пили, ели, Добрынюшку ждали, а отцовство признавать не хотели: дескать, зачатие не в постели. Николай хотел было рехнуться, но квасу выпил, в молодого обернулся и издал такой указ: — На русалок, мужик, не лазь! К водяному тоже не стоит соваться, а с детями родными грех драться. А посему, дружину русалочью вяжем (войско царское обяжем), на корабелы чёрные сажаем да по рекам могучим сплавляем до самого синего океана, там их в пучину морскую окунаем, и пущай живут на дне, как челядь. Делать нечего, оковушки надели на водяных и русалок, в трюмы несчастных затолкали, да спустили по Москве-реке и далее. И больше не видали мы ни корабел наших чёрных, ни русалок, ни водяных, ни чёрта. Корабельщиков до дому ждать устали, а потом рукой махнули и слагали былины, да сказки об этом. А 1113-ым летом Добрыня пришёл, не запылился, пыль столбом стояла, матерился: — Говорите, вы тут бабу потеряли Забаву свет Путятичну? Слыхали. Князь Владимир в Киеве гневится, племянница она ему, а вам царица. Ну ладно, горе ваше я поправлю, найду ту ведьму или навью, которая украла лебедь-птицу. Нам ли с нечистью ни биться! Глава 2. Добрыня Никитич едет на поиски царицы И после пира почётного (не отправлять же Добрыню голодного), опосля застолий могучих, пошёл богатырь, как туча, на леса, на поля, на болота: — Ну держись этот кто-то, вор, разбойник, паскуда! Я еду покуда. А пока былинный ехал, ворон чёрный не брехал, наблюдая с вершины сосны: в какую же сторону шли богатырские ноги в сафьяновой обуви? И взмахнув крылом, полетел не к себе в дом, а на Сорочинскую гору, до самого дальнего бору. Там в глубокой пещере, за каменной дверью сидит змей Горыныч о семи головах, семи жар во ртах, два волшебных крыла и лапы: