Откладывать на потом это важное дело не стал, вошел в воду и погреб. Это не горная река, и хотя спокойствие озерной глади обманчивое, но все одно – не то же самое. Можно и подумать по дороге. Конечно, только об одном. Куда его Озерица подталкивала, долго думать не приходилось, дело ясное. Чернявую сватала. Видать, приглянулась чем-то. Да и могла ли она не приглянуться-то?.. Но то озерная дева. А он сам что? Одно, самое важное, в очередной раз вспомнил и с Озерицей согласился. Нельзя так жить. И еще сильнее стало стыдно перед своей спасительницей – и за то, как кричал недавно, предлагая бесценный дар обратно забрать, и за то, как распоряжался им прежде. И не про дар видеть души людей речь, не про здоровье и уж тем более не про глаз. Про жизнь. Ему дали второй шанс, дали прожить достойно. Дали то, о чем очень многие буквально умоляли и Матушку, и деву озера. А он с самой войны тут… Н-да. Но это он и без нее понимал и нередко возвращался к этому вопросу мыслями, но обычно на том и заканчивалось. А сейчас наконец решил, что менять что-то действительно надо. Он не мог поручиться, что в реку его Озерица швырнула за этим, однако голову промыло знатно, выполоскав из нее упаднические мысли о том, что лучше было бы умереть. Не лучше. Это всегда успеется. Может быть, промыло временно и еще через месяц прежней жизни все вернется на круги своя, но доводить до этого Олег не хотел. И крепко задумался: если так нельзя, то как – нужно? «На границу ехать надо», – решил он. На ту самую заставу, пятую Моховую. Подальше от дворца, от его соблазнов и праздной скуки, чтобы некогда было за чаркой тянуться. Нежить и нечисть там шугать – пользы от него всяко больше будет. Силы в нем и впрямь полно, хоть на пользу пойдет, а не стоячим болотом во дворце киснуть. Да и вообще, а чего он на драках-то зациклился и прошлых своих умениях? Почему до сих пор не думал, что черный янтарь иную пользу принести способен? Хребет поднять Олег осилил, так, может, еще что полезное где передвинет? К слову вот о болотах, например. Устроить на месте топей в Моховом уезде пашни. Сразу все он, положим, не осилит, но потихоньку-полегоньку… Надо только спросить у кого-то толкового, а не выйдет ли хуже? Он смутно помнил, что поворот рек на родине закончился не очень хорошо, но никак не мог вспомнить, чем именно и почему. Слышал от кого-то, только за давностью лет забыл. А то и сразу же выкинул из головы, на кой ему эти реки-то? Но это ладно, это с князем поговорить надо. Вдруг что путное присоветует. Сейчас с другим надо было решить. С Алёной. Потому что, если подумать и быть с собой честным, Озерица и здесь права. Правда ведь струсил. Не самой чернявой алатырницы испугался – перемен. Неизвестности. Непривычных чувств. Ему же душу наизнанку выворачивало при мысли о том, что она с другим будет, но отмахнулся, охотно нырнул в привычное болото. Она, мол, сама выбрала! А с чего, собственно, должна была другое-то выбрать? Что она от него хорошего видела? Чем он ее заслужил? Да и… сама ли выбрала? Не просто так она это после разговора с Вьюжиным сказала, не просто так глаза прятала! А Олег и рад был воспользоваться поводом и сбежать. Хоть бы задумался, добром ли Алёна вообще замуж-то согласилась идти за незнакомца? Не такая она. С этой мыслью он погреб быстрее. Сговор – не свадьба и еще не конец, но лучше бы раньше успеть. О том, как быть, что говорить, как убеждать и что делать после (согласится или нет – в обоих случаях), он пытался думать, но от этих вопросов становилось тоскливо и не по себе, и решимость таяла на глазах. И это злило: Рубцов не считал себя особенно храбрым или тем более неустрашимым, но такая откровенная трусость была внове и тем более противна, что причина была уж слишком нелепой. Злость оказалась очень кстати, придала сил, так что уже и не вспоминалось ни ушибленные плечо, ни содранный ноготь. На берегу, завидев его, зашелся лаем Шарик, забегал вдоль кромки воды, подпрыгивая передними лапами, выражая волнение. Но навстречу не спешил: в отличие от хозяина, воду он не любил. Когда Олег выбрался на сушу, пес засуетился вокруг, норовя поставить на плечи лапы и облизать лицо – переволновался. И как ни спешил, а оставить самого верного товарища без ласки Рубцов не сумел – обнял, почесал. Зажмурившись, позволил себя облобызать. Потом быстро умылся, все одно весь мокрый, встряхнул и отжал сначала рубашку, потом и штаны, помянул тихим словом сгинувшие невесть где сапоги и, свистнув Шарику, побежал ко дворцу. Тратить время на расспросы слуг он не стал, на переодевание тоже махнул рукой. Взбежал по лестнице на крыльцо, прижал обе ладони к стене и сосредоточился. Земля не земля, а дворец – он тоже не из воздуха, и