– Я нашел там одну для спуска отсюда… не очень удобную… Я думал, что сверну себе шею, прежде чем проберусь вниз… И если они рассчитывают подняться сюда по ней и напасть на нас… – В сущности, – говорил он, осматривая находившийся не более как в 20 метрах выход на расселины, – это очень возможно… японцы – настоящие акробаты и это влезание сюда, наверное, не остановит кого-нибудь из японских моряков. Будем торопиться! Наши фляги уже наполнены, за исключением восьми, еще содержащих бензин… – Выльем его в резервуар… Я буду тогда уверен в удачном ходе мотора в момент подъема… Когда все было сложено, оказалось, что было употреблено меньше времени, чем было рассчитано. Остался еще один бочонок спирта в 30 галлонов, то есть немного больше 120 литров. – Нужно взять его с собой, – сказал Морис Рембо. – Позади имеется достаточно места для него и будет легко, когда уровень жидкости в резервуаре понизится, вылить ее из бочонка при помощи резиновой трубки, играющей роль сифона. У нас имеется трубка с делениями в ящике для инструментов. Я выну ее заранее… – Но это увеличит груз, – возразил американец. – Нам нужно было четыреста восемьдесят литров для двух тысяч восьмисот километров, – сказал Морис, – а до Сан-Франциско будет три тысячи пятьсот, то есть на семьсот километров больше. Эти сто двадцать литров и составят точно – очень точно – необходимое для этого излишка пути количество спирта. – Никогда аэроплан не подымет этот излишний вес, – энергично оспаривал лейтенант. – Вы вычислили, что мы можем располагать недовесом в восемьдесят или девяносто килограммов, следовательно, половина этого излишка спирта должна быть оставлена… А если мы не поднимемся? – Я поднимусь, мой друг, не бойтесь! Но прежде всего нужен достаточный запас механической силы, без чего аэроплан упадет в море, прежде чем прибудет к месту назначения… – Вблизи континента мы встретим суда, идущие к Ванкуверу или Акапулько. Быть может, нам посчастливится даже натолкнуться на нашу эскадру… – Это простое предположение, Арчибальд. Нельзя основывать исполнение нашей миссии на каких-то предположениях. И главное, от чего нужно оградить себя, – это от отсутствия бензина или спирта до прибытия на место. Я думал об этом целые часы, проведенные нами вместе вчера и в последнюю ночь. – На чем же вы остановитесь? – Я решил заменить ваш вес спиртом и продолжать мой путь без вас. Американец привскочил от удивления. – И не думайте об этом! – сказал он. – Напротив, – я решил это настолько серьезно, что прошу вас, во имя вашей дружбы и преданности, принести эту неотложную жертву. – Но это невозможно!.. – Я никогда не решился бы предложить это вам перед отъездом из Мидуэя, но теперь я настолько уверен в моей машине и так хорошо изучил ее, что, без сомнения, справлюсь один. Арчибальд Форстер не обратил почти никакого внимания на упавшую близ них пулю. Американский офицер был, по-видимому, поражен удивлением. – Скажите, – спросил он, кладя руку на плечо своего друга, – как вы думаете соединить на одном аэроплане обязанности шофера и механика?.. Как вы будете ежеминутно переходить с места на место для наблюдения надо всем? Я, взявший на себя только одну из этих обязанностей, чуть не отдал нас на съедение акулам благодаря моей невнимательности. Подумайте, что вы проведете всю ночь и весь следующий день в воздухе… Никогда вам не удастся долететь до цели… Послышалось шипение точно рассерженного кота, закончившееся сухим стуком, напоминавшим щелчок пальцами по барабану. Вторая пуля пробила левое крыло аэроплана. Стрелки теперь изловчились. Они, по-видимому, нашли желательный прицел и стреляли старательно и твердо. Очевидно, их было не более двух-трех человек, стрелявших с длинными интервалами. Куда девались остальные? Оба авиатора были слишком поглощены предстоящей им новой задачей и не думали об этом. – Я долечу до цели путешествия, мой друг, – повторил энергично француз. – Вы знаете, что одна мысль преобладает во мне над всеми прочими и она поддержит меня всюду! Если я упаду и не вернусь, вы увидите Кэт Гезей… вы скажете ей, что это была моя последняя мысль… Но мы увидимся, потому что мне удастся долететь… Офицер взял своего друга за руку: – Подумайте еще, Морис: нельзя ли выбросить из лодки некоторые менее нужные, нежели масло и спирт, предметы, например ящик с инструментами, весящий, по крайней мере, двадцать килограмм? – Нет, мне может понадобиться починка… – Однако ящик и поплавки, вместе взятые, соответствовали бы весу моего тела, если прибавить к этому немного от остающегося в нашем распоряжении недовеса… – Поплавки? Нет, мой друг, – они вашей работы, и необходимость их неоспорима… Вспомните, что отсюда до Сан-Франциско… Морис Рембо замолчал. Мастер схватил офицера за руку, делая ему знак опуститься, и увлек его на край пропасти. Подойдя сюда, он протянул руку направо и Арчибальд увидел в этом направлении десяток людей, взбиравшихся с ружьем в