― Ах! А я как будто и не знал! ― с обидой произнёс Юрка. ― Только при чём тут дивная краса? Чего в ней дивного! ― А это я так, для красного словца. ― А мне дашь косу попробовать? ― с волнением произнёс Юрка. ― Самому охота испробовать! А вообще мне не жалко, если управишься с ней, ― горделиво ответил Кеша. Приблизившись к оврагу, Кеша уже представил, как он будет ловко справляться с косой. Как встревоженные кузнечики, с шумом трещавшие в траве, будут врассыпную разлетаться по сторонам, как срубленная трава будет ровными рядками ложиться на землю, не успев сообразить, что теперь ей придётся долгое время томиться в тёмном сеновале. ― Вот и травушка-муравушка, ― весело произнёс Кеша. ― Коси коса, пока роса, ― на распев продолжил он и, повернувшись вполоборота в сторону Юрки, крикнул: ― Берегись! А то зацеплю, ― и круто размахнулся косой, как это делал отец. Но коса почему-то, пройдя по зеленовато-бархатным верхушкам травы, занырнула, как подбитая птица, в самую гущу зелёной нивы, уткнувшись остриём в землю. ― Спасайся, кто может! ― послышался Кеше стрекочущий звук кузнечика-трубадура, и стайка кузнечиков, до этого мирно гревшихся на солнцепёке, таинственно пошептавшись, поспешила разом покинуть опасную для них поляну. ― Вот тебе и на! ― подумал Кеша. ― Это, оказывается, не так просто махать косой. Коса норовит показать своё упрямство. ― Юрка, давай лучше попробуй ты! ― крикнул Кеша. ― Ты думаешь, у меня лучше получится, ― неуверенно произнёс Юрка, берясь руками за черенок косы, а у самого вспыхнули щёки от глубокого волнения. ― Уж больно она по размеру большая. Да и вид её страхолюдный. Мне, похоже, не справиться с ней. ― Эх ты, ― проронил Кеша, искоса поглядывая на нерешительность Юрки. ― А ещё трепался, что тоже попробуешь. Давай обратно косу, тогда я сам, ― сказал Кеша и крепко сжал черенок руками. ― Сам с усам, ― передразнил Юрка. ― Не оскорбляй мою личность! Пошли за бугор, ближе к ручью. Там, кажись, трава лучше, ― с улыбкой произнёс Кеша и направился в сторону ручья, увлекая за собой Юрку. У ручья, протекавшего в самой низине оврага, и правда трава выглядела лучше, сочнее. С высоты холма, издалека, казалось, что она блестела ещё ярче, не успев обсохнуть от утренней росы. От её цвета на солнце вода в ручье отражалась искристой зеленью, и берег у воды был похож на продолжение ручья, сплошь поросшего густой травой. С появлением ребят на гребне холма воробьиная стайка, сидевшая в кустах у ручья, спешно слетела на другую сторону, затерявшись в густой зелени репейника. От ручья тянуло прохладой. Трава по обе стороны ручья стояла бездвижно, словно оцепеневшая от неожиданной встречи с мальчиками. Не ощущалось ни малейшего движения воздуха. Только доносился откуда-то снизу едва различимый шёпот воды да различался сияющий блеск ручья маслянистым отражением зелени трав, образуя причудливое видение, уносимое вниз по течению неспешным потоком воды. ― Может, и мы спустимся в низину, к ручью? ― спросил Юрка. ― А что, и правда, трава у ручья добрее, ― подтвердил Кеша. Длинный, не совсем пологий склон предстал перед мальчиками. ― Бежим скакуном, ― отозвался Юрка. ― Тоже мне, сказал! Ты что, кавалерист с литовкой?! ― С какой ещё винтовкой? ― Не с винтовкой, а с литовкой! Глухня! Отец так часто называет косу. ― А я и не знал, что есть ещё и литовка, ― смущённо ответил Юрка. ― Теперь знать будешь, ― сказал Кеша и первым с осторожностью ступил на край холма. Держа в одной руке деревянный черенок с блестящим на солнце лезвием, Кеша наклонился в сторону уклона и стал скользить ногами к ручью по ещё не просохшей от росы траве. Вначале у Кеши это получалось ловко. При спуске он страховал себя спереди деревянным косовищем, временами притормаживая им скольжение. Но потом случилась скверность. Ноги странно разъехались по сторонам, и черенок, потеряв опору, предательски скользнул вниз по траве раньше, чем сам Кеша. ― Ой-и-й, братцы-кролики! ― неожиданно