Воевода снова ругнулся, развернулся и решительно зашагал в сторону озера. Не к его хозяйке, Озерица тут помочь не могла, спрашивал. Он знал два более-менее толковых способа: напиться до беспамятства или вымотаться до того же состояния. Второе сейчас было ближе, да и… Надо сказать, про вино Олег вспомнил только у воды, стаскивая рубашку. Хмыкнул растерянно, махнул рукой и, быстро раздевшись до конца, с разбега прыгнул с высокого берега. Ближайшие окрестности озера Рубцов за годы изучил отлично и знал, что именно здесь глубина начинается сразу. Плавать он любил и умел. С детства еще, когда два летних месяца после смены в лагере проводил у бабки в деревне и с другими пацанами из тамошнего озера почти не вылезал: погода, не погода – какая разница мальчишке в десять лет? Он вообще любил воду, даже странно, что янтарь в крови оказался черным. В свою спасительницу тоже по молодости влюбился, но это со временем прошло, как немного освоился и на новую войну отбыл. Мир-то другой, а кроме как воевать, он ничего толком и не умел больше. Наверное, потому и маялся сейчас, неприкаянный. Или не только сейчас. Озерица тогда говорила, что Светлояр принимает далеко не каждого, значит, дома ему места не осталось. Вот как сказочное озеро было связано с горной рекой – этого Олег уже не понял. Нет, озерная дева что-то рассказывала о волшебной сущности Светлояра, о том, что бел-горюч камень Алатырь на его дне – это метафора, и сила на самом деле во всем озере, и не столько в нем… В общем, оказалось проще принять объяснение «так получилось». Жаль было только мать, да и то не настолько, чтобы рвать жилы и переворачивать мир ради возвращения. Отношения у них давно не ладились, с тех пор как отец без вести пропал. Уж очень быстро она после этого утешилась, и года не выждала. Нашла другого, выскочила замуж, еще двоих детей родила… Вот ими, небось утешилась когда его не стало. Поплакала, все же мать, но отчим давно ее к этому готовил. Он чуть ли не с самого начала звал Олега пережитком прошлого и ископаемым и не то предсказывал, не то мечтал, что ждет того повторение отцовской судьбы. И ведь накаркал. Страна, считай, была уже другая, война другая, а тоже… Горы слева, горы справа и – «пропал без вести». Когда Олег сюда попал, он какое-то время надеялся, что, может быть, и отец тоже… Но недолго – пока не набрался решимости спросить у Озерицы прямо, она-то всех знала, кто через Светлояр прошел. На счастье Рубцова, о таких, как он, здесь слышали. Более того, местные были уверены, что когда-то сами пришли вместе со своей богиней через то же колдовское озеро в поисках нового места для жизни. Причем из какого-то другого мира, похожего на родную Землю, но иного. Озерица уверяла, что их несчетное множество. Рубцов не очень хорошо знал историю, но слишком уж многое отличалось. Да и бежали люди от какой-то неизвестной ему страшной беды, грозившей уничтожить мир, когда, как говорили летописи, «земля содрогнулась, белым днем стало темно, как ночью, солнце погасло, наступила стужа лютая, воздух стал ядовит и горек». Озерица сверх того ничего не смогла сказать, только что чар в этом не чувствовалось и источник беды был далеко. То ли вулкан взорвался, то ли метеорит упал – местные духи не были всемогущими и всезнающими. Да и потом были еще путешественники – немного, но все вроде прижились. Сказок же и слухов в народе ходила уйма. Олег плыл по лунной дорожке без спешки, сильными редкими гребками рассекая прохладную воду, едва уловимо пахнувшую тиной. Чтобы устать – недостаточно, а вот подумать… Верно ведь сказала Алёнка, нельзя так жить. Или не сказала, подумала только? А то он и без нее этого не