После двух длинных часов, показавшихся бесконечными измученной девушке, дрожавшей у постели отца, раненому стало легче. Непрерывно применявшиеся крепостным врачом отвлекающие средства и ритмическое вытягивание языка способствовали уничтожению асфиксии, от которой лицо старика стало фиолетовым, и мало-помалу грудь начала подыматься, и пугавшая Кэт мертвенная бледность исчезла от прилившей к лицу крови. Тогда только доктор Сандерсон, которого Морис Рембо видел в первый раз, занялся главной раной, лишившей майора Гезея возможности бежать от ядовитого действия японского пороха. Когда мундир был срезан, обнаружилась рана. Плечо было совершенно разбито. Верхняя часть плечевой кости была раздроблена, часть оторванных грудных мышц открывала два выступающих разбитых ребра. Майор был ранен одним из тех стальных осколков, значительно отличающихся от гладких и правильных обломков старых ядер. В снарядах большой разрывной силы тонкая стальная оболочка под влиянием разрывающего их страшного давления принимает сложные формы, с острыми краями и спиралевидными поверхностями. Самые маленькие куски этих снарядов представляют ядра, во сто раз более опасные, чем пули новейших ружей с головокружительным вращательным, но правильным движением. Остановив кровотечение, доктор объявил, что есть луч надежды. Майор был исключительно крепкого телосложения; быть может, он еще выйдет победителем в борьбе со смертью. Кэт, совершенно измученная, казалось, воскресла. Морис Рембо хотел поддержать ее, шептал ей среди тишины этой печальной комнаты слова утешения. Но лейтенант Спарк, как верная собака, не сводил с нее глаз. И француз подумал, что девушка, вероятно, знает об этом немом обожании, которое должно ее тронуть и при таких трагических обстоятельствах она, несомненно, несмотря на любезный прием, оказанный ею инженеру, предпочла бы найти поддержку у этого офицера, живущего около нее несколько месяцев, чем у незнакомца. Эта мысль заставляла его страдать. Наконец майор Гезей открыл глаза, и взгляд его тотчас упал на девушку, робко наклонившуюся над ним. – Кэт! Мое обожаемое дитя, – пробормотал он слабым голосам, – это ты! Благодарю Бога, что он даровал мне… эти минуты… для того, чтобы снова увидеть тебя! – О, папа! Не говорите этого! – рыдала девушка. – Вы будете жить… я хочу этого!.. У вас нет больше опасений, доктор, не правда ли? – Вашему отцу нужен полный покой, мисс! – Я не буду больше говорить… но скажите мне… скажите ему, что он не должен покинуть меня… Кэт Гезей ломала руки. Ее прекрасные глаза были наполнены слезами; чудные белокурые волосы рассыпались по плечам светлой волной. Доктор ободрил всех присутствовавших, и они собирались уже последовать его совету не утомлять раненого, когда глаза последнего остановились на Морисе Рембо. Он выразил знаком желание говорить с ним, и среди тишины каземата раздался его слабый голос: – Ваша лодка не повреждена, мой друг? – Нет, комендант, – ответил молодой человек, растроганный уже одним этим неожиданным обращением. – И вы продолжаете считать ваш план лететь навстречу нашей эскадре осуществимым? – Безусловно! – В таком случае я прошу вас теперь… поезжайте скорее… Приготовьте все и поезжайте… Провидение дарует мне жизнь до вашего возвращения… – Ваша просьба для меня – священная обязанность, комендант: я уеду! – Через сколько дней? – Через семь, быть может, шесть! Раненый, по-видимому, делал в уме какие-то вычисления и сказал тихо: – Я проживу до тех пор… Затем он протянул инженеру свою здоровую руку: – Благодарю вас за обещание. Будьте любезны ежедневно сообщать мне о ходе работ! – Я счастлив, что вы разрешаете ежедневно посещать вас, и обещаю вам являться сюда. – Еще раз благодарю! А вы, Бродвей, примите командование крепостью… Моя роль окончена… Нужно держаться, держаться во что бы то ни стало, Бродвей! – Рассчитывайте на меня, комендант! – сказал взволнованно великан. – Если японцы войдут сюда, вы знаете, как вам поступить, Бродвей? Это ваша священная обязанность… – Знаю, комендант! – Ключи от пороховых погребов в ящике моего стола… – Вы утомляете себя, комендант! – сказал доктор Сандерсон. – Прошу вас… – Хорошо, я буду послушен… Кэт, не уходи, дитя мое! И голова старика откинулась на подушку. * * * Молодой инженер, покинув комнату больного, был весь полон одной мыслью: как можно