— Да. Некоторые не смогли покинуть Нериумовскую бухту сразу же после указа. — Глупцов сгубила жадность, — по губам Вицеллия проползла, подобно змее, ядовитая улыбка, и пожилой мужчина погладил шершавыми пальцами любимое паучье кольцо. Из-за кустов олеандра показалась крепенькая девушка с чуть сутулой спиной. Карими глазами она раболепно посмотрела на Вицеллия и согнулась в поклоне. — Тео Вицеллий. Вам подать подушки под голову? — тихонечко произнесла дрожащим голосом Кайя, служанка-айорка Вицеллия Гор’Ахага. — Если бы мне были нужны подушки, я бы позвал тебя. Уйди с глаз моих. Когда рабыня виновато кивнула и с подушками под мышками развернулась, чтобы уйти, старый веномансер закатил глаза и сморщился. — Слабоумное создание. За тридцать лет ее пустая голова так и не запомнила правила, — донеслись до ушей Кайи слова веномансера. Чуть позже тихий шелест арзамасовой юбки по выложенной камнями дорожке оповестил Юлиана о том, что скоро к нему с Вицеллием присоединится и Мариэльд де Лилле Адан. Граф шумно выдохнул, ожидая спор. Через полминуты из-за каменной ограды, оплетенной плющом и укрытой сенью сосен, показалась графиня. Две серебристые толстые косы лежали на плечах, а голубые глаза тепло взглянули на сына. — Доброго вечера, матушка, — Юлиан подскочил со скамьи и, наклонившись, обнял хрупкую пожилую женщину. — Доброго… доброго… Женщина направилась к середине скамьи и мужчинам пришлось резко подвинуться в стороны, чтобы хозяйка Ноэля села туда, где ей вздумалось. — Ваше Сиятельство, вы сегодня замечательно выглядите, — поцеловал сухую руку Мариэльд старый веномансер. — Я знаю, Вицеллий. Юлиан, ты решил похоронить себя в желудке Левиафана и лишить меня сына? — Мариэльд подняла тонкие брови и выжидающе посмотрела на вампира с полуулыбкой на приоткрытых губах. Юлиан никогда не видел матушку сердитой. Она всегда держала на губах улыбку и вела себя так, словно все происходящее случалось в соответствии с ее задумкой. Но слуги и все окружающие считали, что лучше не испытывать судьбу лишний раз, и исполняли все сказанное графиней моментально. — Не лишу, матушка, — как можно увереннее заявил Юлиан. — Вериатель обещала помочь. — Я теперь должна надеяться на милость своенравной кобылы? — Нет, матушка, что Вы… — Юлиан взял худенькую руку женщины в свою и осторожно погладил. — Вериатель всегда приходит на зов. Это же моя Вериатель. Все получится. — Не получится. Я запрещаю тебе выходить в море. Как ни в чем не бывало хозяйка Ноэля откинулась на вовремя подложенную веномансером подушку, прикрыла глаза и стала наслаждаться пением цикад. Над потаенным садом нависла гнетущая тишина, а вибрирующий стрекот насекомых накалял ее еще сильнее. Юлиан молчал, а Вицеллий, делая вид, что изучает цветок голубого олеандра, высаженный по бокам скамьи в кадки, ждал продолжения. Наконец, граф Лилле Адан устало улыбнулся и распрямился. — Матушка, я благодарен Вам за заботу и опеку, но я уже не мальчик двадцати трех лет. И вправе решать, как мне поступать. Мариэльд ничего не говорила, лишь ласково отвечала поглаживанием пальцев по теплой ладони сына. Их одинаковые перстни, украшенные травяной гравировкой, с голубым сапфиром, терлись друг об друга ободками. — Матушка, — Юлиан продолжил свою речь, чувствуя сухость во рту от волнения. — риск есть, да, небольшой, но он оправдан… — Никакая выгода не сможет оправдать потерю мной сына, — перебила тихо, но властно хозяйка Ноэля. — Я тебе все сказала, Юлиан. Не смей мне перечить. С нахмуренными бровями Юлиан поднял руку матери и нежно поцеловал. Он ее, бесспорно, любил и уважал, как никого другого на свете, но сейчас чувствовал необходимость воспротивиться. — Я не хочу перечить Вам, матушка. Я поразмыслю над другими вариантами, но, если не найду иного выхода, то исполню задуманное. — Найми нескольких рыбаков и щедро вознагради их семьи за утерю кормильца. — Афенские медузы слишком ядовиты для человека! — покачал головой Юлиан. — Скольки ж людям придется умереть, матушка, чтобы осуществить задуманное? — Ты дороже их всех. С этими словами, не терпящими