руке по скалам, унизывавшим углубление кратера. Они нашли, как боялся Арчибальд, трещину в противоположной стене и, быть может, даже приведенные сюда японцем из гостиницы «Вулкан Килоеа» направлялись к расселине, оканчивавшейся близ аэроплана. Очевидно, они выехали из Гонолулу на преследующем авиаторов миноносце, получив приказ овладеть аэропланом во что бы то ни стало. Они находились на высоте не более 700 или 800 метров и обходили в эту минуту огненное озеро. Быть может, остальные, ушедшие вперед и которых не было видно, находились уже в самой расщелине. Вдали, на другом берегу, продолжалась стрельба, поддерживаемая для виду двумя-тремя моряками. Но около них виднелось множество силуэтов, работников с окрестных плантаций или путешественников из гостиницы «Вулкан», присутствовавших при этой страшной охоте. Морис Рембо подошел к своему товарищу: – Вы видите теперь, нельзя терять ни минуты… Притом само Провидение устраивает все как нужно, погрузив меня в восстанавливающий силы сон на пять-шесть часов в то время, как вы не отдыхали ни минуты. Я могу теперь смело летать в продолжение целых суток. Вы поможете мне уехать, перерубив удерживающую веревку, как было сделано в Мидуэе. – Но… – хотел еще возразить Арчибальд. – Нет, довольно! Вы обещали повиноваться мне… Я напоминаю вам об этом в критическую минуту… – Слушаю, – сказал офицер. – Но что мне делать после вашего отъезда? – Вы отправитесь на север, к тому маленькому порту, мимо которого мы пролетели сегодня утром. – Гило. – Да! Вы узнаете там, нет ли на острове станции беспроволочного телеграфа, и если вам посчастливится найти ее, то посылайте в Сан-Франциско телеграмму за телеграммой для оповещения о критическом положении Мидуэя. – И о вашем отъезде на восток. – Согласен. – Если же станции не окажется там? – Ждите в Гило или его окрестностях судно вашей эскадры, которое заберет вас мимоходом. – Сколько риска во всем этом? – задумчиво промолвил офицер. – Увидимся ли мы еще раз, Морис? – Мы избежали вместе уже столько опасностей, – сказал француз взволнованным голосом, – что я назначаю вам свидание в Мидуэе через восемь дней без всякого колебания. – Мы теряем время, Морис… Усаживайтесь! Вы видите, желтолицые прекратили стрельбу, они чувствуют, что их товарищи уже здесь, совсем близко… Они думают, что нас успели схватить. – Я умышленно медлю с отъездом, пока они не доберутся до подножия скалы, вынужденные взбираться на откос, где может пройти сразу только один человек… Я не думаю, чтобы они могли тогда послать мне мимоходом хоть одну пулю… – Вы правы, но будьте готовы… Они миновали Галемау-мау… через десять минут они будут у подножия утеса… Неожиданно в нескольких шагах раздался короткий свист. Это свистел метис. Он явился к обоим белым бегом и указал им пальцем на отверстие в расселине. – Японец… там, – сказал он по-английски. В эту минуту показалась голова, покрытая синим беретом, на ленте которого была сделана надпись золотыми буквами. Это был японский матрос, с широким полосатым воротником, открывающим мускулистую шею желтого цвета. Его винтовка была на перевязи для того, чтобы свободно располагать обеими руками при опасном влезании на скалу. Морис Рембо выхватил револьвер «Смит и Вессон», принадлежавший лейтенанту Спарку, при помощи которого он совершил суд над предателем Кердоком. Он вспомнил в эту минуту, что не заменил два патрона новыми. И, когда собирался теперь зарядить револьвер, американец положил руку на его плечо и сделал движение, означавшее: «Позвольте мне распорядиться!» Он быстро подбежал к японцу, выступавшему до половины над площадкой и который не видел его, так как обернулся к канакам. Когда, опершись в последний раз на руки, японец встал обеими ногами на плиту из лавы, переходившую на расстоянии двух метров в страшный откос в 150 метров – он, прежде всего, взял в руки свою магазинную винтовку, висевшую на перевязи. Но он не успел этого сделать. В ту минуту, когда он снимал ремень через голову, у него с силой вырвали оружие и страшным толчком сбросили в пропасть. Он упал с протянутыми руками, закричав хриплым голосом, ударился на 50 метров ниже об выступавшую на черной стене каменную глыбу, перевернулся и разбился у подножия утеса. Метис хохотал, показывая все свои зубы. В этом смехе сквозила вся ненависть его к японцам. Продолжая смеяться, он присел на корточки около расщелины и сделал знак, по-видимому, означавший: «Будьте полностью спокойны, буду караулить… я знаю теперь, что надо делать». – Усаживайтесь, Морис, – сказал офицер, – нельзя терять ни минуты! Затем он с полным хладнокровием попробовал затвор так удачно присвоенного ружья. – Пять патронов в магазине, – сказал он. – Я могу с этим ружьем продержаться в лесу восемь дней, если это понадобится. Что касается вас, мой друг, – прибавил он шутливым тоном, – то я оградил вас от военных действий, которые не были бы одобрены вашим послом. Все к лучшему…