— А что такое гробовщик? — Это тот, кто… кто заботится о таких людях, как твоя мама. — Но она и так хорошо выглядит, — возразила я. — Ты сам всегда ей это говорил. — Это правда. У мамы мягкие темные волосы, а ее кожа пахнет розами. И тут я вспомнила цвет ее лица, когда мы виделись в последний раз, и мою грудь вдруг сжало так сильно, словно ее обмотали гигантской эластичной лентой и стянули что есть мочи. — Меня не волнует, что она немного желтая. Я просто хочу ее увидеть. — Бедный ягненочек, — пробормотала мисс Гринуэй, которая пришла к нам, чтобы «помочь слегка прибраться». Но отец смотрел в окно с таким выражением лица, будто ожидал, что мать сейчас покажется на дорожке и откроет входную дверь. Вспоминая все это сейчас, я жалею, что отец взял меня с собой посмотреть на тело мамы. Неужели он не понимал, как сильно это на мне отразится? Едва ли в те дни это было таким обычным делом, как теперь, когда маленьких детей берут с собой, даже если хоронят их родителей. Но, несмотря на случившееся потом, я верю, что отец хороший человек. Наверно, он думал, что это поможет мне смириться с утратой. Каковы бы ни были причины, подробности того ужасного дня до сих пор неизгладимо запечатлены в моей памяти. И сейчас, когда прошло столько лет и я сижу в камере, я не могу запретить своему мозгу прокручивать их снова и снова. Снаружи похоронный салон выглядел как закрытый магазин. В книгах, которые я читала, это слово обозначало гостиную. Здесь же было целое здание с белыми занавесками на окнах и светлыми пластиковыми цветами в вазе на столике рядом с большим золоченым крестом. Человек в черном костюме провел нас в заднюю комнату. Было так тихо, что я слышала собственное дыхание. Глаза матери закрыты. Ее лицо больше не выглядит желтым. Она вся белая и блестящая. — Что у нее с подбородком? — воскликнула я. Он был совсем другой формы — вытянутый и заостренный, как мое лицо в кривом зеркале на ярмарке, куда меня однажды водили родители. — Все дело в мышцах, милая, — отозвался человек в черном. — Они обвисают, когда люди умирают. — Но она не могла умереть! — закричала я. — Она просто… ушла! Ты сам мне это сказал, папа! Разве нет? Я вцепилась в его руку, отчаянно дергая за рукав. — Пусть она проснется, папа! Заставь ее! Его голос звучал так, словно он его выдавливал, как зубную пасту из почти пустого тюбика: — Я не могу, Элли. Ее тело больше не работает. — Тогда исправь его! — рыдала я. Разве он не починил наш бойлер после того, как тот «продолжал мигать» при повторном включении? Отец был «хорошим мастером». Мама всегда так говорила. Он даже приделал крышку моей музыкальной шкатулки после того, как та оторвалась от петель. — Иногда, дорогая, людей невозможно починить. — По лицу отца текли слезы. Они напугали меня. Взрослые не плачут. Так мама тоже говорила. — Наверно, это плохая идея. — Он взял меня за руку и повел к дверям. — Она умерла из-за меня? — Мой голос звучал тихо, как чужой. Мы уже вышли на улицу, направляясь к машине. Я не могла унять дрожь. Будто чудовище завладело телом, встряхивая меня изнутри, как желе, которое мы с мамой когда-то готовили вместе. У меня даже зубы стучали. — Нет! Конечно, не из-за тебя! Что это тебе в голову взбрело, Элли? — К нам с ревом приближался мотоцикл, и папа быстро подхватил меня, чтобы благополучно перебраться через дорогу. — Я расстроила ее, — тихо пояснила я. — Как? Когда? — В тот раз, когда спросила, почему она не может завести еще ребенка, а потом она разбила голубую чашку. Отец покачал головой. — Это здесь совсем ни при чем, Элли. Она болела. И доктора ничем не могли ей помочь. — Но она ведь хотела еще ребенка? — Да. — Он кивнул. — Мы оба надеялись, что подарим тебе братика или сестру. Но не получилось. Я ничего не сказала, потому что не хотела еще больше его расстраивать. Но в глубине души я знала правду. Я причинила боль матери, когда об этом заговорила. И именно тогда ей стало хуже. А потом она умерла. Значит, это моя вина. Много лет спустя я побывала на выставке черно-белых фотографий в Национальной галерее, где меня поразил портрет девушки Эдвардианской эпохи в траурном платье. Ее волосы были убраны назад под черный бархатный ободок, открывая высокий лоб, как у Алисы в Стране чудес. Ее нежные глаза смотрели кротко, уголки губ печально опустились. От нее исходила аура принятия горя. Я сразу поняла, что она чувствует. И пока я стояла там среди толчеи других любителей искусства, эта фотография словно опять перенесла меня на похороны мамы. Я застыла возле открытой могилы рядом с отцом, одетым в длинное