возражения, Мариэльд, не желая ничего слышать в ответ, снова закрыла глаза и ее бледное худое лицо в умиротворении замерло. Двое мужчин переглянулись — в прищуренных мышиных глазах Вицеллия явно читался укор. Юлиан поднял брови, дернул плечами и встал со скамьи. — Норовитый характер. — донеслись слова Вицеллия, сказанные, чтобы поддержать Мариэльд. — Твое мнение мне не интересно, Вицеллий, — холодно оборвала веномансера графиня. Медленно Юлиан побрел к особняку, где поднялся на третий этаж. Там, крепко задумавшись над словами матери, сам переоделся и лег в постель. В кровати, застеленной светло-серым постельным бельем, уже вовсю сопела Фийя. Прислуге, кроме Фийи, Ады и Кьенса, запрещали появляться на верхнем этаже, но даже среди этих троих доверенных слуг Фийя выделялась. Она жила не в соседней с господами комнате, как это делали супруги Ада и Кьенс, а в спальне с Юлианом. За долгие тридцать лет граф привык к рассеянной, мечтательной и глуповатой, но все же верной и добросердечной женщине. Она уже не вызывала в нем таких страстных порывов затащить в постель и не выпускать, как раньше. К тому же и выглядела Фийя теперь старше. Однако, все-таки в ее присутствии Юлиан чувствовал покой. Мужчина подгреб посапывающую худенькую айорку поближе и прикрыл глаза, стараясь погрузить себя в дремоту. Но сон все не шел, а череда мыслей про Левиафана, нагов и матушку не давала провалиться даже в полузабытье. Двери на балкон были распахнуты, и комнату окутывал тягучий хвойный запах от растущих вдоль особняка сосен, что покачивались на прохладном ветру. Наконец, помаявшись, Юлиан решил с утра отправиться в Луциос. Он прикрыл глаза и провалился в дремоту, где ему снова привиделась Вериатель. * * * Еще до рассвета он выскользнул из постели и вышел, босой и в спальной длинной рубахе, на балкон. Ищущим взглядом увидел лишь одиноко стоящую на карауле охрану. После этого достал из шкафа комплект из простых вещей, которые всегда надевал для фехтования: короткие коричневые шаровары без каких-либо украшений, такую же простую серую рубаху и темные чулки. Спрятав кошель под легкую жилетку, он накинул поверх костюма самый обычный плащ, без гербовых отличий, а затем взглянул на перстень, что даже во тьме сиял подобно путеводной звезде. Юлиан крепко задумался, снял кольцо с сапфиром и спрятал в ящик небольшого письменного стола у стены. Граф наскоро расчесался, ладонями пригладил волосы назад. Осмотревшись, он тихо покинул спальню и мягко зашагал в коротких сапогах по ворсистому ковру, ступая хоть и энергично, но абсолютно неслышно. Граф предполагал встретить внизу матушку, что любила поутру, когда черное звездное небо лишь готовилось побледнеть, сидеть в кресле у камина и думать о чем-то своем. Но нет. Никого не было. Дом был тих и, похоже, что все без исключения еще спали в теплых постелях. Море за холмом было спокойно, а погода стояла свежая, но безветренная. Вдали утренние волны с мягким рокотом накатывались на каменистый бережок. Юлиан отворил створку ворот конюшни и зашел внутрь. Колыхнулся теплый воздух; пахло лошадьми. Граф любил этот аромат, отчего-то вводящий в состояние безмятежности и душевного спокойствия. В одном из денников лежал Тарантон, а его высокий бок равномерно опускался и поднимался от глубокого дыхания. Разбудив коня, Юлиан покинул с Тарантоном конюшни, скользнул в седло, а затем направился к главным воротам особняка. Там полусонная стража, различив во тьме господина, спешно пропустила его. Тяжелая штора спальни, где проживала Мариэльд, отодвинулась, и женщина с ласковой улыбкой на сухом лице мирно наблюдала, как ее сын покинул особняк, поступив по-своему. Путь до Луциоса занял пару часов. Устилающие темное небо звезды поблекли и растворились, на Ноэль спустился серый рассвет. Юлиан миновал бесчисленные виноградные плантации, вспаханные и засеянные поля, небольшие крестьянские деревни и, наконец, приблизился к портовому городу. Сейчас, поутру, в сумерках, Луциос был полон как ни в какое другое время суток. Двери лавок распахивались, ремесленники только приступили