понимал! Понимал, но что и как изменить можно – не знал. Все же здорово разбередила чернявая душу. Мысли о будущем посещали Олега редко и обычно быстро изгонялись тем или иным способом, а сам он привычно плыл по течению. А смысл барахтаться? Все вроде и ладно. Говорят, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, ну вот он и… Не генерал – целый маршал! Бесполезный, правда, отработанный, но раньше это отчего-то не ощущалось так остро. И то обстоятельство, что служба эта слишком мало внимания требовала, – тоже. Он же не единственный воевода во всем Белогорье, да еще остальные – постарше и поопытней в делах, Олег и не лез к ним со своим уставом, так только, старался держать руку на пульсе. А после войны еще и войско заметно уменьшили, вот и оказался он свадебным генералом. Разговоры с князем порой разговаривал, заставы иногда обходил, но много ли времени это займет с парой хороших дорожников? Попробовал с другой стороны зайти: если так нельзя, то как можно? Однако в голове на это ответила звенящая пустота. У него всегда желания были поближе, попроще, и мечтать он толком не умел. Нельзя же желание выжить считать главной мечтой жизни! И обращение к общечеловеческому опыту не очень-то помогало. Как обычно видят счастье люди? Любимое дело, семья, крепкий дом. Только единственным делом в его жизни была война, которая давно осточертела, а все остальное… Ну, с техникой еще возиться любил, да не настолько он в ней понимал, чтобы принести что-нибудь полезное в этот мир. Двигатель внутреннего сгорания представлял, рассказал в свое время об этом Вьюжину, а проку? А то он со своими восемью классами вспомнит, как из нефти бензин делают! И семья, как ни старался, не представлялась, только чушь какая-то в голову лезла. Обрывки из полузабытых песен, фильмов и леший знает откуда еще. Четыре сыночка и лапочка-дочка… Откуда вот? Тоже песня, наверное. И леший же знает, на кой ему вообще нужны дети. Что с ними делать-то? Он в жизни разве что с младшими общался, братом и сестрой, и то все больше со стороны, издалека. Раз шуганул дворовых пацанов, когда брата цепляли. Сестру встречал, если поздно шла, а он был в отпуске. Не обижал никогда. Вот на отчиме старался оторваться, бесил он его жутко, а мелкие… Что с ними воевать? Они-то в чем виноваты? Да он даже о жене не мог подумать дальше постели. Вот там да, там он знал, что с этой женой делать, и особенно охотно представлялась на том месте чернявая алатырница. Ну а потом? Рубцов знал, как люди живут, не слепой же, и вроде не дурак, и не бирюком в лесу обретался. Умом понимал, но к себе примерить не мог. Дома наверняка бы спился, если бы выжил. Да и здесь попытался, но вот не дали… Горло сдавила злая безадресная досада. Олег набрал в грудь воздуха, нырнул и поплыл так, в густой черноте, закрыв глаза, чтобы окончательно перестать различать, где верх и низ. В ушах молоточками стучала кровь. Плыл долго, изо всех сил, пока хватало воздуха. Минута, две, три… пока легкие не начало жечь огнем, пока не застучал в затылке тревожный набат, и немного после. Вынырнув на поверхность, не дал себе передохнуть и погреб в сторону берега так, словно на мировой рекорд шел или от этого его жизнь зависела. Доплыл, развернулся – и вновь по лунной дорожке, пытаясь выбросить из головы все мысли, вымыть тошнотворную горечь из души. Вымотался в конце до того, что еле выбрался на берег, дрожащими от усталости руками натянул на мокрое тело одежду. От той разило конским потом пополам с собственным, что особенно остро чувствовалось после озерной свежести. Но смену захватить не догадался, пришлось перетерпеть. От ночной зябкой сырости слегка потряхивало. В воде