произнёс Кеша. ― Ты где увидел кроликов? ― заверещал Юрка, лупая по сторонам глазами. ― Погоди ты-ы-ы! И Кеша, сморщась, ощутил, что чем-то обожгло руку. «Неужели напоролся на крапивный куст», ― мелькнула мысль. Но, остановив свой взгляд на руке, в которой держал косу, он понял, что виной всему явилось острое лезвие металла, которое оказалось прямо на изгибе запястья. Словно цветной фотографический отпечаток теперь возник перед глазами Кеши, но почему-то он был окрашен только в один ярко-красный цвет. «Что это?» ― вдруг пронзило его сознание. По запястью ладони медленно растекалась струйкой алая кровь. На мгновенье от увиденного ему показалось, что его сердце сжалось и перестало биться, хотя он и раньше не ощущал его биения. Но тревожная мысль уже не покидала его. ― Кажись, распластал руку, ― вырвалось из уст Кеши. Он растерянно смотрел на руку и видел, как розовые струйки крови неспешно огибали пальцы, оставляя бледные берега светлой кожи. Алые струйки походили на розовые ленточки, словно кто-то невидимым движением старался раскрасить его руку. Подняв глаза на Юрку, Кеша невнятно, с тревогой в голосе пробормотал: ― Что теперь делать? Испуганный Юрка, от страху выпалил: ― Влетит теперь нам! Потом, поняв, в чём дело, добавил: ― А перевязать у нас нечем. Бежим ко мне домой! Я возьму велик, и мигом в медпункт! Забыв в траве косу, с зажатой раной мальчики припустили бежать домой. До медпункта вдвоём на велосипеде добрались быстро. В медпункте доктор внимательно осмотрел руку и сказал: ― Зашивать рану придётся, дружок. Вытерпишь? ― А что, ― спросил Кеша, ― по-другому нельзя? ― Подобные вещи требуют хирургического вмешательства. Для этих целей поставим укольчик. От слов «укольчик», «хирургическое» Кеше совсем дурно стало. В глазах замелькали не то что кузнечики в овраге, а сплошной туман застлал глаза, через который и ручей в овраге не увидишь. Сжался Кеша в кресло, а сам со страхом за доктором наблюдает. Тут в кабинете начался звон инструментов, разных баночек, скляночек. Сестричка в белом халате что-то под нос суёт. ― Нюхни, ― говорит, ― для бодрячка! Не бойся! У нас доктор хороший. Мигом залатает рану. Кеша втянул носом воздух с ватки. Что-то знакомое он уже ощущал. В овраге похлеще бывают запахи. Успокоился. Тут и укольчик подоспел. Пару раз игла прошлась по коже. Вроде и не так больно. Пчёлы иной раз сильнее кусали, аж в жар бросало. Ну, а дальше Кеша решил не смотреть на весь этот процесс с иглой. Повернул голову, а там в дверях мать с Юркой стоят и через стекло испуганно смотрят. Несколько минут доктор колдовал с иглой и Кешиной рукой. Потом сестричка уже вместо ватки с запахом нашатыря стала осторожно бинтовать руку. Закончив работу, доктор вышел в коридор и сказал маме: ― Не волнуйтесь, теперь всё в порядке. ― Как я узнала, чуть с ума не сошла, ― причитала мать над Кешей с тревогой в голосе, ― это как тебя угораздило? Пальцы-то целы? Кеша приподнял забинтованную руку, хотел улыбнуться, но молча сморщил лоб то ли от боли, то ли не зная, что ответить. ― Всё будет в лучшем виде. До свадьбы заживёт! ― напоследок произнёс доктор, расставаясь с пациентом-неудачником. ― Это был необычный случай, ― добавил доктор и с улыбкой посмотрел на Кешу. Потом Юрка всем объяснил, что случилось. Чтобы успокоить маму, и чтобы она не переживала, он так весело и со смехом рассказал, как в овраге они укрощали косу, и как та проявляла упрямство. Домой возвращались втроём. Юрка катил рядом на велике, всё время крутил рулём, стараясь с него не свалиться. «Ему хорошо, ― подумал Кеша, ― может гонять по улице!». Шагая рядом с матерью, Кеша старался не думать о боли, которая незаметно подкралась и притаилась где-то под бинтом, у самых кончиков пальцев. Сам он думал о том, что у него ещё всё впереди. Возможно, сбудутся и слова доктора, и все его мечты. И коса станет послушней в его руках, и когда-то случится свадьба, о которой он