к работе, а народ сновал уже туда-сюда или налегке, или с тяжелыми, громоздкими мешками за спинами. На улицах царил оживленный гам торговцев. Ноэльцы слыли улыбчивыми и терпимыми к обоим континентам людьми. Причина крылась в том, что именно торговля кормила земли Голубого Олеандра и делала их такими богатыми. Ни королевское розовое вино, ни краситель вайда, ни ценная древесина ягодного тиса, ни поля, коим не было числа — благополучие Ноэля зиждилось, прежде всего, на проездных пошлинах. Чтобы пересечь Черную Найгу, залив между Югом и Севером, купцам требовалось купить на пристанях так называемую Найговскую грамоту, а стоила она в расчете на одну повозку дорого — порядка трехста двадцати серебряных сеттов, или тысячу даренов — и давала возможность единожды пересечь водную границу. Куда выгоднее, хоть и дольше, было проложить маршрут через земли Олеандра, а от того по сухопутному тракту Калтрино топтались купцы обоих материков. В Лорнейских вратах так и вовсе порой шутили, что отыскать местного среди толпы в городе — дело нелегкое. Но терпение и улыбки имеют свойство заканчиваться. Так, из-за появления Левиафана в Луциосе осталось несколько кораблей: как с Севера, так и с Юга — в сумме восемь. И теперь невольные заложники Ноэля искали хоть какую-нибудь работу, чтобы дотянуть до зимы. Обычно моряки не имели привычки покидать портовую часть города, но сейчас, из-за прохудившегося кошеля, сотни несчастных хлынули на улицы даже Высокого Города. Вскипать стали самые терпеливые жители. То тут, то там затевались потасовки, и по мощеным мостовым расхаживала уже порядком измученная стража, разрешая ссоры. Дул едва ощутимый свежий ветер, с северо-востока. Стало быть, за горной грядой Аше, думал Юлиан, его встретит крепкий Фелл, который наполнит паруса благим ветром. Сюда, до безмятежной и зеленой бухточки, устроившейся промеж скал, Фелл долетал во всей своей грозности лишь перед бурями. День обещал быть чудесным. Юлиана от волнения ненадолго охватила дрожь, но он с ней совладал, вздохнул, и въехал в город под стрельчатую арку с развевающими голубыми лентами. Граф спешился, взял Тарантона под узду и свернул налево, в Высокий Город, где жили самые богатые люди. В Луциосе, как и в других городах Ноэля, не было храма Ямеса. Ноэльцы поклонялись Природным Дюжам — двенадцати духам, каждый из которых олицетворял собой один месяц и стихию деятельности. Вера в Дюжей была распространена в Ноэле, Детхае, а также вдоль почти всего побережья Юга: в Айрекке и Сатрий-Арае. Только в варварских землях юронзиев, куда не рисковали заплывать корабли других королевств, поклонялись кровавым и песчаным богам. Заканчивался месяц одного дюжа — Осте, покровителя моря, и приходило время Валгоса, дюжа торговли и хитрости. Поэтому в высокой арке храма, мимо которого двигался Юлиан, висели многочисленные голубые ленточки вместе с кошельками, наполненными одним-двумя бронзовыми даренами с Севера, самой дешевой монетой. Порожний кошель во время месяца Валгоса считался дурной приметой и обещал неблагополучие в ближайший год. Как говорили в Ноэле, пустой кошелек — монеты наутек! Вдоль ступеней белокаменного храма сидели попрошайки, которые с мольбой смотрели на выходящих после утренней молитвы богатых господ. Среди бездомных, на удивление многочисленных, виднелись как высокие северяне, так и смуглые низкорослые южане. Некоторые, не найдя работу, чтобы прокормить себя в этом дорогом городе, не нашли ничего лучше, чем сесть у ступеней храма в надежде на подаяние. Первые лучи солнца скользили по скорбящим от своего положения лицам моряков, по костюмам, которые спустя месяц износятся и обветшают, уподобятся рваным балахонам прочей городской бедноты. Юлиан был одет неказисто, поэтому, когда он пересекал площадь вместе с Тарантоном, на него сначала никто не обратил внимание. Но все же, увидев коня — животное благородное и недоступное обычным людям — некоторые поднялись с холодной каменной лестницы и, кутаясь в одежды от прохлады, пошли в сторону мужчины с вынесенной в привычном жесте рукой. Многие