еще ничего было, а на берегу – стыло. Сапоги на мокрые ноги сразу не полезли, и Олег плюнул. Насмешливо потыкал мыском ноги задремавшего пса и потрусил ко дворцу рысцой, как был босой и с сапогами наперевес. Шарик нагнал вскоре и тяжело запыхтел рядом. Пес был в солидном возрасте, попусту бегать не любил, чай не щенок, но и хозяина одного в его глупостях не бросал. То сиднем сидел, а теперь ишь – забегал! Дурной же, пропадет без пригляда… До покоев своих Олег добрался, никого по дороге не встретив, – ночь глубокая, даже слуги спали. Чего хотел, он добился, устал здорово: больше часа в седле провел, Остап Егорыч с него семь потов согнал, а потом еще сам себе устроил заплыв с пробежкой. Пришлось приложить усилие, чтобы заставить себя вымыться, но наличие крана с горячей водой стало решающим. Как тут работал водопровод, Олег никогда не вникал, он и дома-то представлял это смутно. Есть – и ладно, и хорошо, потому что иначе он бы точно лег как был. Завалился спать воевода как подкошенный, даром что в голове продолжала издевательски побрякивать голосом давно мертвого сержанта заевшая строчка. Горы слева, горы справа, посредине Хулхулау… Ухнул в сон сразу, не ворочаясь и не обращая внимания на унылое предчувствие новой встречи со старыми кошмарами. Только, к удивлению, те изменили себе и не явились. А снилась Олегу вторую ночь кряду чернявая алатырница, и спал он, может, беспокойно, но – сладко. Глава 10 Княжеский сын Степанида свою подопечную успела потерять и почти начала волноваться, так что ворчала на вернувшуюся Алёну долго и нудно, напомнив тем бабушку. Все же она точно старше тех лет, на какие выглядит, и намного! Узнать бы все-таки, кто такая? Брюзжание алатырница слушала смирно, большей частью пропуская мимо ушей, на вопросы отвечала коротко и невпопад, и Степаниде это в конце концов надоело. Она махнула рукой на рассеянную девицу и прекратила что поучать, что пытаться расспрашивать – вернулась, и живая, а в остальном ее, Стеши, дело сторона. Алёна тому только порадовалась, села в уголок с книжкой и затихла. Правда, страницы переворачивать забыла, глядя и не видя ни единой буквы. Губы ныли, сердце трепетало, было томно и маетно. И горько, стоило вспомнить его слова. «Меня никто и нигде не ждет». Да, говорил ровно, без боли, но оттого еще горше делалось. От смирения, от привычности к этому беспросветному одиночеству. И нестерпимо хотелось поспорить, сказать, что ждали. Она ждала, все эти годы! Но хорошо, что смолчала. Он ведь не о том говорил, и что ему мечты чужой девчонки? Он ее знать не знает, второй день знакомы. А что поцеловал… Ну так сама напрашивалась, чего теряться? И не нужно видеть за этим иного. Не нужно, но как же хочется! Насилу отвлекла себя от этих мыслей, да только прочие были не лучше, и Алёна не знала, за что хвататься и куда бежать. И когда спать легла, легче не стало, так и промаялась полночи. Янтарь в крови волновался и обжигал, вторя беспокойству и окончательно прогоняя дрему. Забылась она только к утру неровным, обрывочным сном, в котором то мчалась куда-то, загоняя коня, то, оскальзываясь, бежала среди скал над пропастью. – Засоня, ты вставать-то собираешься? – разбудил ее голос Степаниды. – Что, уже утро? – сонно пробормотала Алёна, села в постели, потерла кулаком глаза. Зевнула. – Да уж к полудню! – насмешливо отозвалась рыжая. – Мне все интереснее, чем же ты таким вечером занималась, что теперь так спишь? – К полудню?! – охнула алатырница, пропустив остальное мимо ушей. – Что ж ты меня не разбудила? – А зачем? – пожала плечами Стеша, наблюдая за метаниями подопечной с явным удовольствием. – Спешки-то никакой нет. Я и так тебя