да домой непременно вернётся. А что делать то остаётся мужу старому? Ждать да в супружеском ложе вздыхать. Ну вот и забрезжил рассвет, а её проклятой всё нет. Кряхтит Николай, одевается, на царски дела сбирается да поругивает жену: — Не пущу её боле одну! Ну «пущу не пущу» на то царска воля. А наша мужицка доля: по горкам бегать, царевну брехать. Но в руки та не даётся. Поди, ведьмой над нами смеётся, сидя где-нибудь под кусточком? Оббегали мы все кочки, но не сыскали девку. Царь зовёт бояр на спевку да спрашивает строго: — Где моя недотрога? — Никак нет, — говорим. — Не знаем. Чёрта послали, шукает. Пир затеяли, ждём чёрта. Тот пришёл через год: «До чёрта в лесу ёлок колючих и елей!» Бояре выпили с горя, поели да песни запели протяжные. Посол грамоту пишет бумажную на заставушку богатырскую: «Так и так, мол, силу Добрынскую нам испытать бы надо. Пропала царская отрада, Забава Путятична легкомысленна. Долеталась птичечка, видимо. Приходи, Добрынюшка, до Москвы-реки, деву-лебедь ты поищи, спаси.» Точка, подпись стоит Николашина, а кто писарь, не спрашивай! Свистнули голубка могучего самого, на хвост повесили грамотку сальную и до Киева-града спровадили. Чёрт хмельной говорил: «Не надо бы!» Но дело сделано, сотоварищи. Пока голубь летел до градищи, мы по болотам рыскали, русалок за титьки тискали да допрашивали их строго: — Где царская недотрога? Результат на выходе был отрицательный: русалки плодились, и богоматери, на иконках не помогали. Малыши русалочьи подрастали и шли дружиной на огороды: — Хотим здесь обустроить болото! От вестей таких мы заскучали,