– Короче, Кощеевич, он самый. На дом своим косым взглядом не смотрел. Обошел пару раз, наиграл мелодию чарующую, усмехнулся и растворился дымом черным. Я все перепроверил: никакой гадости не навел, только это… Вася смущенно зашаркал лапой. Мне внезапно стало не по себе. Обычно мой нахальный хранитель не смущается. Что произошло? – Только что? – осторожно уточнила я. – Ну, это… – пробубнил Василий. – Заклятие любовное накинул. Я потеряла дар речи. А потом… ночь, поцелуи, объятия. И на реке до этого. Сглотнула и сделала глубокий вдох. Так вот оно что! Ну Коще-е-е-е-ей! Ну явишься ты еще разок, гость ненаглядный, приголублю ухватом так, что мало не покажется! Вася на всякий случай начал отползать в сторону. Кажется, выражение моего лица его совсем не радовало. И не зря. – А ты-ы-ы-ы, – прошипела я, – ты почему молчал? Вася развел крыльями. – Калинушка, сама подумай головой-то! Сначала вся эта толпа народу честного, потом девица в слезах, потом Забава с бельем и… Слушай, а у тебя уже возраст, хорошая моя, тебе замуж пора. Так почему бы не… Я швырнула в него яблоком, но крылатый поганец сумел увернуться. – Вот точно надо замуж! Будешь пилить тогда не только меня, но и мужа. А то я совсем скоро плохой стану. И тебя… – Меня?! За Кощея? – Ну а что? Завидный жених, между прочим! И крепкий! Выдержит многое, и опять – одна польза в хозяйстве! Еще одно яблоко полетело в мерзкого филина и на этот раз достигло цели. Послышались брань и гневное щелканье клювом. После этого Василий гордо взмыл ввысь. Я лишь молча проводила его взглядом. Да уж, скучно тут точно не будет. Осталось только выяснить, что делать дальше: спасать Леля или спасаться самой? Глава 3. Разговор с домовым Васька, паразит, улетел так быстро, что я не успела задать главный вопрос. Однако расстраиваться все равно не стоит, сама разберусь. Поведя плечами и с тоской посмотрев на серое небо, поняла, что хорошей погоды ждать не стоит. Поэтому, следовательно, и поворожить нормально не получится. Не любят чары вот такого вот. Им солнечный или лунный свет нужен, но никак не хмарь, серое небо и накрапывающий дождь. Я задумчиво постучала пальцами по стволу яблони. Если б с Лелем и впрямь какая беда приключилась, то почувствовала бы. Все же не зря дружим много лет, а чудесница я не из последних. Уж другу-то сделала оберег что надо, чуть что не так – оповестило бы сразу. Но в то же время кто его знает… Ведь случиться могло всякое. А если не смерть или не тяжкая болезнь, то могу и не учуять. А еще и Елька. Врала, ой врала, краса-девица. То ли кто надоумил историю рассказать, то ли сама просто умом не блещет, а Лель решил по-тихому уйти от невестушки. Хотя… не в его это характере. И хоть не любит говорить слова горькие любушкам своим, но предпочитает правду, а не хитрость и молчание. Поэтому и Ельке бы все сказал… Разве что… Я нахмурилась и направилась к дому. А вдруг не мог? Ох уж дела. Надо бы в дом к нему наведаться, там могли следы какие-то остаться. А то так можно пропустить что-то важное. Залетев в хату, я погрозила пальцем домовым, громко сообщила, чтобы пирог до моего прихода не ели и всяких чужаков со светлыми очами и костяными дудочками не подпускали. – Слушаемся, хозяйка! – хором сказали Тишка и Мишка. Я только хмыкнула, заперла дверь и пошла к дому Леля. Домовые мои, конечно, безобразники еще те, но за вверенной территорией следят четко. Внутрь точно никого не пустят без моего дозволения. Тут хоть можно быть спокойной. А то вот Василий с его желанием выдать меня замуж оплошал малость. Это у него не все время, но случается. Желание, в смысле. Особенно когда у самого начинается брачный сезон. Тогда Васька жаждет пристроить в ласковые нежные крылья (в моем случае руки) не только себя, но и меня. Ибо считает, что добрые дела надо делать с размахом, иначе это никакие не добрые дела, а так, легкая уступка. На улице, змейкой вившейся к дому гончара-искусника Леля, оказалось пустынно. И хоть из кузни слышались удары молотов, а со дворов доносились крики и смех, все равно совсем не то, что в солнечные