— Пойдем, Екатерина. Мои глаза расширились. Я взяла его за руку и вышла вслед за ним. Прежде чем дверь закрылась, я услышала, как мама всхлипнула. — Пожалуйста, не отдавай меня Григорию. Ты представить себе не можешь, что он со мной сделает. — Наверное, то же самое, что я сделал бы с ебаной мразью вроде тебя. Нино повел меня наверх. Он взял для меня кока-колу в баре, и мы направились в комнату с кроватью и ванной. Я нерешительно попила кока-колы и улыбнулась ему той улыбкой, которой научила меня мама. Он покачал головой. — В этом больше нет необходимости, Екатерина. Твой отец скоро будет здесь, и тогда ты окажешься в безопасности. Я кивнула, хотя больше не знала, что значит «в безопасности». Я вспомнила, как чувствовала себя в безопасности на расстоянии. Я вспомнила, как лежала в папиных объятиях, когда он читал мне русские сказки. Мама не разрешала мне говорить по-русски. — Ты можешь принять душ, а я попрошу одну из девушек принести тебе одежду. Я снова кивнула. Он тоже кивнул. — Ты ведь не сбежишь ? — Нет, — прошептала я. Мне больше не хотелось бежать. С тех пор как мама забрала меня с собой, все только ухудшилось. Я хотела, чтобы все вернулось к тому, что было раньше. Он кивнул и вышел. Я посмотрела на кровать, вспоминая постель, в которой я лежала меньше часа назад. Кровать в подвале Коди. Я вздрогнула. Старик, который был со мной, не поехал с нами. Нино немного побыл с ним, прежде чем присоединился к нам в машине. Выражение глаз Нино потом напомнило мне выражение, которое я иногда видела в глазах папы или даже в глазах Римо сейчас. Я опустилась на кровать и одернула свою белую пижаму с оборками. Все они любили оборки и белое. Обхватив себя руками, я стала ждать. Я ненавидела тишину. Обычно мама всегда позволяла мне смотреть по телевизору все, что я хотела, после того как мужчины уходили, так долго, как я хотела. Засыпать перед телевизором было лучше, чем слушать свои мысли, голоса мужчин, которые постоянно воспроизводила моя память. Теперь ничто не заглушало слов старика. Они снова и снова прокручивались в моей голове. — Милая маленькая девочка. Хорошая девочка. Дай папочке то, что он хочет. Я прижала ладони к ушам, но голоса не прекращались. Дверь открылась, и вошла девушка. Я зажала уши руками. Она посмотрела на меня большими печальными глазами и положила на стол кучу одежды. — Они будут слишком велики для тебя. Но лучше, чем то, в чем ты сейчас, верно ? Я моргнула, глядя на нее. Она снова ушла, и голос стал еще громче. Я напевала, но они звучали глубоко в моей голове, громче, чем мой голос. Я раскачивалась взад-вперед, желая выбраться из мыслей, из тела, подальше от голосов. Я чувствовала себя такой уставшей. Но если я сейчас закрою глаза, к голосам присоединятся лица. Ладони болели, в ушах звенело, но я надавила еще сильнее, царапая ногтями кожу головы. — Стоп, — выдохнула я. — Стоп. Но голоса продолжали шептать. «Стоп» никогда не срабатывало. Дверь опять открылась. На пороге стоял Римо. Он зашел, и я замолчала. Громкие напевы заставляли людей думать, что ты странный. Я медленно опустила руки. Кровь и кожа застряли под ногтями в том месте, где я поранила голову. Мой розовый лак местами облупился. На мгновение меня отвлекло красное пятно на серой рубашке Римо. — Ты убил маму и Коди ? — я спросила. Римо удивленно поднял брови. Папа всегда старался скрыть от меня все плохое, но мама все рассказывала. Римо был похож на папу. У него был такой же опасный блеск в глазах. Они были убийцами. Мама говорила, что они плохие, но ни папа, ни Римо не сделали мне больно. Милые мужчины, которых мама приводила домой, делали мне больно. — Нет, я не убил, — ответил он. Он присел передо мной, встретившись со мной взглядом. Другие мужчины предпочитали возвышаться надо мной. Он не выглядел грустным или будто жалел меня. Он выглядел так, словно понимал меня. — Почему ты не убил ? Он улыбнулся странной улыбкой. — Потому что они не мои, чтобы убивать. Я не понимала. — Ты бы расстроилась, если бы твоя мама умерла ? Я посмотрела