И тут Роджер все портит. — Я не буду обедать, если ты не возражаешь. Лучше продолжу переделывать провода. — Ну ладно, — отвечаю я, помедлив и вспомнив советы консультанта. Пусть будет занятым. Выход на пенсию — это стресс, если предаваться безделью. Он тянется к моей ладони и стискивает ее, как будто ищет подтверждения. А у меня стоят перед глазами те длинные волосы, длинные ноги. Я сжимаю руку мужа в ответ, но невидимая незаживающая рана внутри меня горит и ноет. Снаружи хлопает автомобильная дверь. Маленькие ножки бегут по дорожке. Стучит дверной молоток. Раздается голос дочери: — Джош, дождись маму! Внук, одетый в красную футболку, которую я купила ему на прошлой неделе, прыгает в мои объятия. Ого! Он уже слишком тяжелый, чтобы держать его на руках, — но я держу, втягивая носом его запах. Джош — это доказательство того, что я все сделала правильно, сохранив свою небольшую семью. — Бросай, буля! Бросай! Мой внук в один прекрасный день выйдет играть в крикет за сборную Англии. Я уверена! У него удивительный глазомер и чувство мяча. — Слишком высоко! Я пробую еще раз. Бум! Джош отбивает мяч пластиковой крикетной битой, привезенной из нашего весеннего внепланового мини-отпуска на островах Силли. — Отлично! — Еще! Еще! Я смотрю на небо. Солнце скрылось за тучами. В воздухе духота, он ощущается тяжелым и плотным, стало быть, гроза неминуема. — Только один разок! Отбитый мяч свистит в воздухе над моей головой и улетает к дому. — А ну, кто быстрей, буль! Я нарочно отстаю, позволяя ему выиграть. И когда притормаживаю — замечаю Роджера через доходящее до пола французское окно кабинета. Что-то в его поведении кажется странным, я понимаю это даже с такого расстояния. Он с телефоном возле уха ходит взад-вперед по комнате, размахивая руками, словно с кем-то спорит. Он ведь говорил, что собирается чинить провода? Подозрения шевелятся во мне неприятными холодными змеями. «Мы все равно встречаемся». — Мяч у меня, буль! Я совершенно не хочу ссориться с мужем на глазах внука. — Давай проверим, как далеко ты сможешь его бросить, дорогой. Тренируйся пока, я вернусь через минуту. Я иду к дому. Роджер теперь стоит спиной ко мне. Затем поворачивается боком. По его лицу текут слезы. И в тот же миг я все понимаю, хоть и не слышу его слов. Мой муж разговаривает с Кэрол. Он все равно тоскует по ней. Хочет уйти от нас. И все мои решения — это лишь попытка закрыть глаза на проблему. В ярости я дергаю ручку окна. Заперто. Но муж вздрагивает от шума. На его лице появляется виноватое выражение. Он пытается скрыть его, однако уже слишком поздно. Он шевелит губами, делая знаки, что это неотложный звонок. Да уж, не сомневаюсь. Но мне плевать. — Открывай, ты, ублюдок! — кричу я. (Здесь следует добавить, что я обычно не произношу таких слов.) А он опять поворачивается ко мне спиной! Я снова дергаю ручку. На этот раз так сильно, что она едва не отрывается от створки. С неохотой, или мне так кажется, он кладет телефон в карман и открывает окно. — Это она, да? — требую я ответа, врываясь внутрь. — Ты о чем? — Ты прекрасно знаешь, о чем я, черт побери! Дай мобильник. Он инстинктивно прикрывает рукой карман: — Не надо. Прошу! Поздно. Я уже подскочила и выхватила телефон, и теперь лихорадочно пытаюсь посмотреть, с кем был последний разговор, но муж отбирает у меня трубку. Я выдергиваю телефон из его рук, и он снова отнимает его. Лицо мужа красное, глаза испуганные. — Кэрол была с тобой, когда ты выбирал этот сраный игровой домик, да? — ору я. — Ну, давай! Признавайся! Роджер