– Зачем? – не поняла алатырница. – Неужели ему денег с конезавода мало? – Теперь, видать, мало, как количество застав сократили. С болотниками на лошадях не воюют, но ты лучше меня знаешь: и снабжать войско надо, и между заставами без лошадей никак, а Сафронов-то не только горячих верховых разводит. Он из самых ярых противников новых планов Ярослава… Ай, ладно, не думай ты об этом! Просто будь с этой семейкой настороже, они всякое могут выкинуть. Небось он бы попытался кого-то из сыновей на тебе женить, не желая удачу упускать, но у обоих невесты есть сговоренные, и не из простых семей, побоится ссориться. Праздничного настроения у Алёны после таких разговоров вовсе не стало, и идти ей к этим людям не хотелось, но искать лазейки и отказываться она не собиралась. Тут не только долг звал, но и собственное упрямство вмешалось, и появилось желание показать, что ее так просто не испугать. Желание глупое, ребяческое, но если прибавить к нему твердое намерение Степаниды отправить подопечную на праздник, то и от него польза была: пусть не праздничный, но хоть боевой настрой. Весь день прошел в тревожном ожидании. Встречаться ни с кем лишний раз не хотелось, да и нежелательно было – мало ли что еще удумает Светлана со своими подружками! Она и так удумает, но лучше бы дать ей меньше возможностей. Так что и завтракала, и обедала алатырница в комнате, причем без особого удовольствия, – без запахов еда, оказывается, вполовину теряла во вкусе и привлекательности. И весь день до вечера не выходила, коротала часы за книгой, рукоделием и разговором. Последний, впрочем, не клеился, потому что Степанида готова была обсуждать все что угодно, кроме того, что было интересно Алёне. Алатырницу беспокоили планы Вьюжина, угроза замужества, ход расследования, в котором она уже совсем перестала что-либо понимать, но рыжая посмеивалась да обо всем этом помалкивала. Одно твердила: бояться нечего, все идет так, как должно идти, а куда – Алёны это совершенно не касается. Так что остаток дня и вовсе прошел в молчании, пока не пришла пора собираться. Наряд Алёне пошили очень красивый, яркий, праздничный, но уж больно странный и аккурат такой, о каких она со смущением думала у старой княгини. Нижняя рубашка на совсем тоненьких, узких лямках, в которой Алёна неожиданно узнала подарок-оскорбление от Светланы. На вопрос о том зачем, Стеша со смехом ответила, что не пропадать же добру, а вещица знатная, да и подходит отлично. Верхняя рубашка тоже была из тончайшего белоснежного полотна, и даже обе они мало что скрывали. Да еще сидела она низко, присборенная на густо расшитую золотом и мелким жемчугом вершковой ширины ленту. Оголенные плечи зябли, и на груди хотелось подтянуть рубашку повыше, да и широкие рукава-крылья, разрезанные от этой самой ленты, беспокоили – они закрывали руки, только если опустить их вниз, вдоль тела. Сарафан тоже смущал. Ярко-рыжий с золотом и багрецом, как всполох пламени, непривычного кроя, он тесно обнимал стан, снизу переходя в изящный колокольчик юбки, а сверху накрывал грудь двумя лепестками, которые тянулись к самой шее расшитыми лентами и завязывались сзади бантом. Узкие лямочки нижней рубашки спереди прятались под ними, а сзади, пришитые крест-накрест, были почти незаметны. Спина при этом оставалась открытой, и края завязанных лент щекотали лопатки. Убирая подопечной волосы, Степанида вплела в них одну красную с золотом ленту, а вторую, почти такую же, аккуратно повязала поверх, ею предстояло перевить венок. Закрепила на плечах тонкую кружевную шаль, чтобы покрыть ею волосы после, пустив венок в воду, – не положено же простоволосой под чистым небом, пусть и праздник. Разглядывая в большом зеркале собственное отражение, Алёна рассеянно думала, что в обычной исподней рубашке чувствовала бы себя куда более одетой, меньше стеснялась бы и уж точно не радовалась так прикрывшему плечи платку. Однако при том признавала, что выглядит сейчас красиво и очень соблазнительно. Хотя все девушки будут одеты похоже, и многие из них куда краше алатырницы, но она все же позволила себе размечтаться, что первый княжеский воевода заметит ее и выделит среди прочих. Ради восхищения в его взгляде она готова была переступить через смущение и скинуть где-нибудь платок, как советовала Степанида. А если он еще и обнимет, то и вовсе наплевать на стыд… Въяве представились его сильные, горячие, большие ладони на обнаженных плечах и как бы они потом огладили голую спину… От этой