серое пальто. В руке я держала ранние нарциссы из нашего сада. По папиному указанию я бросила их в яму на крышку гроба. — Почему мама должна быть там? — спросила я. — Что она говорит? — заорала мать мисс Гринуэй. — Ш-ш-ш, — сказал кто-то еще. Потом все люди вернулись в наш дом, в том числе мамина подруга, мать мальчика по имени Питер Гордон. Мы с ним играли вместе, когда были маленькими, а потом ходили в одну школу, правда теперь почти не разговаривали. Меня гладили по голове и обнимали люди, которых я никогда раньше не видела. Поступали бы все они со мной мило, если бы знали, что я расстроила маму так, что она в конце концов умерла? После похорон мамы все изменилось. Папа вернулся к работе, а меня начала провожать в школу мисс Гринуэй. — Да без проблем, Найджел, — услышала я однажды, как она сказала отцу. — Я уже говорила вам, и это правда. Мне все равно больше нечего особо делать. Я никогда раньше не слышала, чтобы она называла моего отца «Найджелом». Мисс Гринуэй всегда казалась очень нервной, когда была со мной, и так крепко держала меня за руку, пока мы переходили дорогу, что почти причиняла боль. — Ты под моим присмотром, — постоянно повторяла она. — Мне нужно вернуть тебя в целости и сохранности, иначе твой отец никогда меня не простит. Она много болтала (мама часто говорила, что наша соседка «пустомеля»). Она также задавала вопросы типа кто моя любимая кинозвезда или какое у моего отца любимое блюдо. Я не могла ответить на первый вопрос, но знала, что мама часто готовила блюдо под названием «жаба в норке» [3]. При одном воспоминании об этом у меня на глазах выступили слезы. Я очень сильно по ней тосковала. Однажды я почувствовала, что должна перепрыгивать через трещины на тротуаре. Мамин голос сказал мне, что если я так не сделаю, отец может умереть — так же, как она. — Осторожнее, — твердила мисс Гринуэй. — Ты можешь упасть и пораниться. Но я не могла перестать. Мисс Гринуэй приводила меня к себе домой после школы. Я была с ней до тех пор, пока отец не возвращался с работы. Мне это не нравилось, потому что ее старая морщинистая мать пользовалась тошнотворными духами, от которых щекотало в носу. А еще она показывала мне язык, когда никто не видит, и смеялась. Ее глухота, казалось, то появлялась, то исчезала. Иногда она разговаривала тихо, а иногда очень громко. — Я вот что тебе скажу! — проорала она мисс Гринуэй прямо передо мной так, что у меня зазвенело в ушах. — Ничего хорошего из этого не выйдет! Я не понимала, что она имеет в виду, но прекратила задавать вопросы, потому что на них никто не отвечал. Мои ночные кошмары стали настолько ужасными, что под глазами появились темные мешки. — Вашей дочери необходимо больше свежего воздуха! — заявил доктор, когда однажды субботним утром отец сводил меня в больницу. К тому времени уже наступало лето. Трава пахла по-другому, птицы начали щебетать. Их трели напоминали, как мама насвистывала песни. — Мы едем в отпуск! — объявил отец. Родители однажды возили меня на море, в местечко под названием Девон. Там мы строили песочный замок с настоящими бумажными флажками. Но в этот раз мы ехали не на пляж. Нам предстояло «познавательное путешествие». Оно включало и посещение римской виллы недалеко от места под названием Ньюкасл. — Смотри, Элли, — сказал отец. — Римляне были такими умными, что у них имелось подземное отопление. Но меня больше привлекли мозаики. — Они создавали картины из битого стекла и керамики, — пояснил отец, заметив мой интерес. Я снова вспомнила о разбитой голубой чашке мамы. — Я бы с удовольствием этим занималась. Он улыбнулся, словно я сказала глупость. — Это не так просто. — Но если собрать кусочки разбитых вещей вместе, вдруг они снова оживут? Я ощутила легкость в сердце, словно туда проник луч надежды. Отец перестал улыбаться. — Полагаю, что так, — сказал он. Потом быстро обнял меня. — Забавная ты малышка. Когда мы вернулись после недельного отсутствия, была почти ночь. Но в доме горел свет, а открыв дверь, мы почувствовали аппетитный аромат из кухни. На столе лежала записка: «Ужин в духовке». — Как это мило со стороны мисс Гринуэй. «Жаба в норке»! Мое любимое. Позже, когда мы закончили ужинать, отец пошел поблагодарить соседку. Он отсутствовал так долго, что я заволновалась. Вдруг с ним что-то случилось, как с мамой? Когда он вернулся, то долго меня обнимал. Мне показалось, что я вижу слезы в его глазах. — Произошло что-то плохое, папочка? — спросила я. Он улыбнулся, как делают взрослые, когда притворяются, что все в порядке, хотя на самом деле это не так.