У нас не было свадьбы. Да к чему она? Генрих слишком занят на работе и уже не так молод, чтобы уместно выглядеть в качестве жениха. А я свою свадьбу когда‑то уже отыграла… Мы просто зарегистрировали свой брак, и я стала Натальей Габриэлсон. Генрих взял недельный отпуск, и мы отправились в Стокгольм. Я попала в удивительный мир красок и картин. Когда мы попали в этот город, меня поразили шведские пейзажи. Я сидела, открыв рот, и ощущала магнетическую любовь к Скандинавии, ведь она дала мне любимого мужчину, новую жизнь, новую внешность и новые возможности. Год я находилась в коме, и три с половиной года ушло на лечение. Четыре с половиной года я была в подвешенном состоянии и не могла показаться людям. За три с половиной года затворничества у меня произошла серьёзная переоценка ценностей. Я поняла, что мужчинами можно не только пользоваться, их ещё можно любить. Генрих оказался мужчиной, которому я боялась причинить хоть какую‑то боль. Он вложил в меня то, чего не вкладывал ни один представитель сильной половины человечества: силы, душу, время, сумасшедшие деньги, которые он платил за лекарства и за то, чтобы меня осмотрели другие специалисты. Годы борьбы за жизнь и за внешность сделали меня совершенно другим человеком. Я стала более мягкой, чувствительной, не такой уверенной, как раньше. Но, имея новые качества, я оставалась СИЛЬНОЙ. Теперь важно поднять собственную самооценку и обрести уверенность. Оставаться неуверенной в себе женщиной с кучей комплексов очень сложно. Несмотря на безупречную внешность, я по‑прежнему боялась зеркал и старалась обходить их стороной. Даже губы красила без зеркала. Просто доставала губную помаду и красила интуитивно. Генрих, как мог, пытался приучить меня к зеркалам. — Только посмотри, какая ты красавица, — убеждал он меня и насильно ставил перед зеркалом. — А вот тут сбоку шрамчик видно. А вот ещё один… — показушно капризничала я, лишь бы побыстрее сбежать. — Наташа, я хороший хирург, но не волшебник. Тут уже ничего не сделаешь. Слишком тонкая и натянутая в этих местах кожа. Но рубцы видно, только когда тщательно присматриваешься. И вообще, эти места отлично закрываются волосами, а волосы у тебя уже вовсю отрастают. Ты жива, здорова, а это большое счастье, — убеждал меня мой домашний психотерапевт. — Генрих, я умом всё понимаю, но не могу отделаться от комплекса неполноценности. — Отбрось все сомнения. Стань более уверенной. Ты всегда уверяла, что раньше была отъявленной стервой, а мне, если честно, в это не верится. Иногда кажется, ты на себя наговариваешь, чтобы придать значимости. Может, это оттого, что, когда я с тобой познакомился, ты была забитым, несчастным существом. — Это болезнь меня такой сделала. — Болезнь в прошлом. Учись жить по‑новому и попробуй стать свободной в душе. Твоя внешность должна гармонировать с твоим внутренним миром. Если хочешь быть счастливой, веди себя так, как это делает счастливый человек. Будь готова к переменам. Ничего не бойся. Я рядом. Вместе мы сила. Трудности объединили нас больше, и мы стали друг другу ещё роднее. Жизнь продолжается. У сильной девушки должны быть сильные желания. — Генрих, по ночам мне почему‑то снится моя могила. — Какая ещё могила? — Ну, моя… та, которая в Москве. Я никогда на ней не была, но отлично представляю, как она выглядит, какой у меня памятник и какая на нём фотография. Я даже иногда чувствую холод могильной земли. — Девочка моя, со временем всё пройдёт и забудется. Нужно попить успокоительное. — Спасибо тебе за понимание и заботу. Генрих вёл машину, а я откинулась на спинку и любовалась природой. Мы проезжали красивейшие леса и многочисленные озёра, перемежающиеся с ухоженными полями. К этому времени урожай был уже убран, и на полях оставались только большие рулоны соломы, упакованной в полиэтиленовую плёнку и аккуратно уложенной. А ещё мы миновали очень много площадок для гольфа. Генрих пояснил, что популярность его растёт с каждым годом. Да и дело это прибыльнее, чем выращивание хлеба или овощей, ведь