не летают по нему люди, ходят. Где-нибудь в лесу такие поиски дались бы легче, но сейчас Олег и не думал беречь силы, а выбрать нужный образ среди множества снующих по дворцу людей оказалось нетрудно. Уже через пару мгновений ощутил легкую тень шагов, а там, как по ниточке, и нужную горницу нашел. От бегущего, выглядящего еще более дико, чем обычно, воеводы и его громадного пса встречные шарахались и творили охранные знамения. А тот окончательно перестал обращать внимание на окружающих, он и о повязке-то который день не вспоминал. Остановился только перед нужной дверью перевести дух и хоть немного унять сердцебиение. Запоздало нашел у себя в руке ножны с шашкой и, не придумав ничего другого, сунул псу. Шарик глянул на хозяина с укором, но махнул хвостом и предложенное взял. Аккуратно, словно понимал, что с ним сейчас не играют. Воевода еще раз решительно глубоко вздохнул, нервным бесполезным движением пригладил волосы и решительно толкнул дверь. – Алёна! – окликнул, но замер, не решаясь приблизиться и не зная, что еще говорить. А когда она светло и радостно улыбнулась в ответ, растаяли последние мысли, осталась только головокружительная легкость и тревожно-звонкое чувство в груди, которому он и не пытался подобрать название. Алатырница медленно, нерешительно поднялась, но сказать ничего не успела: окружающий мир напомнил замешкавшейся паре, что они тут не одни. Вмешался Светлов: – А что это вам, Олег Сергеевич, от моей невесты надо? – Он, хмурясь, преградил дорогу воеводе, чем показал себя человеком мужественным: не всякий алатырник против такого выступить рискнет. – Твоей невесты? – тупо переспросил Рубцов, с недоумением разглядывая неожиданное препятствие на пути. – Именно так, моей невесты, – проявил упрямство боярин. – Ну это ненадолго. Уйди, – резко велел он. – Поди проспись сначала! – нахмурился Светлов, сделал короткий шаг, намереваясь оттеснить воеводу к двери. Недооценил он, насколько Олегу было сейчас плевать на окружающих людей и насколько тот был не в себе. Да воевода и сам себе отчета в этом не отдавал, а вот то, что боярин помешать пытается, понял. Движение вышло настолько быстрым, что даже Алёна заметить не успела. Зато нельзя было не увидеть, как от удара Светлов с грохотом и руганью отлетел в сторону. – Я тебе сейчас объясню, как на чужое зариться, никакой Вьюжин не спасет! – пригрозил Олег, шагнув в сторону противника, который поднимался на ноги, держась за челюсть. Разжал и снова стиснул кулак, разминая руку. Однако тут опомнилась Алёна, подскочила, заступила дорогу. Обхватила его обеими руками поперек туловища – так просто не сбросишь. – Олег, стой, не трогай его! Рубцов замер на пару мгновений, словно закаменел, потом взял девушку за плечи и слегка отодвинул, пытливо заглянул в глаза: – Значит, и впрямь он – жених? Верно, боярин тебе… Дар Озерицы в правой глазнице тускло горел оранжевым – ни за что с обычным камнем не спутаешь, здоровый глаз заволокла чернота, но Алёна с пронзительной радостью поняла: не от хмеля он не в себе, иное кровь горячит. Да она и сама насилу сдерживала торжественно и яростно бушующее внутри пламя – от волнения, от предвкушения, от осознания. Это она умом никак поверить не могла, а сердце чувствовало, что уж о янтаре говорить! – Дурак! – оборвала алатырница мужчину. – Никакой он мне не жених! Это все Вьюжина охотничьи уловки. Не тронь его, он ничего дурного не сделал и не хотел… – Плевать! Нечего на чужое зариться! – опять отмахнулся воевода, сгреб ее в охапку, только сдавленно охнула от неожиданности, приподнял. Алёна крепче вцепилась в твердые плечи, обтянутые сырой рубашкой. Янтарноглазый выглядел жутко – бледный, глаза безумные, но она не могла отвести взгляд, ее эта буря заворожила, потянула за собой. – Что это здесь чужое? Заладил тоже, – не до конца поддалась колдовству алатырница, но не удержалась от улыбки, а пальцы почти сами собой закопались в короткие волосы на затылке мужчины. – Ты – моя. Никому не отдам, и думать не смей! – улыбнулся он в ответ, широко и шало. – Вот еще что придумал! – уперлась Алёна, пытаясь совладать и с чувствами, и с янтарем в крови. – Ты меня замуж не звал, а я согласия не давала, да и отчего бы должна? – Я… – заговорил он, но осекся, глянул в сторону и, чуть нахмурившись, проговорил тише: – Я тебе попозже объясню. Алёна обернулась, столкнулась взглядом со Степанидой, которая что-то чаровала над лицом боярина. И то верно, не при чужих о таком говорить надо, да и вообще… – Поставь меня на место, ну куда ты, люди смотрят! – завозилась она, опомнившись, и хватка ослабла, позволив соскользнуть, коснуться ногами пола. Девушка ощутила укол досады на некстати подвернувшихся зрителей, да и