грезы Алёна прерывисто вздохнула, пытаясь успокоиться, и уже гораздо искренней поблагодарила Степаниду. А уж если сбудется, так и вовсе расцелует от благодарности. Стеша глядела на подопечную с насмешливой улыбкой и словно бы точно знала, о чем та думала. Однако промолчала и только кивнула в ответ. Венки девицы из свиты княгини плели здесь, на женской половине. Они считались вполне пристойными праздничными головными уборами, поэтому девушки предпочитали одеться сразу. Цветов слуги нарезали вдосталь, чтобы уж точно не возникло споров. Впрочем, некоторые и без того нашли бы повод, если бы за своими подопечными не приглядывала сама великая княгиня вместе со старшими женщинами. Со слишком уж явной насмешкой косилась Светлана, слишком задумчивым и цепким был взгляд красавицы Людмилы. Выбирая для венка рыжие маковки янтарницы, Алёна радовалась, что они ей в цвет наряда и к празднику в масть, потому никто и ни за что не поймет, о ком девушка думала в этот момент. Крупные желтые лютики – садовые, не дикие, – как благодарность Озерице за дар, несколько ярких алых маков – для себя, потому что любимые цветы. И россыпь мелкого белого звездопыльника, чтобы оттенить яркие богатые цвета. С лентой же венок вышел до того ярким и нарядным, что Алёна и сама залюбовалась. А на черных волосах эдакое живое пламя и вовсе должно было смотреться отлично. Ульяна, сидевшая рядом, цветов, кажется, не видела, брала что под руку попадется. Тихая, рассеянная, задумчивая, на вопросы снова отвечала невпопад. Алёна догадывалась, с чем это связано, так что разговорить и не пыталась, только поглядывала сочувственно. Помочь справиться с сердечной тоской она не могла, но зато следила, чтобы боярышня совсем уж ерунды не наплела. Это было несложно, главное было вовремя подкладывать ей подходящие цветы да остановить, когда плетение окажется достаточно длинным. Столы к праздничному ужину накрыли в самой большой, Княжеской, трапезной. Алёна с трудом удержалась, чтобы не начать озираться, открыв рот: она сроду не видела таких огромных комнат. Высоченные сводчатые потолки с круглыми наборными окнами, толстые квадратные колонны. Белые стены, которые оттеняло благородное серебро. Отделки было совсем немного, богатый природный рисунок камня не требовал других украшений, а простор довершал картину. Да и остальные гости в первый момент как будто притихли, и ужин за расставленными по кругу столами начинался под негромкие стесненные перешептывания. Но потом люди освоились, заговорили, и трапезная ожила. Алёна оказалась за столом между Ульяной и каким-то незнакомым пожилым мужчиной. Тот был сдержан, обходителен и неразговорчив, что девушку очень обрадовало. Еще больше обрадовало то, что она взглядом быстро нашла Олега, который сидел за другим столом и разговаривал с незнакомым воеводой. В черном торжественном кафтане с алой рубахой и серебряным шитьем, какой полагался воеводе, он был хорош – глаз не отвести. Она и не смогла, пока сам Янтарноглазый не почуял чужое внимание и не поймал ее взгляд. Нахмурился, и Алёна поспешила смущенно отвернуться, ругая себя за навязчивость и опять гадая – на что он сердится? Этот вопрос занимал ее и дальше, и после ужина, когда начались игры. Лишь на минуту отвлек от переживаний Дмитрий со своими вопросами, явно обеспокоенный настроением алатырницы, – он по-прежнему винил себя за княжеский гнев. Да еще злился оттого, что смягчить отца не удалось, уперся. Алёна про себя подумала, что князя, видать, совсем допекли сыновние капризы, но все же попыталась Дмитрия утешить, ласково потрепала по плечу, заверила, что все обойдется и на все воля Матушки. Вряд ли это всерьез помогло, но он хотя бы перестал ругаться и попытался улыбнуться. Алатырнице глядеть на этих двоих было досадно: умные люди, а друг друга слышать не хотят. Помочь она ничем не могла, но хоть постаралась отвлечь княжича, да и себя заодно развлечь и занять, чтобы не искать поминутно глазами воеводу. Она увела Дмитрия в круг веселящейся молодежи, и тот как будто вправду ожил, засмеялся со всеми. Игры частью были привычные и знакомые, частью – попроще, но Алёне вскоре начал нравиться этот праздник. Она даже понадеялась, что обойдется без тех гадостей, которые они со Стешей подозревали. В какое мгновение все поменялось, алатырница не заметила. Вот вроде бы и княжич смеялся, и знакомицы из княгининой свиты казались милыми и искренними, и совсем незнакомые девушки и парни, приглашенные на праздник, виделись