разбудила только потому, что тебе подарок принесли. – Подарок? Какой? – Алёна замерла от неожиданности на пороге мыльни. – Безопасный, – вредным голосом отозвалась Степанида. – Поди умойся, никуда он от тебя не сбежит. Когда только успела себе поклонника завести? – покачала она головой и вышла. А Алёна все же метнулась в мыльню. Подгоняло прежде всего любопытство, потом волнение, предвкушение и – робкая надежда. Ей приходил на ум единственный мужчина, от которого мечталось получить подарок, пусть и сущую безделицу. И вроде понимала, что вряд ли это воевода, но как же хотелось ошибиться! Дар действительно оказался безопасным – со всех сторон. Ни чар на нем Степанида не обнаружила, ни зелий или ядов каких, и ничего непристойного или многозначительного, вроде как в подаренном Ульяне князем расписном платке. Просто ленты в волосы. Красивые, блестящие, красные и зеленые, с тонкой узорной вышивкой на концах. Не дешевые, но и не чрезмерно дорогие. Самый невинный дар, какой мог преподнести незамужней девушке любой, желающий оказать внимание, от родственника до очарованного случайного знакомца. Однако никакого знака, позволявшего судить о дарителе, не было, ни малейшего намека. Кто бы ни прислал эти ленты, он лишь хотел показать приязнь и старался ничем не обидеть. И имя свое показывать не хотел, подарок под дверью оставили. Записка только коротенькая была: «Красавице для красоты», – и почерком совсем другим сделанная, нежели прежняя гадость. Вдруг и впрямь воевода?.. Алёна подумала, что как раз он мог бы так поступить, но постаралась не обнадеживать себя понапрасну. Однако зеленую ленту в косу все-таки вплела, благо и сарафан подходящий имелся. Степанида вопросов не задавала и против того, чтобы подарок принять, не возражала, помогла с косой, даже как будто смотрела на все это с одобрением. На самом деле желала Алёне здесь мужа найти? Завтрак с княгиней алатырница пропустила и сейчас мелочно этому порадовалась, как и тому, что Ульяна сама не пришла. Или приходила, но застала ее спящей, расспрашивать Стешу Алёна не стала. Она пока еще не придумала, как держаться с боярышней: как прежде не могла, сомнения одолевали, но и обидеть ее невольно не хотелось. Оставалось надеяться, что передышка поможет примириться с новостями и успокоиться. Она едва успела позавтракать, чем с видом строгой нянюшки озаботилась Степанида, когда в дверь постучали. Явившаяся прислужница передала, что княжич Дмитрий просит прийти княгиню в известные ей покои. Алёна встретила эту новость с облегчением: из всех, кого она знала здесь и кто мог захотеть встречи, с ним сейчас было проще всего. Даже проще, чем с воеводой, потому что с ним алатырница после вчерашнего очень боялась себя выдать и натворить каких-нибудь глупостей. А княжич что – к нему она ни приязни особой не питала, ни наоборот. Просто чужой, малознакомый человек, с которым можно поговорить о лошадях и о чем-нибудь еще интересном и после без сожалений выбросить из головы. – Здравствуй, Алёна! – Княжич искренне обрадовался ее приходу, алатырнице даже немного совестно стало за свое равнодушие. – Ты так быстро вчера ушла, я и попрощаться не успел. – Я не привыкла к многолюдным собраниям, – ответ нашелся легко. – У княгини-то сложно, а здесь… Надеюсь, я никого этим не обидела? – Нет, что ты! Я вообще не об этом, просто к слову пришлось. Я хотел позвать тебя погулять, верхом покататься. В прошлый раз как-то глупо вышло, но я все же надеюсь, что молния дважды в одно дерево не ударит. – Улыбнулся он светло и немного виновато, по-мальчишески. – Здесь очень красивые места есть, я с удовольствием покажу! Ты дурного не подумай, я тебя и пальцем не