ещё не помышлял. И всё это ему теперь представилось, словно в тумане, словно он опять очутился там, в низине оврага, у ручья, поросшего буйной травой. Небесный луч Зимние сумерки незаметно переросли в полночь. В этот вечер народившаяся молодая луна таинственно и необычайно ярко светила, казалось, ярче, чем прежде. Почему-то спать ещё не хотелось, и Коля весь вечер не находил себе места, не зная, чем себя занять. Подойдя к окну, он ловким движением отдёрнул прозрачную штору и сквозь стекло, покрытое изморозью, заметил, что снежные наносы под окном необычно сияли. Искристые снежинки отражали лунный свет прямо в окно. Согретым в тепле пальцем он провёл по сказочно замёрзшему стеклу с морозным узором, сверкающим синевой. Едва заметный от пальца отпечаток напоминал ему знакомый след, похожий то ли на лыжный, то ли на санный. Ему казалось, что он опять оказался на морозной снежной дороге, по которой однажды пришлось ему ехать в санях, запряжённых лошадью, по скрипучему снежному насту. Ему вспомнилось, как комья и снежная пыль, вылетавшие из-под копыт молодой лошадёнки, окутанной матовым паром от быстрого бега, забивали лицо и одежду. Этот путь в санях Коля запомнил надолго. Между тем Колю вдруг осенила мысль отправиться на мороз, оказаться среди снежных заносов, проложить лыжный след, похожий на след на морозном стекле. В доме по всем углам витала гнетущая тишина. Родителей ещё не было, и, похоже, они ещё не скоро вернутся с работы домой. Коля впопыхах накинул на плечи пальтецо, натянул на голову шапку и, прихватив в сенях старенькие лыжи, сбежал с крыльца на улицу. Прохладный, освежающий воздух, знакомый от вкуса ментоловых конфет, ударил ему в лицо. Коля проглотил слюну и подумал: «Неплохо бы сейчас запустить в рот знакомую сладость». Он почерпнул варежкой пригоршню белоснежного снега, поднёс её ко рту и с привычной торопливостью провёл языком по снежному бугорку, словно в руках был не снег, а заветный, замороженный матерью, кружок из домашнего молока. Вкус стылых снежинок растворился во рту, и холод сковал зубы. «Ничего себе сладость! ― подумал он. ― Хорошо, что зуб на зуб попадает и можно пар от дыхания пустить». Ставни на окнах у многих домов уже были закрыты. Только в немногих светился тусклый домашний свет, словно он исходил от церковных лампадок, бледной тенью ложась на сверкающий снег. Зато от серебристого лунного света торжественно сверкала улица. «Вот, ― подумал Коля, ― сейчас добегу до Василька. В окнах у него ещё горит свет. Всё равно не спит. Вдвоём бродить веселей будет». Стоя под окном его дома, заметённого снегом, Коля долго всматривался в замёрзшее стекло, пытаясь разглядеть силуэт друга. Заметив в избе промелькнувшую тень, Коля робко постучал по стеклу обмёрзшей варежкой. Звук получился глухой, словно бил он в тугой барабан, но был услышан. Тень в избе метнулась к окну и долго всматривалась в темноту улицы. ― Кого ещё леший принёс в столь поздний час? ― раздался недовольный, едва уловимый женский голос. Поначалу от неожиданности Коля отпрянул от окна, затем, снова прильнув вплотную к стеклу, замёрзшими губами чуть слышно пролепетал: ― Это я, Коля! Позовите Василька! Большая тень качнулась и удалилась внутрь избы, а вместо неё появилась тень поменьше. «Похоже, это Василёк!» ― мелькнула радостная мысль, и Коля ещё ближе прислонился к стеклу, так, что ему захотелось лизнуть льдинку, образовавшуюся на морозном стекле. Но возникшие воспоминания остановили его: когда-то однажды он чуть не лишился «болтливого» языка, решив облизнуть застывшую на морозе металлическую щеколду на воротах. Коля сбросил варежку и еле послушным пальцем прочертил на стекле зигзаг, похожий на непонятную каракатицу. Василёк, стоя по другую сторону окна, беспомощно вертел головой, пытаясь разглядеть на стекле непонятный знак, адресованный ему. Тень от окна исчезла, дверь сеней скрипнула, и в просвете дверей на пороге показался Василь.