должен быть великолепный… Почему-то ты решила, что тебе надо не дать ей пойти туда. – Да. – Ты снова протягиваешь руку. Пожалуйста. – Скажи, что тебе нужно. И я… Нэссун. – Тебе не хватает слов. Ты хочешь, чтобы она почувствовала то, что чувствуешь ты. – Нэссун. Это не действует. Она говорит твердо: – Мне нужно задействовать Врата Обелисков. Ты вздрагиваешь. Я уже говорил тебе об этом несколько недель назад, но, похоже, ты не поверила. – Что? Ты не сможешь. Ты думаешь: Это убьет тебя. Она выдвигает челюсть. – Смогу. Она думает: Я не нуждаюсь в твоем разрешении. Ты недоверчиво качаешь головой. – Ради чего? – Но уже слишком поздно. Она решила. Ты сказала, что поможешь, но затем замялась. В своем сердце она ведь и дочь Шаффы; пламя земное, два отца и ты сформировали ее, так что же дивиться, что она стала такой? Для нее твоя заминка то же самое, что нет. Она не любит, когда ей говорят «нет». Нэссун снова отворачивается от тебя и говорит: – Больше не ходи за мной, мама. Конечно же ты сразу идешь следом за ней. – Нэссун… Она бьет наотмашь. Она в земле, ты сэссишь это, она в воздухе, ты видишь линии магии, и внезапно эти две силы сплетаются совершенно непонятным тебе образом. Материя основания Сердечника – металл, спрессованные волокна и вещества, для которых у тебя нет названия, наслоившиеся на вулканическую скалу, вздымается у тебя под ногами. По старой привычке, долгие годы борясь с ее детскими орогенистическими вспышками гнева, ты реагируешь даже в падении, вгоняя торус в землю, чтобы погасить ее орогению. Это не помогает, поскольку она использует не орогению. Но она это сэссит, и глаза ее сужаются. Твои серые, как пепел, глаза. И через мгновение перед тобой из земли вырывается стена обсидиана, разрывая волокна и металл внутренней структуры города, образуя барьер между тобой и ней по всей ширине дороги. Сила этого подъема бросает тебя на землю. Когда у тебя перестают сыпаться искры из глаз и пыль оседает, ты потрясенно смотришь на стену. Это сделала твоя дочь. С тобой. Кто-то хватает тебя, и ты вздрагиваешь. Тонки. – Не знаю, приходило ли тебе это в голову, – говорит она, поднимая тебя на ноги, – но твоя дочь, похоже, унаследовала твой характер. Так что, может, ну, понимаешь, не слишком давить на нее? – Я даже и не понимаю, что она сделала, – бормочешь ты, ошеломленная, хотя и благодарно киваешь Тонки за то, что она помогла тебе встать. – Это не было… я не… В том, что сделала Нэссун, не было эпицентровской точности, хотя ты и учила ее эпицентровским основам. Ты в смятении кладешь руку на стену и ощущаешь остаточные вспышки магии в ее веществе, прыгающие от частицы к частице, угасая. – Она смешивает магию и орогению. Никогда такого не видела. Я видел. Мы называем это настройкой. Тем временем, поскольку ты уже не препятствуешь Нэссун, она взбирается по ступенькам на пилон. Теперь она уже наверху, окруженная вращающимися ярко-красными предупреждающими знаками, танцующими в воздухе. Тяжелый, слегка попахивающий серой ветер поднимается из громадной дыры Сердечника, поднимая прядки, выбившиеся из ее кос. Ей любопытно, рад ли Отец-Земля тому, что сумел заставить ее сохранить ему жизнь. Шаффа будет жить, если все в мире станут камнеедами. Только это имеет значение. – Сначала сеть, – говорит она, поднимая взгляд к небу. Двадцать семь обелисков одновременно переходят из материального состояния в магическое, когда она вновь зажигает их. Она вытягивает руки вперед. На земле у нее за спиной ты вздрагиваешь, когда сэссишь – чувствуешь – молниеносную активацию двадцати семи обелисков. Они действуют как один мгновенно, звеня так мощно, что у тебя зудят зубы. Ты удивляешься, почему Тонки не перекашивает, как тебя, но Тонки всего лишь глухачка. Но Тонки не дура, и это работа всей ее жизни. Пока ты в священном ужасе смотришь на дочь, она, прищурившись, глядит на обелиски. – Три кубических, – бормочет она. Ты, онемев, качаешь головой. Она сердито смотрит на тебя, раздраженная твоей медлительностью. – Ну если бы я хотела имитировать большой кристалл, я начала бы складывать кристаллы поменьше в конфигурацию кубической кристаллической решетки. И тут ты понимаешь. Тот большой кристалл, который хочет имитировать Нэссун, – оникс. Тебе нужен ключ, чтобы запустить Врата; это Алебастр тебе сказал. Чего не сказал тебе Алебастр, козел бесполезный, что есть множество вероятных типов ключей. Когда он распорол Спокойствие Разломом, он использовал сеть, составленную из всех узловиков вблизи него, вероятно, потому, что сам оникс мгновенно превратил бы его в камень. Узловики были меньшей заменой оникса – резервным ключом. В первый раз, когда ты соединила орогенов нижней Кастримы, ты не понимала, что делаешь, но он понимал, что оникс слишком велик для тебя, чтобы тогда схватить его напрямую. У тебя не было ни гибкости, ни изобретательности Алебастра. Он учил тебя более безопасно. Однако Нэссун – та ученица, какой всегда желал Алебастр. Она даже достать до Врат Обелисков прежде не могла – до сих пор они были твоими, – но пока ты потрясенно, в ужасе