скорее построить свой аэроплан. Кердок в качестве мастера занялся уже в машинном отделении изучением доставленного туда двигателя. Несмотря на свою неразговорчивость, мастер не мог удержаться и лишь только увидел инженера, как стал очень расхваливать машину. – Это просто часовой механизм! – говорил он с видом знатока. – Такой двигатель никогда не может остановиться… – Вы его осмотрели? – Я не приводил его в действие, но осмотрел тщательно все его части. – Вы не заметили никаких повреждений или дефектов? – Нет. Только левый винт свернут. – Вы должны, Кердок, первым делом починить его. Затем передадите его рабочим, которые уменьшат толщину напильником, доведя ее в центре до одного сантиметра, а по краям – до одного миллиметра. Мы уменьшим таким образом вес на несколько килограммов. Затем инженер провел мелом черту по бокам лодки для того, чтобы по этим линиям рабочие срезали переднюю и заднюю часть ее. Таким образом она должна уменьшиться с шести метров до 21/2 и принять вид платформы, достаточной для размещения на ней двигателя и двух пассажиров. В сохранившейся таким образом прочной раме, в которую будет вставлен мотор, на каждой стороне прикрепят по стальному бруску, к которым приладят согнутые концы крыльев. Морис Рембо тщательно определил место крыльев, так как от этого зависела устойчивость большой птицы. Для того чтобы избежать самой страшной катастрофы – опрокидывания птицы, необходимо, чтобы центр тяжести находился как можно ниже, только при распределении опорных плоскостей на достаточной высоте над машиной. Эта работа производилась под руководством Кердока, который удивительно легко разобрался в чертежах, сделанных для него инженером, а Морис Рембо тотчас занялся крыльями. Это была действительно оригинальная часть его системы, и ее нужно строить до мельчайших частей совершенно наново. Авиаторы на этот счет еще резко расходились в своих взглядах. Большинство стояло за биплан, представлявший большую устойчивость, большую безопасность; известный аппарат братьев Райт представляет один из самых простых типов этой системы: две большие, лежащие друг над другом плоскости, очень удаленные одна от другой и определенной вогнутости. Фарман, Делагранж, Вуазен, Фербер одобрили то же устройство, но разделили корпус аэроплана вертикальными, обтянутыми полотном плоскостями на известное число клеток. Стоявшие за моноплан Блерио, Эрно Пельтери, Сантос Дюмои, Левассер утверждали, что только эта система, оказывающая меньшее сопротивление воздуху, придаст аппарату скорость, являющуюся лучшим залогом равновесия, и что прежде всего в подобных случаях необходимо подражать природе, то есть крыльям птицы, представляющим одну плоскость. «Подражать природе», советовали сторонники двойной несущей поверхности. Разве человек подражал природе, когда он выдумал колесо? Существует ли хоть одно живое существо, которое двигалось бы на колесах? Между тем благодаря колесам достигли такой большой скорости, какой не могут достигнуть самые быстроходные животные. Зачем же так ожесточенно подражать птице? Морис Рембо взял среднее этих двух систем. Его крылья на две трети их длины представляли собой биплан, а остальная треть представляла собой моноплан. Он придал им таким образом большую прочность на месте их скрепления и сохранил большую гибкость, приближающуюся к гибкости больших перьев птицы. Общий вид его аэроплана не напоминал ни одного из демонстрируемых в Мансе, Шалоне и Бетене. Обе плоскости находились на гораздо меньшем расстоянии друг от друга, чем у Райта и Вуазена, и близ окончания крыльев они соединялись в одну плоскость. Инженер определил их форму по производящей, воспроизведя двойной изгиб крыльев больших морских птиц, а именно – большой морской чайки с черной спиной. Эти длиннокрылые птицы действительно смеются над самыми сильными ветрами, и можно наблюдать, как спокойно они парят над самой поверхностью воды, среди сильных вихрей и водоворотов. После вопроса о форме крыльев, оставалось решить другой, очень важный, – об управлении ими, разрешенный раньше всех братьями Райт и поэтому-то их аппараты долгое время брали верх над всеми своими соперниками. Произвести изгиб крыльев, как это известно, – значит дать им, по желанию, такой угол наклона, чтобы аппарат сохранил равновесие во всякое время и особенно во время виража.