северяне не знали Аельского языка, распространенного в Ноэле, а потому лепетали мольбы на Северной речи. Со склоненной головой Юлиан мотнул ей, отказывая всем, и прошел мимо. Граф Лилле Адан не видел смысла подавать милостыню северянам и южанам, запертым в Ноэле. Несколько даренов либо сеттов лишь вызовут драку, но не облегчат положение несчастных. Нужно было расправиться с Левиафаном, чтобы освободить морские пути, и тогда эти бедолаги сами вернутся домой. Граф миновал попрошаек, прошел кадки с голубыми олеандрами и скрылся за поворотом, ступил на широкую брусчатую улицу, где друг с другом соседствовали высокие трехэтажные каменные дома. Узкие проходы между домами, шириной в одну повозку, вели во внутренние, спрятанные от любопытных глаз, дворы. Там у зажиточных господ располагались конюшни, крохотные сады и пристройки для прислуги. Отыскав нужный дом, Юлиан де Лилле Адан постучал в темную дверь, от которой исходил слабый запах сосны. Дверь открыл слуга в легких шароварах и рубахе с высоким воротом. Он очень недовольно взглянул на скудно одетого северянина, лицо которого частично скрывали упавшие на высокий лоб пряди волос. — Да побери вас всех пучина, чертовы попрошайки! — сморщился юноша-слуга. — И бронзовичка не получишь. Пошел вон! Айор уж было открыл рот, чтоб извергнуть на очередного морячка, который даже не шелохнулся и лишь вздернул бровь, еще одну ругань, но потом заприметил за спиной мужчины коня. Да коня не простого, не сельского, а из породистых. — Ты… Кто Вы…? — невнятно пробормотал молодой слуга, а затем побледнел и лицо его вытянулось до груди из-за отвисшего рта. — Ох, господин Лилле Адан. Я… Ооооо… — Я к господину Артисимо. — Да. Вы… Проходите, господин, проходите, — айор сделался смертельно бледным. — Сейчас Вашего коня заберут слуги. Тео Авариэль еще спит, — слуга обернулся куда-то назад. — Эй, Лорей, Лорей, быстро сюда! Как из воздуха появился смуглый мальчонка южных кровей, вероятно купленный в Зунгруне на невольничьем рынке, самом крупном в Западном части Юга. Очень шустро и быстро он выскочил из дверного проема и взял под узду Тарантона, затем исчез с фыркающим конем в проходе между домами. Юлиан скинул капюшон плаща и зашел внутрь дома, пригнув голову, чтобы многочисленные кошельки, подвешенные вместе с ленточками, не ударили по макушке. А слуга уже отдал приказ другому парню, и тот птицей взлетел по ступеням вверх, где находились покои одного из членов совета, господина Авариэля Ра’Еона Артисимо. Среднее имя этого известного и публичного мужчины указывало на то, что он был выходцем с Юга, где вторые имена на языке Хор’Аф давали для защиты ребенка и покровительства определенного демона. «Ра» было образовано от «Раум» и обозначало бога хитрости и красноречия южан, а «Еон» так и вовсе имело перевод «Владыка». Стало быть, родители Авариэля с самого рождения наследника пророчили ему великое будущее. Присев в кресло в ожидании, граф осмотрелся. Стены были обиты деревянными панелями, мебель сделана из сосны, а ковры привезены, вероятно, из Анеф-Арая, где обученные рабы плели изумительные изделия из шерсти арайских овец, а затем окрашивали их в синие цвета. А вот краситель был ноэльским, потому что именно в Ноэле добывали синий пигмент из цветка вайды, активно произрастающей здесь. Наконец, по деревянным ступеням спустился разодетый в благородный васильковый табард и серое платье под ним мужчина, средних лет, худощавый и очень низкий. Смуглая кожа с едва седыми каштановыми вьющимися волосами обрамляла гладко выбритое мягкое лицо. Отец Артисимо слыл очень богатым человеком, купцом из Саддамета, а потому член городского совета был обеспечен не только благодаря своему статусу. Даже наоборот, можно было смело предположить, что место в Плениуме Артисимо получил по большей части благодаря наследству. Юлиан познакомился с Авариэлем в Плениуме, куда весьма молодой, но баснословно богатый плений избрался совсем недавно. Первое и второе впечатление от общения с Авариэлем осталось весьма приятным: мужчина была умен, красиво одевался и владел слогом.