— С тобой все хорошо, все хорошо, — причитала моя новая мать, забрав его у меня и прижимая к себе. Майкл все еще широко раскрывал глаза от ужаса. — Откуда ты знала, что нужно делать? Вот теперь, когда мой маленький брат был в безопасности, меня затрясло. — Я санитарка в скаутском отряде, — пролепетала я. Шейла расплакалась. — Спасибо тебе. — Она высморкалась. — Наверно, изюм упал на пол. Тут нет моей вины. Она выжидающе посмотрела на меня, будто думала, что я не соглашусь. Я промолчала. Так было проще. В тот вечер, когда отец возвратился домой, он крепко и от души обнял меня. — Сегодня ты спасла брату жизнь, — сказал он. — Мы очень гордимся тобой. Когда после чая я поднялась в гостиную бабушки Гринуэй, то ожидала, что она тоже поздравит меня. Однако она даже не упоминала об этом, пока я не собралась спать. — Ты сегодня совершила хороший поступок, дорогая. Но подобных случаев станет больше. Попомни мои слова. Мне не хотелось выяснять у отца, что имела в виду старушка. У него все равно по вечерам оставалось не слишком много времени на меня. Когда входил в дом, он первым делом всегда целовал в щеку мою новую мать и спрашивал, все ли с ней «в порядке». Потом баюкал Майкла на руках, глядя на него так, словно не мог поверить, что тот действительно существует. — Мой сын, — повторял он без конца. — Мой сын. В последнюю очередь он мог взъерошить мне волосы и спросить, как у меня прошел день и была ли я «хорошей девочкой». — Да, папочка, — отвечала я, вспоминая о домашнем задании, которое закончила перед чаем, и о том, как помогала своей новой матери купать Майкла; проверяла, что он достаточно сухой, прежде чем мы одели его в мягкую голубую пижаму, пахнущую детским стиральным порошком. А затем мы сидели с братишкой рядом, и я заводила ключом свою музыкальную шкатулку. Ему нравилось хлопать под музыку в свои маленькие пухлые ладошки с ямочками. Позже, после происшествия, люди, присматривающие за мной, спрашивали: ревновала ли я. Правда в том, что нисколько. Я очень сильно любила Майкла, до боли в груди. Я бы сделала ради него что угодно. По сути, я теперь ходила за ним по пятам, чтобы быть уверенной — он больше не подберет изюм или что-то другое, чем можно подавиться. В скаутском отряде мне вручили нашивку на форму, когда узнали, что я спасла младшего брата. Я носила ее с гордостью. — Она заслуживает того, чтобы быть его матерью, — а не ты, — сказала бабушка Гринуэй жене моего отца, когда я кормила Майкла завтраком. Он сидел на высоком стульчике, а мачеха подпиливала ногти за кухонным столом. — Малец мог бы помереть, если бы не Элли. Я уже говорила тебе раньше. Тебе надо обратиться к доктору насчет… — Прекрати свои глупые бредни сейчас же! — перебила Шейла. На ее щеках появились два розовых пятна, как всегда, когда она злилась. — Ты сама не понимаешь, что говоришь, мама! И она продолжила подпиливать ногти. Моя новая мать не желала, чтобы кто-то другой прикасался к моему младшему брату в первые дни. Но с того случая, как он чуть не задохнулся, она была более чем счастлива, когда я присматривала за ним. — Она потеряла свою исключительность, — мрачно сказала как-то бабушка Гринуэй. — Теперь, если что-то произойдет, сможет обвинить кого-то другого. Мой десятый день рождения прошел без особой суеты. — Я слишком занята, чтобы устраивать ей вечеринку, — услышала я однажды вечером фразу своей новой матери, адресованную отцу. Это несправедливо! Я стану единственной в классе, у кого не будет праздника! Почему отец не заступился за меня и не настоял? Но у меня по крайней мере оставался Майкл. Он был лучшим подарком на свете. К тому времени, как снова появились нарциссы, мой младший брат начал ходить. Это означало, что я ни на минуту не могла отвести от него взгляд. Он перебирался от одного предмета мебели до другого, часто падая и ушибая колени. А потом громко плакал, и жена моего отца, которая обычно «пыталась немного отдохнуть», тут же прибегала. — Что ты с ним сделала? — Ничего. — Не смеши меня, Шейла, — говорила бабушка Гринуэй. — Дети всегда падают в таком возрасте. Если бы ты тоже иногда за ним следила, вместо того чтобы постоянно спать, — ты бы это понимала. — Замолчи, мама! Перестань меня все время критиковать, а иначе можешь уйти и жить в другом месте. Нет! Я не могла потерять и бабушку! Мы с миссис Гринуэй соглашались — спорить не имело смысла. Нам оставалось лишь сидеть тихо и ждать, пока уляжется гнев Шейлы. Однако — и я знаю, что это прозвучит ужасно, — временами я задумывалась, насколько проще шла бы жизнь, если бы моей новой матери не существовало, а здесь были бы только я, папа, Майкл и бабушка Гринуэй… Та женщина в детском доме говорила правду. Никто не хотел меня удочерять. Когда я снова попыталась убежать, меня отправили в заведение более жесткого режима. С решетками на окнах. Там мы тоже учились, но я не уделяла занятиям большого внимания. Все, чего я хотела, — поскорее вырасти и выбраться оттуда. И вот наконец мне восемнадцать! Я могу жить в хостеле. Делать то, что нравится, — и никто не будет указывать мне, что именно. Я устраиваюсь на работу в супермаркет, и это очень здорово, потому что смогу получать