«Искор-1» скользнул без малейшего сотрясения по желто-коричневой взлетно-посадочной площадке марсианского космодрома. Так мягко не останавливаются даже земные автобусы. Может быть, вы не знаете, что нос дедушки Санди свернуло набок именно при остановке автобуса. Хозяйственная сумка с консервными банками неожиданно соскочила с багажника и ударила его по носу. С тех пор лицо его стало асимметричным и меньше нравится бабушке Марии. Понятно, с нами на Марсе такого случиться не могло — не только потому, что у нас не было хозяйственной сумки, а все консервы мы прикончили, но и потому, что торможение всех передвижных средств на Марсе происходит очень плавно. Снаружи доносились тонкие протяжные голоса: — Фао, фио, фео! Фео, фио, фао! Несколько смешных рожиц, похожих на физиономию Фил Фела, влипли носами в стекла иллюминаторов. Эти рожицы болтались на тоненьких шеях, как головы Хопчо и Тропчо — наших любимых веселых героев кукольного театра. Глаза их блестели от любопытства, а кожа на громадных лбах слегка морщилась. — Фао, фио, фео! Фео, фио, фао! — Потерпите, — сказал я больше себе, чем им. — Еще насмотритесь вдоволь. — Выйдем! — предложил мой друг. — Здесь нам больше делать нечего. Я его придержал: — Давай сначала выясним, какая там, снаружи, температура. Может быть, страшно холодно… — Глупости! — ответил он. — Марсиане ходят без шапок. Я взглянул на него строго и назидательно; — Тюлени в Ледовитом океане плавают даже без купальных костюмов, но мы же не последовали бы их примеру, а? — Ты прав, Саша! Ты умен, как энциклопедия! Я посмотрел на двойной термометр. Внутри корабля было плюс 22 градуса, а снаружи — плюс 17. Прибор для определения состава воздуха тоже показывал данные, благоприятные для нас: 21 процент кислорода и 79 процентов азота. — Только вот немного разрежен воздух, — спокойно сказал Крум. — Точно, как ты предполагал. За отсутствием других занятий он, благодаря моим способностям к обучению слаборазвитых одноклассников, неплохо освоил язык всех приборов. Разумеется, прежде это сделал я, потому что сперва мне и самому не все в них было ясно. — Совсем как на горе Мусала, — сказал я и открыл дверь. Трап автоматически опустился до самой посадочной полосы. Нижний край его погрузился в какой-то необычный желто-коричневый мох. Как мы узнали позже, это было единственное растение на голой марсианской поверхности. Профессор Фил Фел стоял среди группы встречающих, со скрещенными на груди руками. Точнее, он стоял позади группы, хотя и был главным. Вот у кого не мешало бы поучиться скромности нашему отрядному председателю Минко Тинкову, который всегда старается протиснуться вперед. Когда мы спустились, профессор обратился к нам с речью, такой краткой, что у меня хватило терпения выслушать ее полностью. — Добро пожаловать, дальние путешественники! — сказал он восторженно. — Мы поражены вашей смелостью и хладнокровием. Не многие из нас решились бы отправиться на прогулку в такой космической таратайке, когда уже созданы более современные корабли. Мы рады также, что кибернетическая аппаратура нашего космодрома позволила рассмотреть устройство командного пульта в вашей ракете, и теперь мы можем разговаривать с вами, а не искать ваши тела в песчаном кратере Тахо. Мы с Крумом тоже выразили удовлетворение тем, что удалось избежать столь неприятного происшествия. Фил Фел продолжал: — Мы издавна знаем, что здешние условия жизни не так благоприятны, как на вашей зеленой и влажной Земле, но мы постараемся сделать так, чтобы вы не испытывали никаких неприятных ощущений. Надеемся, что через некоторое время вы еще раз посетите пашу планету вместе со всеми своими родственниками. Встречающие подходили к нам