на то, что Олег все же послушался, – тоже. Пусть и понимала, что так нельзя, но хотелось продолжать обнимать его, ластиться, наплевав на все дворцовые приличия и чужие глаза, тем более и так уже насмотрелись. Заставила себя разжать руки, отступить… Да так он и отпустит! Воевода замешкался на мгновение, а потом, глухо ругнувшись себе под нос, нагнал, обхватил ладонями ее лицо. Алёна ухватилась за его запястья – не в попытке отстранить, а для опоры, потому что сердце ухнуло в пятки и ноги подкосились от восторга и предвкушения. И Олег в следующее мгновение вправду поцеловал – жарко, коротко. Потом выпустил ее лицо, но поймал обеими руками за талию, не давая сбежать. – Я… – начал, запнулся, опять нахмурился и длинно вздохнул, после чего пробормотал со смешком: – А я думал, второй прыжок – самое сложное! – Какой прыжок? – не поняла Алёна. – С парашютом. Не важно, – отмахнулся он, понимая, что вряд ли что-то этим объяснил, а подробно расписывать сейчас не хотелось. Опять запнулся, усмехнулся – уже не так жутко, по-человечески, и проговорил скорее для себя: – А вообще есть что-то общее. И тут и там кольцо… Леший! Кольцо! – Какое кольцо?! – окончательно растерялась алатырница. – О чем ты? – Да и пес с ним, с кольцом, в конце-то концов! – проворчал он. Глубоко вздохнул, расправил плечи, слегка отступил назад, продолжая кончиками пальцев придерживать девушку за талию, словно боялся упустить, и преклонил колено – четко, как на присяге. – Олег, ты что?.. – испугалась Алёна, потянула мужчину за плечи, но тот крепко перехватил ее ладони. – Не звал, это верно, ну так вот зову. – Улыбка вышла кривой, неуверенной, но хоть не оскал, на том спасибо! – Выходи за меня. Черт его, правда, знает, на кой тебе это нужно, и я придумать ничего не могу. Я в этом вообще мало что понимаю, но… Обещаю, не обижу. И пить брошу. И ну этот дворец псу под хвост, поедем на твою заставу, как ее? Пятую Моховую… Тут Алёна не выдержала, рассмеялась; не над ним – от радости. Олег ощутил мороз по коже, когда она высвободила ладони из его рук, но тут же – громадное облегчение, когда ладони эти обняли его лицо, а губ коснулись мягкие теплые девичьи губы. – Поедем, – шепнула она едва слышно. – Куда скажешь, туда и поедем. Ну что ты, Олежка? Встань, люди же смотрят… Он тоже негромко засмеялся в ответ, обнял ее обеими руками и попенял весело: – Ты не ответила. – Согласна я, согласна, ты только встань! Удумал тоже… Олег! – ахнула она, когда он послушно поднялся, продолжая при этом держать ее в охапке. Должно было прозвучать возмущенно, а вышло радостно. Он снова рассмеялся и все же аккуратно поставил ее на ноги. Совсем не отпустил, продолжил придерживать одной рукой за талию, но оправить сарафан и рукава позволил. А после Алёна сама не смогла отойти, прильнула, уцепилась за рубашку, до конца еще не веря в случившееся. – Вечно твой Алексей в дело какое втянет плевое, потом расхлебывай, – отвлекло их недовольное ворчание Светлова. Боярин глядел на влюбленную пару с насмешливой задумчивостью и рассеянно ощупывал щеку и разбитую, опухшую, хотя и не кровящую, губу. Видать, лекарских талантов рыжей на многое не хватило. – Коли у самого ума нет, нечего на Вьюжина пенять, – возразила та. – На кой ты воеводе поперек дороги попер, дурень? Жених… – А я почем знал, что у них любовь и страдания былинные? – справедливо возразил Светлов. – Леший знает, зачем он к девушке явился! Ох, воевода, ну и тяжелый у тебя кулак… – протянул, удостоверившись, что влюбленные все же отвлеклись друг от друга. – Это еще спасибо скажи, боярин, что я про янтарь не вспомнил, – отозвался Рубцов, и не думая извиняться. Он стоял, продолжая осторожно обнимать Алёну, и чувствовал себя совсем пьяным от радости и облегчения. По-прежнему не представлял, что будет дальше и как теперь изменится жизнь, но сейчас это почему-то совсем не беспокоило. – Тут тебе, верно, весь Китеж-град спасибо должен говорить! – засмеялся Светлов, но прервался с болезненным вздохом и недовольно поморщился – губа хотя и не болела, но зажить ей требовалось время. – Так что Вьюжин удумал и во что Алёну втянул? – Олег постарался взять себя в руки. – А ты, воевода, так увлекся мыслями о молодой невесте, что вовсе перестал по сторонам смотреть? – с ухмылкой поддела его Степанида. Рубцов недовольно нахмурился и точно бы сказал какую-нибудь глупость, но не успел: дверь распахнулась, впуская легкого на помине Вьюжина. – Мнится мне, самое интересное я все же пропустил, – рассеянно проговорил боярин, обводя взглядом остальных. Шагнул в горницу, поддел носком сафьянового сапога частью пережженную труху, устилающую пол в доброй половине горницы. – Спасибо терем княжий по камешку не раскатали…