скидку на еду. Но самое классное — девушки, с которыми я вместе работаю, по-настоящему дружелюбны. — Пойдешь с нами в клуб в эту пятницу? — спрашивают они. Я не говорю им, что никогда раньше не была в клубе. Они начнут задавать вопросы, а я не хочу рассказывать, что бо́льшую часть жизни провела на попечении. Так что я спускаю свое жалованье на блестящее платье и туфли с высокой «платформой». — Ого, как ты принарядилась! — говорит одна, и мне становится неловко, потому что все они просто в джинсах. Когда мы приходим в клуб, музыка так гремит, что я не слышу, о чем говорят мои подруги. Затем они растворяются в танцующей толпе, и я чувствую себя глупо. Может, лучше пойти домой. А потом ко мне подходит этот тип. Он выглядит старше, чем большинство здешних парней, но, возможно, потому, что носит бороду и крупный, хотя и не толстый. У него на шее золотая цепь, и одет он тоже шикарно, ботинки сверкают под клубными огнями. — Могу я угостить тебя? — предлагает он. Я не говорю ему, что не особо люблю алкоголь, поскольку за это по-настоящему попадает, когда тебя застукают с выпивкой в детском доме. Просто прошу взять джин с тоником — мы его много продаем в супермаркете. Он приносит мне порцию, которую называет «двойной». Когда начинается последняя песня, он прижимает меня к себе и целует. Мой первый настоящий поцелуй! Некоторые из мальчиков в детдоме пытались, но мне они не нравились. На этот раз все иначе. Я чувствую всем нутром — это мужчина, а не мальчик. Меня это пугает и возбуждает. — Меня зовут Барри, — наконец представляется он, когда ведет меня за руку прочь с танцпола. Барри. Я верчу это имя на языке. Оно звучит дружелюбно. — Хочешь, поедем ко мне домой? — непринужденным тоном спрашивает он. — Хорошо, — отвечаю я, стараясь говорить спокойно. Джин с тоником дает приятное чувство отстраненности. Он живет в отдельной квартире. Мне интересно, как он может позволить себе такую аренду, но затем он сообщает, что работает электриком и «зашибает хорошие деньги». Мое сердце стучит очень быстро, когда он меня раздевает. Это очень лестно, что он хочет такую, как я, — которая ничего из себя не представляет. — Откуда у тебя шрамы? — интересуется он, когда снимает с меня лифчик и видит отметины на спине. — А, папаша постарался, — отвечаю я так, будто это не имеет значения. — Давным-давно, когда я была еще ребенком. Его глаза сужаются. Меня охватывает страх. — Он до сих пор тебя обижает? Я отрицательно трясу головой: — Я не видела его уже много лет. — Ну, если я когда-нибудь его встречу, он получит все, что заслужил. Затем он гладит меня по груди. У него крупные руки. Умелые, будто они способны на все. — Ты красавица, — говорит он. — Оставайся со мной. Я обещаю, что никому не позволю снова причинить тебе боль. На следующей неделе я переезжаю из хостела в квартиру Барри. Если бы я только знала тогда, что делаю. Глава 12 Джо — Отвали от меня! — ору я. Я стучу кулаками по его лицу. Царапаю щеки ногтями. Но он все затягивает и затягивает ремень вокруг моего горла. Я кашляю. Давлюсь. Задыхаюсь. Я чувствую жар от приливающей к лицу крови. Я не могу дышать. Пытаюсь бить его головой в грудь, но звук от ударов металлический, как будто он не человек… — С вами все в порядке? — спрашивает голос. Это девушка с тележкой, нагруженной напитками и закусками. Я понимаю, что уснула, уронив голову на стол. Она болит. Я снова колотила ею куда попало? — Да просто кошмар приснился, — говорю я, чувствуя себя дурой. Она одаривает меня нервной улыбкой и двигается дальше. Я пытаюсь взять себя в руки. Мужчина, разрешивший мне доесть его сэндвич, исчез. Но под его сиденьем валяется раздавленный батончик «Марс», который я подбираю и кладу в карман на потом. За окном тянутся бесконечные полоски полей. Никаких построек. Пасутся коровы. Затем мелькает ряд красивых коттеджей. Я бы все отдала, чтобы жить в похожем уголке. Наверно, приятно иметь место, которое можно назвать домом, и собственный ключ от входной двери. Я чувствую, что мочевой пузырь вот-вот лопнет, так что прохожу через вагон к туалету, снова хватаясь за спинки сидений, чтобы не упасть. И снова люди отворачиваются, но я все равно им улыбаюсь, вполне собой довольная. Я еду первым классом! Впервые в жизни я ничем не хуже других. На полу туалета лужа. Надеюсь, следующий посетитель не подумает, что это сделала я. У меня еще осталась гордость. Я мою руки под одним из умных аппаратов на стене, куда подставляешь ладони и в них автоматически выдавливается мыло, льется вода, а следом включается сушилка. Затем я, спотыкаясь, возвращаюсь обратно на свое место как раз к тому моменту, когда по радио объявляют: «Наш поезд прибывает на станцию Пензанс. Конечная. Просьба освободить вагоны». У меня ёкает сердце. В поезде я чувствовала себя в безопасности. Но что теперь? Я выхожу из вагона, и на меня набрасывается ветер. Я думала, что в Бристоле холодно, но тут настоящий колотун. Хотя еще только сентябрь — кажется, что зима. Я поднимаюсь по пологому склону, а затем сворачиваю за угол возле супермаркета. Теперь я его вижу. Море. Оно выглядит темным и страшным. Я вздрагиваю и заставляю себя отвести взгляд.