хорошими, настоящими, правильными. Потом Дмитрий куда-то пропал, кто-то изобразил лошадиное ржание, все засмеялись, заржал другой, и через пару минут Алёна поняла, что не она смеется со всеми, а все смеются над ней. И она никак не могла понять, в чем причина? После такого стало не до веселья, она отошла в сторону к столам, чтобы попить холодного морса и попытаться понять, что случилось. Но одежда вроде была в порядке, и волосы, и как будто лицо тоже… Отчаявшись разобраться самостоятельно, она попыталась отыскать взглядом кого-то хоть немного своего. Но княжич не появился, да и Рубцов тоже вышел. Алёна лишь пару раз за вечер ловила его непонятно хмурый взгляд, в общем веселье воевода не участвовал. Ей хотелось, но не хватило решимости вытащить его в круг танцующих. Что он подумает? И вокруг что скажут? В станице бы никто слова дурного не сказал, только поддержали бы, а здесь можно ли вообще так поступать? А если откажется – позора не оберешься… Спасение явилось вдруг само: к Алёне подошла румяная и радостная, с блестящими глазами, Ульяна. Общее веселье развело девушек в разные концы зала, и до сих пор они обе этого не замечали, а тут боярышне тоже захотелось перевести дух. – Ой, а чем так противно пахнет? – удивленно спросила Ульяна, сморщив нос. – Ой, это же от тебя! Что случилось?! – Не знаю, я запахов не чувствую, – вздохнула Алёна. Настроение веселиться окончательно пропало, стало тоскливо и гадко. Но одновременно пришло облегчение: плохое, которого она ждала и опасалась, случилось, и хоть это обидно и противно, но зато и бояться больше как будто нечего. А мерзкий запах – это ерунда, не смертельно. – И чем пахнет? – спросила алатырница, рассматривая веселящихся придворных. И насмешливые, злорадные взгляды знакомиц из княгининой свиты ей явно не чудились. Не маячила рядом в ожидании, как поведет себя Алёна, только Павлина, которая после событий в лесу первый раз вышла в люди и охоты веселиться, кажется, не имела. Она сидела у стола с краю и косилась на людей диковатым взглядом. Видать, здорово по ней встреча с лешим ударила. Вот что она сделала этим девицам, за что взъелись? Нешто заняться больше нечем, только новеньких травить? Не столько горько и обидно, в подруги она им не набивалась, сколько непонятно. Ничего ведь дурного не сделала, откуда такая злоба? – Не знаю, – пожала плечами Ульяна. – Знакомо как-то, и не то чтобы совсем гадко, но неприятно. Может, тебе… Но что именно, договорить боярышня не успела, к девушкам неожиданно подошел сам великий князь. – Весело ли вам, красавицы? – заговорил мягко, ласково, Алёна такого елея от него сроду не слышала. Да и сейчас было ясно, что обращался он не к ней, а к зардевшейся и потупившейся Ульяне. – Спасибо, ваше сиятельство, весело, – отозвались обе в голос, и алатырница тоже отвела глаза, только с другим чувством. Таким горячим, алчущим взглядом ласкал князь лицо и стан боярышни, что Алёне неловко стало рядом находиться. И Ульяну жаль, и еще гаже – ну как же ему не совестно, ведь жена же смотрит! Да и весь прочий двор… Только князю, кажется, плевать было, кто и что подумает. – А что ж вы тогда в стороне стоите, скучаете? – спросил с мягкой насмешкой, кончиками пальцев мазнул по девичьей щеке, приподнял подбородок, чтобы в лицо заглянуть. – Мы не скучаем, мы отдыхаем, – едва слышно проговорила Ульяна. На князя она смотрела с таким восторгом, что алатырнице сделалось еще более неловко, и она, к стыду своему, начала придумывать повод, чтобы удрать отсюда. – Алёне кто-то гадость сделал, чем-то вонючим облил, – пожаловалась боярышня грустно. – Вот как? – Князь метнул на алатырницу неодобрительный взгляд, принюхался. – Тебе бы проветриться, там и пройдет, – бросил он. – Благодарю за науку, ваше сиятельство, – поклонилась Алёна и поспешила исполнить княжескую волю. Выйти на воздух вообще показалось хорошей мыслью. Она вдруг поняла, что ей трудно дышать в этой будто бы просторной и светлой зале. Белые стены смотрели свысока на то, что булькало и бурлило между ними. А когда, пробираясь к выходу на гульбище, Алёна услышала обрывок разговора двух кумушек, едва не сорвалась на бег. «Ишь ты, какую себе девку князь подобрал! Разнообразия, видать, захотелось, тощая жена совсем надоела». Гадко. И слова все эти, и княгинина свита со своими мелкими подлостями из-за угла, и великий князь… Последняя обида неожиданно оказалась самой острой. Издалека, с границы, Ярослав Владимирович представлялся хорошим правителем, почти