дни. Полозовчане, как и легендарный полоз, давший имя нашей деревне, не любили пасмурных дней. Правда, и сейчас, стоило пройти мимо кого-то, как слышалось: – Доброе утро, Калинушка. Светлого тебе денечка! – Здрава будь, Калина! – Не хворай, чудесница, и от нас хвори отгоняй! Я всем кивала с улыбкой и возвращала добрые пожелания. Настроение немного поднялось, а то Василий умудрился его испоганить, хоть сразу этого и не заметила. Вот же нахал! Подойдя к дому Леля, я остановилась у калитки. Так-так, живет он один давно уже, любит порядок. Дом у него и для работы, и для житья. Хоть девицы и заглядываются на красавца-гончара, да еще далеко не факт, что кто-то согласился б жить среди горшков, чашек, мисок, тарелок и прочей утвари. Лель все сделанное добро любовно расставляет по всем горницам. Часть продавал, часть дарил, часть переделывал – не любил, когда что-то было сделано нехорошо. Я толкнула калитку рукой. Вмиг по дереву пробежал алый всполох, и калитка беззвучно отворилась. Ступив несколько шагов, я замерла, прислушиваясь и пытаясь почувствовать – все ли в порядке? Хм, а тут как-никак ворожили. Чувствуется легкий-легкий такой холодок, как после заклятия. Только вот времени прошло прилично и не определить теперь, кто тут и что делал. Я нахмурилась, вглядываясь в тропку, ведущую ко входу в дом. Эге, да тут следы виднеются. Маленькие такие, изящненькие. Женские, как пить дать. Не удивлюсь, если Ельке принадлежат – кажись, как раз по ее размерчику. Что она тут делала, если, по ее словам, носила еду Лелю в лес? Я присела и взяла щепотку земли, медленно перетерла между пальцами. Так-так, а и впрямь есть что-то крупненькое, на землю совсем не похоже. Словно кто рассыпал соль. Только вот крупинки не снежно-белые, а с зеленоватым оттенком. Я поднесла ладонь к носу и понюхала. Что-то кисловато-свежее, с травами. Не удивлюсь, если варили зелье, а потом на солнце оставили, чары наложили, чтобы иссушило до порошка. Знахарки, которые не чураются подрабатывать приворотами, любят такое проделывать. Дешево и сердито, как говорится. Вреда тому, кого присушивают, особого не делает, а вот найти такой порошок может только чудесница. Простой человек запаха не почувствует. Неужто Елька опоила его присухой? Ой, дуреха. Лель же сам не простого рода. Пусть ворожить, как я, и не умеет, только все равно кое-что может. А матушка его уж при рождении позаботилась, чтобы к сыночку никакая гадость не липла. И даже если временно чары подействуют, то потом все равно восстановится прежнее состояние. Лель, кстати, молодец. Абы кому этого не рассказывает. А присухой его опоить или приворот сделать уже не первый раз пытаются. Только вот ничего из этого не выходит. И слава богам. А в этот… Вдруг вышло? Я приблизилась к двери дома. На мгновение замерла, потом приложила ухо. Со стороны, конечно, кто взглянет несведущий, всякое подумать можно, да только иначе дом не послушаешь. А в Полозовичах несведущих и нет, с чудесницами тут спорить не принято. – Ну, – пробормотала я, – прости, хозяюшка бревенчатый, что пришла незваная. Да только иначе никак, Лель твой запропал куда-то. А просто так его не найти. Дом только тяжко скрипнул, словно на своем языке высказывался по поводу непутевого господина. Я приложила ладонь к двери; вмиг коже стало тепло-тепло, будто коснулась чего-то прогретого солнцем. А потом дверь тихонько тренькнула, будто петли приветствовали меня, и раскрылась. Я ступила внутрь и сделала глубокий вдох. Запах трав и глины, немного – угля. И ничего съедобного, разумеется. Лель, когда зарабатывался, забывал и про сон и про еду. Поэтому домовой его часто ворчал, а потом повязывал передник, брал ложку и шел варить кашу, чтоб и самому поесть, и накормить уработавшегося Леля. На полу стояли горшки. Маленькие, средние и большие. С гладкими бочками, уже покрытыми глазурью, с грубыми и необработанными или с резными разными узорами. В центре находился стол, сплошь заставленный макитрами с плоскими крышками. Из одной, особенно пузатой, торчала расписанная золотом ложка. У других соседок