один за другим, чтобы пощекотать уши. Это было их самое сердечное и любезное приветствие. Мы ответили тем же, что доставило им большое удовольствие. А уши у них, к вашему сведению, очень велики и торчат по сторонам, как крылья планера. Даже если нахлобучить на такую голову шапку нашего сказочного короля Марко, она не закрыла бы лица, а так и держалась бы на оттопыренных ушах. — Наверное, в детстве они много озорничали, — шепнул Крум. Я посоветовал ему воздерживаться от подобных замечаний, а то нарвется на нервного туземца и сам станет похож на планер. Фил Фел приблизился ко мне, снял со своей шеи цепочку с диковинным аппаратом и любезно украсил ею меня. Не знаю, из какого материала была изготовлена эта цепочка, но на меня она подействовала как-то особенно, вроде маминого ожерелья. Она касалась моей кожи и, неизвестно почему, прибавляла мне уверенности в себе. Крум получил точно такое же украшение и от радости ткнул меня пальцем в бок. Профессор сказал: — Это флех — полезное изобретение моего брата инженера Хафа. Механизм состоит из двух частей: одна переводит с нашего языка на ваш, а другая — наоборот. Таким образом, мы вас будем слышать так, как будто вы говорите по-марсиански, а вы нас — как будто мы с детства владеем вашим прекрасным болгарским языком. Каналами, соединяющими прибор со слуховым и голосовым аппаратом, служат цепочка и ваша собственная кожа. Извините, если флех доставит вам некоторое неудобство, но другого способа общения у нас пока нет. — Впрочем, есть, — вмешался один из встречающих, — надо раздать по флеху каждому марсианскому жителю, с которым вы будете встречаться. А это для нас не очень удобно. Простите, если ошибаемся. Крум пришел в восторг: — Когда вернемся на Землю, я удивлю весь город! — воскликнул он. — Спрячу этот флехчик за пазуху и первым делом нагряну к учительнице Стойковой. Как только она услышит, что я говорю на чистом русском языке, сразу скажет: «Ну, мальчик, хорошо!» — и поставит мне шестерку. Потом в школе иностранных языков проверю знания учительницы немецкого. Разноцветные перья на ее шляпе встанут дыбом от неожиданности и уважения. Мои планы были куда грандиознее: поеду на Золотые Пески, поработаю там с иностранцами, привезу тридцать серий почтовых марок для себя, блузку из нейлона для мамы, а для бабушки — розовый зонтик, чтобы не перегревалась на солнце, беседуя со своими подругами-сплетницами возле овощного магазина. Мечтания наши были прерваны Фил Фелом, который сказал с заметной озабоченностью: — Пойдемте, потому что скоро стемнеет. Потом он пояснил, что ночи на Марсе наступают сразу, без сумерек, и очень холодные — иногда температура понижается до минус 100 градусов. Я представил себе, как мой нос станет похож на промороженный насквозь красный перец, а весь я — на снежного человека. Мы пошли вслед за нашими встречающими к странному транспортному средству, ожидавшему нас в десятке метров. Оно имело форму лодки с высоким острым носом. Решив уже ничему не удивляться, я все же поискал глазами воду и весла. Никакая лодка на Земле в таких условиях не сдвинулась бы с места. Эта тем не менее, тронулась тотчас, как только мы в нее сели, и оказалось, что это была не лодка, а новейший автомобиль с бесшумным мотором и очень удобным салоном. Пять дней катайся на нем — и то не надоест! К сожалению, ехали мы не больше семи-восьми минут. За первым же поворотом перед нами открылась большая дыра, пробитая в твердой поверхности оранжевой скалы. — Первобытные дела, — шепнул я Круму. — Живут в пещерах. Профессор засмеялся, потому что коварный флех перевел и мой шепот. — Ты прав, — сказал он мне. — Все марсиане живут в пещерах. Но не потому, что им это приятно, а