трону. Ты очень хорошая и красивая, но у меня к тебе совсем другой интерес. – Улыбка стала хитрой и шкодливой. – Какой? – искренне удивилась алатырница и словам, и той неожиданной прямоте, с которой они были сказаны. – Просто поговорить по душам, – продолжил улыбаться княжич, но уже совсем не весело. – А почему именно со мной? – еще больше удивилась она. – У тебя же друзья есть. Владислав, например, мне показался неплохим… Разве нет? – Зануда он, – недовольно отмахнулся Дмитрий. – Хочется хоть ненадолго отсюда вырваться, сил моих больше нет с этими бумажками сидеть, тьфу! Я бы и один пошел, но вдвоем всяко веселее. Хочешь, я тебе Уголька дам? – предложил с отчаянной надеждой. И Алёна вдруг поняла, что княжич в свои восемнадцать – совсем еще мальчишка, даром что выглядит как молодой воин. Вроде небольшая у них разница в годах, а поди ж ты… До сих пор она о том не задумывалась, а тут вдруг вспомнила, как в прошлый раз дома на побывке была и как вились вокруг братцы-погодки пятнадцати и четырнадцати лет – старшего дядьки дети. Вот точно как княжич, только они еще и выглядели голенастыми, как жеребята, а Дмитрий как будто возмужал. Ей стало жаль его. Алёна хорошо помнила свою учебу и как тяжело было поначалу проводить круглый год за книжками, так что осенняя и весенняя работа в поле казалась за благо. Не телу тяжело – душе. Янтарь жегся, ему мало было тех заданий, что давали наставники, и смиряться он не хотел, и на волю рвался если не выплеснуться лесным пожаром, то хоть пустить горячего коня в намет наперегонки с ветром – от этого становилось легче дышать. А княжичу тяжелее, с него больше требуют. Наконец вспомнилась жалоба Ярослава на сына, и алатырница вздохнула, сдаваясь под гнетом сочувствия: – Хочу. Я согласна. – Да и самой ей, если честно, претило сидеть сейчас в четырех стенах, так что соглашалась она с легким сердцем. – Через полчаса встречаемся у конюшни! – просиял Дмитрий и умчался, а алатырница отправилась к себе за сменой одежды, не в сарафане же по лесу скакать. Степаниды опять не было, так что собралась Алёна быстро и никому ни о чем говорить не стала. Навряд ли кто-то попытается убить ее теперь, а если попытается – уж как-нибудь справится. Да и ничем в таком случае не поможет предупреждение, а запрещать прогулку рыжая, скорее всего, не станет. Она вообще почему-то ничего не запрещала, хотя имела на то полное право, и алатырница окончательно перестала понимать, для чего она Вьюжину нужна. У конюшни ее ждали. От нетерпения приплясывали Уголек, его хозяин и тонконогий, изумительной красоты игреневый жеребчик с длинной и шелковистой белой гривой. Рядом с ними стоял очень хмурый и недовольный конюх Остап Егорович, который на приветствие алатырницы не ответил, смерил ее тяжелым взглядом и отвернулся к Угольку, похлопал по крутой шее и сделал вид, будто жутко занят конем. Переоделась Алёна в деннике вороного, там же, у яслей, припрятала и свою одежду, чтобы случайно никому в глаза не бросилась. Косу убирать не стала, только подвязала хвост к основанию, чтобы не прищемить нигде ненароком, – они же гулять ехали, не джигитовкой заниматься. Конюх не сказал ей ни слова и теперь, одарив новым недобрым взглядом, словно сердился на что-то, и Алёна не смогла выбросить это из головы. – За что он так на меня злится? – спросила она, когда кони достаточно отошли от конюшни. Они явно радовались прогулке не меньше княжича, который сидел в седле с улыбкой в уголках губ и счастливо щурился на яркое солнце, их не подгонять приходилось, а даже немного сдерживать – сами шли широким, торопливым шагом и не прочь были перейти хотя бы на рысь. – Кто злится? – встряхнулся Дмитрий.