с продуктами питания в стране проблем нет. Через несколько минут я закрыла глаза и стала вспоминать Анфису… Она была неординарной женщиной и этим цепляла мужчин. Она была слишком непредсказуемой и своевольной, свободной и независимой как внутренне, так и внешне. Умела выделиться из толпы и держать мужчин в напряжении. Чётко контролировала свои чувства и заставляла окружающих считаться с собой. Она знала вкус и аромат жизни. У неё был взгляд как омут. Она умела оцарапать влюблённое сердце. С мужчинами обставляла всё так, что им было мало одной постели и они тут же подыскивали для неё местечко в душе, и она занимала в ней достаточно сильные позиции. Анфиса никогда не скрывала, что любит играть мужчинами. Считала себя сильной, потому что позволить себе быть по‑настоящему циничной может только несгибаемая личность. Нынешнее время требует циничности, иначе не выживешь. Анфисе становилось смешно, когда окружающие начинали упрекать стерв или сильных женщин. Она считала, что стервы честны с окружающими, а «белые и пушистые» лицемерны и фальшивы. Анфиса хотела получить от жизни всё… Уж онато знала, что быть стервой — высокое искусство. Безжалостно уничтожала чувства и пряталась, выстраивая незримую стену между собой и мужчинами, которые хотели с ней отношений. Мало кто мог заставить её спрятать коготки. Наталья Габриэлсон была совсем другой. Закомплексованной, испуганной, очень зависимой и скромной. А быть может, даже забитой. Она не могла, как Анфиса, внутренне ощущать себя яркой, роковой и особенной. Она навсегда запомнила то страшное время, когда уродкой пряталась в четырёх стенах… Я до сих пор не понимала, почему из массы красивых и интересных девушек Генрих выбрал именно меня. Вот Лена, которая выгнала меня из его дома… Ведь он отказался от неё ради такого неприглядного и несчастного бесформенного существа… Генрих — завидный жених. Солидный, уважаемый, состоятельный, известный врач. Сколько девушек мечтали покорить его сердце… Желание забиться под чьё‑то крылышко, спрятаться за чьюто сильную спину и переложить свои многочисленные проблемы на чужие плечи присуще каждой женщине. Наталья Габриэлсон должна быть очень счастливой, ведь ей завидуют многие. И многие хотели бы оказаться на её месте. Никто не знает, чем заплачено за то, что имеет она… — Ну вот и приехали, — перебил мои мысли Генрих. — Добро пожаловать в Стокгольм. В Стокгольме мы разместились в самом дорогом, солидном и фешенебельном отеле, поблизости от одной из главных пешеходных улиц, Кунсгатан, цветочного и овощного рынков. Рядом с отелем — крупнейший концертный зал, где ежегодно объявляют нобелевских лауреатов. Когда мы пошли в торговый центр, я увидела у обменного пункта двух русских. Они бурно восхищались: мол, уникальный обменный пункт, российский рубль здесь обычная конвертируемая валюта, которую можно обменять на шведские кроны, а те, в свою очередь, обратно на рубли или на любую другую валюту. Меня поразил цветочный рынок. Море великолепных цветов, а главное, нужно видеть, с каким удовольствием и вкусом их здесь покупают. Покупают не только для торжественных случаев, а больше из‑за любви к цветам, из‑за отношения к ним как к обязательным спутникам быта. Вечером мы сидели в кафе на набережной большой реки. Затем любовались панорамой Старого Города. Меня поразил интересный дизайн в шведском магазине модной одежды. Стволы берёз, а на ветках деревьев висят вешалки с платьями, слышно пение птиц и пахнет лесом… В центре зала стояла большая скамья из сколоченных досок. Когда я поинтересовалась у Генриха, почему такой необыкновенный дизайн, он сказал, что таким образом шведы воспитывают любовь к лесу. Ведь это страна леса и воды. Здесь есть ощущение простора. Здесь очень много лесов. Я с любопытством рассматривала сердца из веток на входных дверях старинных домов. Меня очаровало, что шведы не зашторивают окна, все их квартиры как на ладони. Когда я спросила Генриха, зачем они зажигают маленькие светильники на подоконнике в каждом окне и не