потому, что этого требуют суровые природные условия. Разумеется, наши пещеры отличаются от тех, что были у первобытных племен в глубокой древности. Они искусственного происхождения и созданы с применением самой современной техники. За нами закрылись огромные прозрачные ворота. Мы находились в широком туннеле, облицованном красивыми светлыми плитками. Автомобиль-лодка двигался напрямик, словно по хорошему солнечному бульвару. Не было шоферов-лихачей и зазевавшихся пешеходов. Не было и детворы, толпящейся и кричащей: «Это новая модель «Шкоды»!» — «Нет, что ты, это же «Москвич»!» — «Тоже мне знатоки! Ничего не смыслите в легковых машинах…» Ехали мы быстро и без происшествий, причем не встретили на своем пути ни единого дорожного указателя, хотя в туннеле было много ответвлений и влево, и вправо. Я толкнул своего друга: — Нравится? — Ого! — Если хорошо попросим, как ты думаешь, подарят нам такую лодку? — Ммм… — Будем водить ее по очереди! Крум оживился: — И Минко Тинков лопнет от зависти! Я украдкой взглянул на профессора. У него был вид человека, который ничего не слышал, хоть мы перешептывались довольно громко. Другие встречающие тоже приняли рассеянный вид. Что и говорить, хитренькие эти марсиане! Скажи им что-нибудь неприятное — ну, например, что они страшненькие, как жабы, — сразу же как будто не понимают. Эх, почему они не так хлебосольны, как бабушка Мария! Когда бы ни пришел к ней в гости, она всегда угостит вареньем или кофе, хоть я ни единым словом не обмолвлюсь о своем желании. — Крум! — прошептал я. — А? — Видно, не только лодку мы не получим, но и опухнем от голода… Фил Фел улыбнулся так, что края губ достигли ушей: — Не беспокойтесь, мальчики! Вы едете ко мне в гости, а моя дочь — гостеприимная хозяйка. Вас ждет стол с самыми разнообразными блюдами. «Дочь? — подумал я. — С такой головой? С такими ушами? С таким беззубым ртом? Наверное, самая выдающаяся уродина во всем космосе!» Чудесный автомобиль остановился у широких дверей. Мы вышли. Марсиане пощекотали нам уши на прощание и сказали, что скоро мы увидимся снова. Потом автомобиль повернулся на сто восемьдесят градусов и помчался обратно. С нами остался только профессор. Он нажал на какую-то кнопку. Я подумал, что это звонок, но ошибся. Кнопка заменяла ключ. Двери отворились бесшумно, и мы, пройдя по коридору, очутились в широкой светлой комнате. Все в ней было сделано не из дерева и ткани, а из разных искусственных материалов: и кушетка, и стол, и стулья, и шкаф, и покрывала, и ковер. Даже желтые тюльпаны в красной вазе были искусственные — я их пощупал рукой. Над нами не было видно ни одной лампы, потолок светился, как ясное небо. На стенах висели необычные картины. На одной из них был изображен марсианин, сидящий в тарелке, под которой виднелись оранжевые горы. Другая картина, скорее всего, служила наглядным пособием по геометрии, потому что ее заполняли разноцветные треугольники, квадраты и окружности. — Это наша кухня, — сказал профессор. Никогда бы не подумал, что кухня может быть такой. Она не пахла ничем съедобным. Это была комната без аромата, что лишало ее привлекательности. Фил Фел показал на тарелку с марсианином: — Это я. Снимок сделан несколько месяцев назад. Выезжал на прогулку для повышения аппетита. — Потом показал на геометрический ребус в другой рамке: — Это тоже я, но нарисован одним современным художником. Когда дочь была маленькой, она очень смеялась над этой картиной, но в последнее время перестала, потому что ей уже семь лет. Он заметил, как мечтательно Крум рассматривает кухонный шкаф, и быстро добавил: — Забыл, что вы голодны. Сейчас пришлю дочку, чтобы она вас угостила и составила вам компанию.