наблюдаешь, как она тянется за пределы сети резервного ключа, находя другие обелиски и связывая их один за другим. Это медленнее, чем было бы с ониксом, но ты видишь, что это не менее эффективно. Это работает. Апатит, связан и присоединен. Сардоникс, посылающий короткие импульсы оттуда, где парит где-то за пределами видимости, где-то над южным морем. Нефрит… Нэссун откроет Врата. Ты отстраняешь Тонки. – Отойдите как можно дальше от меня. Все. Тонки не тратит времени на споры – глаза ее распахиваются, она оборачивается и бежит прочь. Ты слышишь, что она кричит остальным. Слышишь, как спорит Данель. Потом ты уже не можешь уделять им внимания. Нэссун откроет Врата, превратится в камень и умрет. Только одно может остановить сеть обелисков Нэссун – оникс. Но тебе нужно прежде всего дотянуться до него, а он на той стороне планеты, на полпути между Кастримой и Реннанисом, где ты его оставила. Когда-то давным-давно в Верхней Кастриме он призвал тебя к себе. Но осмелишься ли ты ждать этого сейчас, когда Нэссун берет контроль над всеми фрагментами Врат? Ты должна первой дотянуться до оникса. Для этого тебе нужна магия – куда больше, чем ты сможешь собрать сама, без единственного обелиска на своей стороне. Берилл, гематит, иолит… Она погибнет прямо у тебя на глазах, если ты не сделаешь чего-нибудь. Ты лихорадочно шаришь сознанием в земле. Сердечник стоит на вулкане, может, тебе удастся… Подожди-ка. Что-то привлекает твое внимание наверх, к жерлу вулкана. Под землей, но ближе. Где-то под городом ты чувствуешь сеть. Линии магии, спряденные вместе, поддерживающие друг друга, уходящие корнями вглубь, чтобы вытянуть еще больше… Она слабая. Мучительная. И когда ты прикасаешься к ней, на задворках твоего разума слышится знакомое мерзкое жужжание. Одно, другое, третье… Ах да. Сеть, которую ты нашла, – Стражи, их почти тысяча. Ржавь. Конечно же. Ты никогда прежде сознательно не искала их магии, но впервые ты понимаешь, что такое это жужжание – какая-то часть тебя, еще до обучения у Алебастра, ощущала чуждость магии в них. Это знание посылает резкий, почти парализующий импульс страха, пронзающий тебя. Их сеть близка, ее легко схватить, но если ты это сделаешь, то что не даст этим Стражам хлынуть из Уоррента, как разозленные осы из потревоженного гнезда? Тебе проблем мало? Нэссун стонет наверху своего пилона. К своему потрясению, ты… Злой Земля, ты видишь магию вокруг нее, в ней, она начинает вспыхивать, как искры, сыплющиеся на пропитанную маслом растопку. Она горит у тебя в сознании, ее вес становится чуть больше. Кианит, ортоклаз, скаполит… И внезапно твой страх исчезает, поскольку ты нужна твоей девочке. Ты расставляешь ноги. Ты тянешься к найденной тобой сети, Стражи там или что. Ты рычишь сквозь зубы и хватаешь все. Стражи. Нити, уходящие от их сэссапин в глубину, и тянешь столько проходящей по ним магии, сколько можешь. Сами железные осколки, крохотные вместилища воли Злого Земли. Ты присваиваешь их все, крепко запрягаешь и берешь. И где-то в глубине Уоррента Стражи кричат, просыпаясь и корчась в своих ячейках, хватаются за головы, когда ты делаешь с каждым из них то, что некогда Алебастр сделал со своим Стражем. Это то, что Нэссун жаждала для Шаффы… только в том, как ты это делаешь, нет доброты. В тебе нет ненависти к ним, тебе просто все равно. Ты вырываешь железо из их мозгов и каждую каплю серебра из пространства между их клетками – и чувствуя, как они кристаллизуются и умирают, ты, в конце концов, получаешь достаточно магии из своей самодельной сети, чтобы дотянуться до оникса. Он прислушивается к твоему прикосновению далеко над запорошенным пеплом Спокойствием. Ты падаешь в него, в отчаянии погружаясь в темноту, чтобы доказать свою правоту. Пожалуйста, умоляешь ты. Он обдумывает просьбу. Это не слова и не ощущения. Ты просто знаешь, что он размышляет. В ответ он изучает тебя – твой страх, твой гнев, твою решимость все исправить. Ах – последнее получает резонанс. Ты знаешь, что тебя снова изучают, более пристально и скептически, поскольку твоя последняя просьба была несерьезной. (Просто уничтожить город? Уж тебе-то из всех людей не нужны для этого Врата.) Но на сей раз оникс находит в тебе нечто иное: страх за своих. Боязнь провала. Страх, сопровождающий все необходимые перемены. И под всем этим – неутолимая необходимость сделать мир лучше. Где-то далеко миллиарды умирающих существ шевелятся, когда оникс испускает низкий, сотрясающий землю звук и вступает в сеть. Наверху своего пилона, под пульсацией обелисков Нэссун ощущает эту далекую вновь оживающую тьму как предостережение. Но она слишком поглощена сборкой – слишком много обелисков ныне наполняют ее. Она не может отвлечься от работы. И по мере того как каждый из двухсот пятидесяти шести обелисков по очереди сдается ей, и когда она открывает глаза, чтобы посмотреть на Луну, которую она хочет беспрепятственно пропустить и вместо этого готовится обрушить всю мощь Планетарного Движителя на мир и его людей, чтобы преобразить их, как однажды сделал это я… …она думает о Шаффе.