задёргивают окна шторами, муж сказал, что у этих светильников есть своя история. В Швеции много месяцев темно и сыро: зимний день короток, до января хлещут дожди. Огонёк лампы поднимает настроение. Даже врачи рекомендуют лечить осеннее уныние под электрической лампой. Таком образом шведы создают ощущение праздника. Я не могла не восторгаться чистотой и порядком в городе. А также прониклась национальными чертами шведов — терпимостью и бесконфликтностью. Жители этой страны во всём и всегда поддерживали нейтралитет. Кстати, учёба в местных вузах бесплатная. Каждый день, проведённый в Стокгольме, мы открывали для себя что‑то новое. По вечерам Генрих ложился с ноутбуком в кровать и работал. Что поделать — трудоголик. А я сидела на террасе, смотрела на фонарики в окнах и думала: «Вот бы всё это показать маме и Владу…» А ведь у Влада сегодня день рождения… Не удержавшись, я прошла мимо Генриха в ванную комнату, включила воду, взяла свой мобильный и по памяти набрала номер брата. Хотя прошло пять лет, я отчётливо помнила все номера. Услышав до боли знакомый голос, ощутила, как из глаз полились слёзы, и прошептала: — Влад, это я. В трубке воцарилось молчание, и я почувствовала, что брат замер. — Кто это? — Это я. С днём рождения!!! Ты один? — Я очень боялась: вдруг мама рядом. — Один. — Что делаешь? — Готовлюсь встречать гостей. Кто это? — Влад, это я. — Кто я? — А помнишь, как мы с тобой были совсем мелкими и ты спрашивал у меня, какой высоты небо? А потом во дворе вставал на скамейку и пытался до него дотянуться. Когда я говорила тебе, что небо выше, ты лез на дерево, чем жутко пугал соседей, вытягивал руку и вновь пытался его достать. Влад молчал. — А помнишь, как мама привезла нас на море? Ты его не видел, зато почувствовал. Сразу сказал, что вода слишком солёная. Мы гуляли с тобой по берегу, а потом, сидя на песке, встречали рассвет. Ты не мог его видеть, но ты всё представлял. Я тебе рассказывала, как он прекрасен. Правда, я закат больше люблю, но рассвет тоже красив… Я тебе ещё тогда сказала, что рассвет почему‑то навевает ностальгию по чему‑то потерянному. Я боялась что‑то потерять… Наверное, не зря боялась, потому что наступил момент, когда я потеряла всё. — Анфиса… — Я. — Это звонок с того света? — Нет. Это звонок с этого света. С днём рождения, брат! — Анфиса?! — Извини, что не поздравляла тебя с прошлыми днями рождения. У меня не было такой возможности. В те дни, когда у тебя выпадали именины, я лежала в больнице и не могла говорить. Я вспоминала, как в детстве мы водили вокруг тебя хоровод и как ты задувал свечи… Я всегда была рядом. Мама отрезала тебе самый большой и красивый кусок торта с клубничкой, объясняя, что ты именинник. А я обижалась, потому что была мелкая и дурная. Ты всегда отдавал мне свою клубничку. — Анфиса, я уже ничего не пойму… Ты жива?! — Влад, родной! Да, я жива и очень тебя люблю. Только, пожалуйста, маме ничего не говори. Не нужны ей такие переживания. Пусть ходит на могилу, и она будет её отдушиной. — Мы же тебя похоронили… — Я живу в Швейцарии, но сейчас я в Швеции. Правда, под другим именем и с другой внешностью. Слишком долго объяснять. Это не телефонный разговор. Когда‑нибудь я расскажу тебе всё при встрече. — А когда будет эта встреча? — Обязательно будет, только дай мне собраться с силами. Я ещё слаба. — Анфиса, господи, не может быть… — Может. Знаешь, теперь я точно знаю, что в этой жизни может быть всё… Влад, я помню твою очень хорошую привычку хранить секреты. — Сестрёнка, не сомневайся. Знаешь, чего мне сейчас хочется? — Говори. — Открыть бутылку шампанского и выпить бокал за твоё воскрешение. — Давай выпьем вместе. За воскрешение и друг за друга. Ты поднимешь бокал в Москве, а я — в Стокгольме. Я сейчас тоже раскупорю бутылку шампанского. За нас! Придёт время, мы обязательно встретимся и поднимем бокалы уже не на расстоянии! Я тебе обещаю! — Сестрёнка, ты только скажи, кого же мы тогда похоронили? — Другую девушку. Если честно, я даже имени её не знаю… Глава 16