– Не стоит на меня смотреть, – мрачно произнес Горм. – Ну это я сам решу, – голос князя посуровел. – Шлем долой, живо! – Ну твоя воля, – Горм вздохнул. И осторожно стянул с головы шлем. Голова Горма до самых глаз была обмотана пропитавшимися кровью тряпками. Вместо правого глаза – струпья запекшейся крови. Правая сторона лица – одна сплошная опухоль. – Что ж ты, дурень, в шлеме ходил? – удивился князь. – Тяжко же. – Тяжко, – согласился Горм. – Зато никто не видит, каково мне. Я, конунг, боль хорошо терплю, да только боец из меня нынче неважный. А места здесь беспокойные. Увидели бы, что я ранен… Мало ли что… А когда я в шлеме, так и не видно. А про варяжский твой удар я не слыхал. Случайно получилось. – Теперь будешь знать, – сказал князь. – Буду, – согласился Горм. – Но на медведя больше не пойду. Этак и без второго глаза остаться можно. Так ты берешь подарок или как? – Беру! – ответил князь. – Сегодня и съедим твоего мишку. А голову я сохраню. Знатная голова. Торкель! – Я, конунг, – нурманский ярл выступил вперед. – Славный у тебя воин! Позаботься о нем как следует. И махнул рукой, чтобы забирали мишку. – Славные, – согласился ярл – в спину уходящему князю. «Правда этот – не мой», – добавил ярл мысленно. Но вслух уточнять не стал. Воин и впрямь славный. Видно – из одиночек. Если выживет, можно и в хирд взять. – Гудмунд, позаботься о нем, – переадресовал ярл распоряжение князя. – Жрать хочешь? – спросил Гудмунд Желтый. – Хочу, – ответил Горм. – Тогда шагай за мной. Дверь за Гудмундом закрылась. Горм остался один. Сначала он задвинул засов. Потом выплюнул изо рта восковый ком, заложенный под щеку. И наконец содрал с лица хитрую повязку – кожаный лоскут, на который птичьим клеем было налеплено подобие выбитого глаза и в клочья разодранного лица. Нурман Горм исчез. Зато появился киевский гридень Богуслав Серегеич. Затем гридень чесался. Долго и с невероятным наслаждением. Кто знал, что именно зуд будет самым серьезным испытанием. Если не считать того, когда Владимир угадал по ране убитого медведя варяжскую сноровку и потребовал снять шлем. Что ж, нанятый Устахом скоморох заслужил свои полмарки. Сработал отменно. Владимир Славку не признал. И никто из нурманов не признал в нем чужого. Бог помог, должно быть. Славка перекрестился и снова принялся чесаться. Потом умылся из ковша и почувствовал себя совсем хорошо. С мишкой все придумал Устах. Вместе со Славкой они поехали на соседнее Волохово капище и купили этого мишку аж за гривну серебром. Волохи продали его охотно. Зверь был огромный и жирный, при этом хитрый, злобный и коварный. Весной мишка задрал кого-то из гостей, а потом сильно порвал одного из охотников, вызвавшихся порешить громадную зверюгу. Устах прикончил его легко. Невелика удаль для варяга – убить зверя на цепи. Славка и сам бы мог, тем более что укромный этот удар – прямо в медвежье сердце, Славка ведал. Отец научил. А отца – Рёрех. Удар был, точно, варяжский. Устах Славку к медведю не подпустил. Сказал: нечего удачу по мелочам разменивать. Это было правильно. Славка аккуратно отложил в сторону повязку со скоморошьей поделкой. Еще пригодится. Скинул бронь, снял сапоги, лег на лавку и спокойно уснул. Пару раз его будили. Сначала приходил лекарь, а потом – князя посыл: на пир звать. Лекаря Славка шуганул и на пир тоже, естественно, не пошел. Проснулся, когда совсем стемнело. Пора заниматься делом. Надевать скоморошью «полумаску» Славка не стал. Ночь безлунная, одежка на нем – нурманская. Сойдет за своего. Вооружился легко: меч, топорик, кольчужка, войлочный колпак, который можно надвинуть до глаз. Панцирь, шлем, щит – оставил. Сапоги сменил на мягкие поршни. Ему нынче не в строю биться, а лазать да прятаться. На кремлевском дворе народу было немало: воины, девки, челядь. Воины в большинстве – крепко навеселе. Княжий пир все еще длился, шумел, но за столами остались самые стойкие. Мишку небось уже слопали. Шум был Славке на руку. И всеобщий пьяный чад – тоже. Слегка пошатываясь, будто тоже из-за стола, Славка побрел к конюшне. Никто ему не мешал, никто не пытался остановить. Разве что один раз повисла на шее пьяная теремная девка, но Славка ловко скинул ее на руки подвернувшегося новгородского молодца. В конюшне было довольно людно. Многие из денников пустовали. Вернее, в них не было лошадей. Зато в избытке имелось сено… Двигаясь в темноте вдоль стойл, Славка чуял не столько лошадиный дух, сколько человечий. Слышал, соответственно, пыхтенье и взвизги, а также – сочный храп тех, кто уже навеселился. Эх, будь сейчас со Славкой хотя бы сотни две киевских гридней – и половина обосновавшегося в кремле Владимирова войска никогда бы уже не проснулась. Но сам он убивать никого не стал. У него другая задача: найти своего «хузарина». Наверное, в темноте конюшен Славка никогда бы его не нашел. Однако жеребец сам узнал хозяина. Обрадовался, заржал, сунулся наружу. Славка его приласкал, убедился, что седло и прочая упряжь здесь же, в стойле, и быстро оседлал коня. Затем прошелся вдоль стойл, подобрал и взнуздал еще одного конька. По степной привычке, не поленился и подготовил еще двух, заводных. И только после этого отправился искать ту, из-за которой и пришел в логово ворога. И вновь Славке повезло. Когда он выходил из конюшни, мимо прошмыгнула девка, в которой он признал одну из челядинок Рогнеды. Пойманная за помятый сарафан девка покорно замерла. Она мелко дрожала, но не стала противиться, когда Славка увлек ее обратно в конюшню. Еще бы она противилась здоровенному «нурману»! Судя по тому, как от девки пахло, ее только что изрядно попользовал кто-то из победителей. Может, и не один. Оказавшись на сене, девка начала тихонько поскуливать. Как больная собачонка. – Не бойся, – шепнул Славка. – Я тебя не трону. Скажи мне только, где твоя княжна? Девка от удивления даже скулить перестала. – Зачем это вам, господин мой? – прошептала она. Славку она не признала. – Ты знаешь, где она? Девка молчала. Только мелкая дрожь сменилась крупной. Славка мысленно ее похвалил. Трясется от страха, но госпожу не выдает. И не выдаст. Добром. Перебороть ее недоверие сейчас может только страх. – Или ты говоришь, где Рогнеда, или – умираешь, – Славка сказал это с характерным нурманским выговором и чуток нажал на нежное девкино горлышко ножом. Тупой стороной, а то еще дернется со страху и порежется. Ощутив холодное прикосновение металла, челядинка даже трястись перестала. – В башне она, – просипела бедолажка. – В закатной башне. На самом верху. – Сторожат? – Угу. Славка пошарил в поясе, нащупал резан и сунул девке в ладошку. – Слушай и запоминай, – строго сказал он. – Я уйду, а ты останешься здесь. Если выйдешь раньше рассвета – я узнаю, и тебе будет худо. Поняла? – Поняла, – мышкой пискнула девка. – Рогнеда… Княжна, прикорнувшая на медвежьей шкуре, брошенной на пол светлицы, вскинулась, как испуганный олененок. – Рогнеда… Бросившись к окну, княжна распахнула узкое оконце. Славка протиснулся внутрь и бесшумно спрыгнул на пол. Рогнеда глянула из окошка вниз. Каменная мостовая сейчас была не видна, но Рогнеда помнила – десять саженей вниз. Она уже приглядывалась к этой мостовой. Думала – не прыгнуть ли головой вниз? Чтоб сразу все кончилось. Славка обнял ее, взял в ладони светловолосую голову… – Переплела волосы? – спросил ласково. – Я не… Владимир… – Знаю, что то была не ты, – перебил Славка. – Или он еще приходил? – Нет.. – пробормотала княжна. – Но он придет… Может – сегодня. Вдруг – сейчас? Предположила – и сама испугалась. – Хорошо бы пришел! – с угрозой произнес Славка, крепче прижимая к себе княжну. – Он нас убьет!