былинным. Рачительный хозяин, надежа-государь, князь-батюшка… Его любили в войске, и девицы тоже вздыхали по чеканному профилю на монетах, и княгиню любили. Заботилась обо всех нуждающихся она искренне, и о красоте ее сказки рассказывали. И о том, какая славная чета правит Белогорьем, – Матушка троих детей подарила, здоровеньких, хорошеньких, да к ним еще старший наследник от первой жены. Издалека картина княжеского двора представлялась светлой, сказочной. А вблизи… Умом Алёна понимала, что князь – тоже человек. И то понимала, что хороший правитель, – не обязательно и человек хороший, он может быть и гадким внутри, и совсем не благородным, как и любой крепкий хозяин. Но видеть это вот так, вблизи, своими глазами, было тошно. И отчаянно хотелось оказаться подальше от этого дурного места – на вид красивого, яркого, цветного, а внутри – гнилого да мутного. Теплая летняя ночь обняла за плечи, огладила по волосам слабым ветром, остудила щеки, и Алёна вдруг поняла, что на них – мокро. Досадуя на себя, достала из потайного кармашка платок, чтобы утереть слезы, и попыталась вспомнить, в какой момент они потекли, не видел ли кто? А то ей и это припомнят, и не хватало еще, чтобы связали с князем! – Никак обидел кто? – прозвучал рядом знакомый голос. Алёна вздрогнула, отпрянула от неожиданности, обернулась, непроизвольно чаруя себе «светлый взгляд», а воевода тем временем приблизился. – Нет, я… так… – пробормотала она смущенно. – Вы… извините, от меня пахнет дурно, облили чем-то, – выпалила вдруг. – Я сама-то не чувствую, но… Рубцов глубоко вздохнул, принюхиваясь хмыкнул. – Да не то чтобы совсем дурно, по-честному – так приятней многих иных запахов. – То есть? – удивилась Алёна. – Конюшней от тебя пахнет, – пояснил спокойно. – Не знаю уж, кто и зачем это сделал. – Ах вот чего они ржали, – пробормотала алатырница. Отвела взгляд, прислонилась к ограде, обняла себя ладонями за плечи. – Ты из-за этого? – спросил воевода неопределенно. – Нет. То есть не совсем. Я так, в общем… Очень домой хочется, нехорошо тут. – Да уж. Болото… – Что? – Да, говорят, мол, за хребтом болото и в Моховом уезде твоем. Чушь, – сказал он, словно сплюнул. – Вот оно, болото, здесь, у княжеского трона. Ни с какой Великой топью не сравнится. – Пожалуй, – тихо пробормотала Алёна. Да и как не согласиться – уж очень созвучны были эти слова тому, о чем она сама только что думала. – А что же княжич не вступился? – непонятным, как будто злым голосом спросил Олег. – Он ушел куда-то. – Алатырница повела плечами и подняла удивленный взгляд на воеводу. – А отчего именно он должен был? – Ну как же? Вы же с ним так близки, – сказал он с неожиданным ядом в голосе. – Небось и князь уже благословил, а? Красивая пара, и верно… – Какая еще пара? – Алёна опешила. – Да ни за что князь не позволит наследнику на незаконнорожденной жениться! – А, то есть о женитьбе у вас речи не идет, так, для собственного удовольствия? Воевода еще приблизился, навис, и вся его наружность выражала напряжение и непонятную, необъяснимую ярость. Грозный, сильный мужчина, с сильным янтарем в крови, и его, наверное, стоило бы испугаться, отшатнуться, удрать. Вот только у Алёны внутри в ответ на это и на недавние обиды вместо страха вскинулось злое желтое пламя, и вместо побега она лишь упрямо задрала подбородок, подалась вперед: – А хоть бы и так, ваше какое дело? – Опять? – выцедил он гневно и устало, вдруг обхватил одной рукой ее затылок, склонился близко-близко. – Всю душу ты мне вынула, чертовка! Зла не хватает… Алёна замерла – и ярость в груди трепетала, и близость мужчины волновала, и добавляло растерянности странное его поведение. Он не только говорил, но держался непонятно, и взгляд лихорадочный… Размышления прервал поцелуй, но совсем не такой, как прошлый, – горячечный, грубый и, как через пару мгновений с изумлением осознала Алёна, совсем не приятный. То ли сам по себе, то ли из-за противного кисловатого винного привкуса… Опомнившись, алатырница мотнула головой, обрывая прикосновение и выворачиваясь из-под руки, а потом и вовсе не сдержалась, оплеуху отвесила. Матушка знает почему, но ладонь ее воевода не поймал – видать, хмель проворства поубавил. Алёна с брезгливостью утерла губы запястьем, на них все еще ощущался мерзкий привкус, и впору было радоваться, что она запахов не чувствует. Или о том же переживать? Почуяла бы сразу – и, может, до такого бы не дошло, раньше бы поняла, отчего он столь странным кажется.