колеблется. Всего секунду. Но этого достаточно. — Все совсем не так, как… — неуверенно начинает он. — Ах ты, сволочь! — кричу я. — Ты все равно этого не стоишь! Ты все разрушил. Все. Молодец, возьми с полки пирожок! Ступай к ней, она с радостью тебя примет. Но не думай, что у тебя останется и семья! Я позволю ей строить из себя бабушку только через мой труп! И тут я вспоминаю. Джош! Где он? О господи. Как я могла оставить его без присмотра? Проклятый Роджер. С возрастающим чувством ужаса, от которого волоски на руках встают дыбом, я осознаю свою вину. На лужайке пусто. Паника подступает к горлу, мешая дышать. Я пытаюсь рассуждать, пока несусь в дальний конец сада. Ребенку отсюда не выбраться, так? После рождения внука мы укрепили забор между нами и соседями. Джош не сможет перелезть через запертую на висячий замок боковую калитку, выходящую на дорогу. Она слишком высокая. Его нет на деревянной горке и качелях, которые мы купили ему к четвертому дню рождения. В игровом домике, может быть? Я бросаюсь туда и заглядываю внутрь. Стул и столик с книжкой-раскраской, наполовину изрисованной. Больше ничего. В беседке его тоже нет. Бьют церковные часы. И тут у меня замирает сердце. Когда люди так говорят, они подразумевают, что это просто оборот речи. Но мое сердце действительно перестает биться в момент, когда я заглядываю за игровой домик и вижу выломанную доску в заборе. Как такое могло случиться? Мы все проверяли на прошлой неделе. Теперь здесь щель. Достаточно большая, чтобы туда мог пролезть ребенок… Я отрываю занозистые доски, царапая ладони, не чувствуя боли, пробивая путь на соседний участок. И в этот момент вспоминаю слова Роджера. «…Заходили новые соседи — сказать, что они переустраивают сад». Здесь пруд. Большой пруд с причудливыми чашами для фонтанов в центре. И на поверхности воды плавает маленькая красная футболка. Часть первая До происшествия Незабудка (Myosotis sylvatica) Синий полевой цветок. История гласит, что когда-то давным-давно пара влюбленных устроила пикник на скале. Девушка заметила красивый синий цветок, растущий на краю. «Какая прелесть!» — воскликнула она. Молодой человек тут же вскочил, чтобы сорвать его для нее, но потерял равновесие и упал. «Не забывай меня!» — успел он крикнуть, пока летел навстречу смерти. История-напоминание — как будто мы нуждаемся в этом, — что любовь бывает смертельной. Глава 1 Элли Королевская тюрьма Лонгвэйд, Оксфордшир Четыре месяца спустя Я обвожу взглядом камеру. Голое помещение, если не считать покрытого пластиком стола, жесткого стула с прямой спинкой, картонной коробки для хранения одежды, двух узких коек и унитаза, чтобы делать свои дела после того, как двери камер запираются. Моя подушка твердая, как камень, потому что новая. Они всегда такие в начале срока. «Думаю, их специально делают жесткими, чтобы ты глаз не могла сомкнуть», — предположила моя сокамерница. Сейчас ее нет. Так что я лежу на спине и размышляю о всякой всячине. Я потратила жизнь, пытаясь забыть прошлое. Но возможно, пришло время взглянуть в лицо фактам. От этого может зависеть моя свобода. Когда я вспоминаю детство — ту его часть до происшествия, — в основном в голову лезут всякие мелочи. Глупые, почти обыденные случаи. Только позднее я поняла, что они предвестники грядущих ужасов. Взять хоть вареные яйца всмятку. Когда я впервые показывала своему внуку Джошу, как их правильно чистить, то слышала в голове голос мамы, так ясно, словно она стояла рядом со мной на нашей прежней кухне в зеленом пригороде с северной стороны Лондона.