такого «украшения» не было. При этом ото всех исходило слабое медовое сияние. – А я и говорю, – внезапно важно сообщила макитра с ложкой. – О нас и позабудут! Хозяйчик должен был на рынок везти сегодня меня и Конопатого. Из бока макитры вдруг появилась маленькая коричнево-золотистая ручка, схватила ложку и указала в сторону рыжеватого вытянутого горшка с мелкими пятнышками. Хм, вот и впрямь уж – конопатый. – …да только пропал пропадом! – важно и печально закончила речь она. – Поэтому и никак. Вот сидим и ждем своего часа. Кто-то внизу всхлипнул. А потом дружно заревели всей компанией. Да так, что я чуть было дар речи не потеряла. Вот это да! Как-то до этого они при мне все стеснялись говорить. А тут то ли не заметили, то ли так тоскуют по Лелю, что уже и позабыли про осторожность. Оно ведь как… Каждая вещица, сделанная человеческим руками, имеет свой голос и мысли. Ведь творец вкладывает частичку души в каждое изделие. Вот она потом и оживает, изменив внешний облик, но сохранив самое лучшее, чем наделили. И «хозяйчик»… Леля так называют, что ли, проказницы? – А если он не вернется? – донесся тоненький голосок снизу, и я разглядела малюсенькую глиняную солонку. – А у меня нет пер… пер… – Перечница твоя в печке стоит! – сварливо отрезала макитра. – Ничего ей не сделается, осталось всего ничего – запечь! – Обжечь! – возмущенно донеслось из печи. – Это одно и то же, – не смутилась макитра. – И вообще… – Ах вы, бесстыдницы! – пробасил кто-то с моей стороны и похлопал по руке. О, а вот и домовой! Важный такой, седобородый, в красном кафтане, темных штанах и лаптях. На поясе висит множество ключей, что при каждом шажочке ударяются друг о друга и издают мелодичный звон. Я улыбнулась: – Здравствуй-здравствуй, Емельяныч, ты как? Горшки вмиг смолкли, только солонка жалостно охнула. Кажется, до всех только дошло, что в доме появился кто-то чужой. Емельяныч неодобрительно посмотрел на глиняных болтушек. – Да вот, Калинушка, как видишь. Глаз да глаз нужен. Ибо говорят без умолку. Хоть бы раз посмотрели да оглянулись как следует. Так нет же! Я положила руку на плечо домового, пытаясь успокоить. Хоть сама еле сдерживала улыбку. – Ты не серчай на них, не со зла же. За хозяйчика переживают. Домовой только покачал головой: – Ох, хозяйчик. Задал нам задачку. Ты вот что, Калинушка, садись на лавку – нет в ногах правды. Я не возражала и послушно устроилась на лавке. У Леля в доме чисто, только немножко одиноко. Все же нужна ему хозяйка. Правда, не приведи боги такую, как Елька. Эта еще неизвестно как себя поведет. Эх, чудесница, куда смотрела-то, что проглядела друга дорогого? Впрочем, ответа нет, это я так. Одна надежда теперь на домового. Емельяныч, может, чего по делу подскажет. Он немного зануден, особенно после моих родненьких Тишки и Мишки, но это можно потерпеть. Очень уж грамотный мужичок. – А вы что-то знаете? – осторожно спросила я. Краем глаза заметила, что медовое сияние, окутывавшее глиняную посуду и утварь, хоть чуток и поблекло, но не исчезло. Чувствовалось, что все говорливые предметы навострили невидимые ушки и готовы внимать рассказу домового. – Кое-что, вестимо, знаю, – степенно сказал Емельяныч и присел рядышком на лавку. – Да только разве ж он слушал? Вот говоришь ему: Лелюшка, нельзя так. Не ходи! Ага, только кивнет, покачает головой, сверкнет очами своими огромными и – фьють! – умчался, что и ветер не догонит. Сама же знаешь. Я невольно хмыкнула. Да, он такой. Поэтому мы с ним неплохо друг друга дополняли. Успевала сдерживать его порывы, кхм, душевные. А тут… не уследила. – И вот недавно, – начал домовой, – этак с пару недель назад, пришел к нам человек, Калина. Незнакомый, темный, со взглядом голодным и пустым. А на поясе его была костяная дудочка. Услышав последнее, я насторожилась. Дудочка? Очень интересно. Прямо тут тебе паломничество бродячих сказителей и музыкантов. Но вот по описанию немного странно. Вроде бы и похож на Дивислава и в то же время… не совсем он. Пусть тьмой и веет от него, только взгляд вовсе не голодный и не пустой.