на свои руки. Я любила маму. Но я бы не расстроилась. Иногда я даже ненавидела ее. — Я плохая девочка. — Ты пытаешься быть хорошей девочкой, чтобы люди меньше причиняли тебе боль ? Я нахмурилась, потом кивнула. — Не надо, — твердо сказал он. Я подняла глаза. — Никогда не пытайся быть доброй к людям, которые причиняют тебе боль. Они этого не заслуживают. Я кивнула, потому что именно этого, как мне казалось, и следовало ожидать. — Твой отец будет здесь через пару часов, Екатерина. Он отвезет тебя домой. — Домой, — повторила я, пробуя слово на вкус. Я вспомнила тепло и счастье. Оно казалось таким далеким, как сказки, которые любил читать мне папа. Он выпрямился и посмотрел на меня. — Ничто не может сломить тебя, если ты не позволишь. Если ты когда-нибудь вернешься в Вегас, у тебя будет шанс покончить с этим. Я ничего не понимала. Мое тело кричало о сне, но я боролась с ним. — Мы заказали пиццу. Можешь взять немного. Я кивнула. Затем мой взгляд метнулся к телевизору, прикрепленному к стене напротив кровати. Римо направился к тумбочке, взял пульт и протянул его мне. Я тут же включила его и прибавила громкость. Было уже поздно, так что все фильмы были для взрослых. Я остановилась, увидев знакомую сцену из фильма «Чужой». Вошла девушка с коробкой пиццы и поставила ее рядом со мной на кровать. — Тебе будут сниться кошмары, если будешь смотреть что-то подобное, — сказала она мне. — Мне нравятся эти кошмары, — прошептала я. — Стань кошмаром, даже самым страшным из твоих кошмаров, Екатерина, — сказал Римо, прежде чем они с девушкой ушли. Я прибавила громкость и взяла кусок пиццы. На самом деле я не была голодна, но запихнула пиццу в рот. Мои глаза горели от усталости, но я заставила себя держать их открытыми, сосредоточившись на телевизоре. Раздался стук. Я не отрывала взгляда от вторй части фильма «Чужой. Они проводили киномарафон картины «Чужой», и мне казалось, что только если я буду держать глаза на экране, голоса и картинки останутся в стороне. — Катенька, — тихо сказал папа. Я оторвала взгляд от экрана, мое сердце забилось быстрее, при виде папы в дверном проеме, одетого в черный костюм и светло-голубой галстук. Его лицо было искажено печалью. Позади него стояли Римо и Нино. — Катенька ? Имя, которым он всегда называл меня, звучало неправильно. Он произнёс его по-другому. Все было по-другому. Я больше не знала девочку, которой принадлежало это имя. Я не была ею. Папа подошел ближе. Он также смотрел на меня по-другому, будто думал, что я его боюсь. Мама говорила, что папа плохой человек, что он причиняет людям боль, убивает их, что в конце концов он сделает то же самое с ней и со мной. Но папа никогда не обижал меня, не то что те мужчины, которых мама приводила домой, чтобы я была с ними мила. Я уронила пульт на пол и бросилась к нему. Воздух со свистом вырвался из моих легких, когда я запрыгнула на него. Он все еще пользовался тем же одеколоном, который я помнила, и его одежда слегка пахла сигарами. Он напрягся и не обнял меня в ответ. — Я была плохой, — выдохнула я, надеясь, что признание заставит папу простить меня. — Катенька, нет, — пробормотал он, а затем крепко обнял меня и поднял с пола, прижимая к себе. Я уткнулась лицом ему в шею. Мне хотелось плакать, но я уже давно перестала. Я больше не могла, как бы мне ни было грустно. Он взял меня за затылок и покачал, как делал, когда я была совсем маленькой. Он не знал, что я совершила. Если бы узнал, то сошел бы с ума. Мама говорила мне снова и снова, что папа будет злиться на меня, а не только на нее. Он подумает, что я грязная и плохая из-за того, что должна делать. Он повернулся со мной на руках и вынес меня из бара. Перед ним стояла черная машина с папиными людьми. Прежде чем направиться к ним, он повернулся к Римо, который сопровождал нас. — Тебе лучше сдержать свое обещание, — сказал папа голосом, в котором слышалась ярость. Римо улыбнулся. Мужчины никогда не улыбались, когда папа говорил таким тоном. — Я не тебе обещал, Григорий. Это обещание для Екатерины.