Пока Мари раскладывает в ванной женские принадлежности, закуриваю. — Ты в туалет пойдешь? А то я хочу душ принять, если ты не против… Мари никогда не указывает мне, что нужно делать, не станет настаивать. Только мягкие вопросы: «тебе не надо в ванную?», «не хочешь пообедать?»… Иногда следует краткое пояснение: «а то я хочу принять душ» или «а то обед остынет, будет невкусно». Никаких просьб. Никогда. Только ненавязчивые пояснения. Поэтому всегда приходится соглашаться с её желаниями. Но выполнять их приятно. Вот уже много лет. Иногда Мари посмеивается: — Главная добродетель женщины — повиновение супругу! Иногда мне кажется, что Мари на самом деле так считает. — Да, сейчас. Докурю и займу ванну минуты на три, не больше. * * * За двенадцать лет мы поругались раза три. Даже не поругались, а так, попрепирались. Точнее, препирался я, совершенно без причины, а Мари в ответ не сдерживала слёз. Тогда мне становилось стыдно, к горлу подкатывался комок и я просил прощения. Через полчаса размолвка забывалась. Навсегда. Без напоминаний, без ворошения прошлого, без упреков. — Тихо как, да? Мари молча кивает, всматривается в темноту. Может быть, пытается рассмотреть ночной пейзаж. Но луны нет — скрыли тучи… Мы на третьем этаже, однако, высота не ощущается из-за кромешной тьмы за балконом. — Ты чем-то недовольна? Что-то не так? — Нет-нет. Просто устала. Честно. Знаешь, я очень рада, что мы сюда выбрались… Мне хочется прижать её к себе, обнять, поцеловать прямые длинные волосы. Но я ни разу так не делал, и поэтому моя неожиданная нежность будет выглядеть странно. Мари знает, что я человек жёсткий. Не люблю проявлять эмоции, не люблю ласковых слов. Для Мари моя сухость — почти единственный недостаток, — по крайней мере, она так утверждает. Но с этим недостатком Мари смирилась. Ещё я недостаточно упитан, ей нравится мужской типаж увальня-коалы, но тут ничего не поделаешь, пока я на службе, приходится за собой следить. — А если ты расскажешь о наших планах на ближайшие недели, будет совсем хорошо! И опять вопроса нет, высказано только желание: сочтёшь нужным рассказать, чем мы собираемся заняться, то и хорошо. Не сочтёшь — не надо. — Дня три проведем здесь, я же говорил… Может быть, пять… — Да, я помню, а потом? — Если надоест, переберемся в Фаро, всё-таки настоящий город…Будем отдыхать, загорать, бродить по городу, поглощать зелёное вино и местные сыры… Благо здесь даже в марте уже тепло и солнечно… Через неделю поедем в Лиссабон. — Неужели такой интересный город? Пожимаю плечами: — Увидишь. Не волнуйся, отпуск получится. — Хорошо. Раз ты так уверен… Ну, я пошла в ванную. Полежу полчасика. Ложись спать, не жди. На утро кофе, сливки, сахар есть. А потом где-нибудь перекусим… — Тут в двух шагах магазин, он рано открывается… Пока ты будешь спать, сбегаю за йогуртом. — А ты уверен, что он работает? — Да, конечно. — Я магазин не заметила. — Он не по пути. Я на карте видел, на стойке отеля. — Понятно. Ладно, пошла я. Честное слово, я очень рада. Неделя на пляже и потом две недели в Лиссабоне, что может быть лучше. Она улыбается. Устало, но искренне. И уходит в ванную комнату, заперев дверь: у Мари есть безобидная привычка постоянно запирать все двери, которые запираются. Про магазин я, конечно, зря сказал. Но хотелось проявить заботу. Даже в такой мелочи, как покупка обязательного утреннего йогурта. Даже после дюжины лет совместной жизни. Но сказал всё равно зря. Мари удивилась, откуда я про магазинчик знаю. А я пока не могу объяснить ей, что я тут не впервые. И что гостиница выбрана не по каталогу. И что она, Мари, — моя единственная слабость, из-за которой я иногда совершаю ошибки. Ошибки редкие, не имеющие значения, — вот как эта, с магазином, — но всё же ошибки. Завтра я попытаюсь объяснить Мари, что все наши планы на отдых — ложь. И отдыхать нам не придётся. Потому что не позднее, чем через три дня, я буду убит. 1.2. Вадим и Глеб Москва. 12 декабря 1991 года. — Почему я, товарищ полковник? — Давай без глупых вопросов. — Это не глупый вопрос. Мне надо знать, по каким критериям отобран именно я. — Языки. Интерес к политике. Равнодушие к роскоши. Исполнительность. Пренебрежение к окружающим. — В порядке убывания? — Нет. Как в голову приходит. Может быть, что-то упускаю. — Пренебрежение к окружающим? Это вы о чём. Я не замечал в себе подобного. — А ты тут при чём? Главное, умные люди заметили… Шутит. Деловая часть беседы закончена? Нет, вроде бы, ещё и не начиналась. — Не торопись, майор. Именно — не торопись. Через годик досье доделаешь — и ладно. Думаю, раньше папочка не понадобится. Хорошего понемножку. Сначала схема жучков в посольстве, потом сокращение разведсетей, а там и до этого доберутся. — Схемы жучков за день передать можно, а сети параллельно сокращать. А начальство отметиться побыстрее захочет. — Всё так, но на ближайший год им этот козырь не нужен. Осложнений не намечается. Наоборот. Да и следующие года три, не меньше, будут получать и разворовывать «материальную помощь», делить имущество, налаживать связи. А вот позже, когда сообразят, что пора снова грудь колесом выпячивать, а голый зад лозунгами не прикроешь, вот тогда эта папка и сработает. — Товарищ полковник, я понимаю, что российской публике до всего этого дела нет. И понимаю, что американцам получить папку будет интересно. Ну а дальше что? Поаплодируют в сенатских кулуарах, тиснут пару статеек в исторических журналах. Дивидендов этим не заработаешь. Молчание. Долгое молчание. Глеб закуривает. Смотрит поверх головы. Потирает подбородок. — Лобби… Ты не понимаешь… И я не понимаю. Сообразишь, о чём я говорю, когда приступишь к работе. Подготовка бумаг по этому делу для передачи американцам — главная и официальная часть. Но в них что-то есть. И вот этого я не понимаю. И никогда не пойму. Мне этого не надо. Не хочу. Это твоя забота. Теперь твоя. — Будет противодействие передаче? Вы об этом? — Ты не маленький. Во-первых, радетели-патриоты начнут вой, мол, зачем архивы отдавать, как смеете Россию на колени ставить. Это, как с жучками в посольстве, — никому они не нужны, американцам всё известно до последнего винтика — но вопль об измене Бакатина уже нарастает. Орут либо из искренней тупости, либо желая сыграть на патриотизме. Во-вторых, кому-то обязательно покажется, что продешевили. В-третьих, кто-то обидится, что с ним не поделились. (Примечание Вадима: Осенью 1991 года назначенный Ельциным на пост председателя КГБ Вадим Бакатин официально передал посольству США схему жучков, установленных в стенах нового здания посольства, как знак доброй воли. В США и до этого прекрасно знали, где эти жучки размещены). — Вы мне как ребёнку поясняете. — Не обижайся. Я привык в последние месяцы к тому, что приходится разжевывать всем и каждому, что такое демократия и как теперь работать. — Так какое противодействие, кроме традиционных форм, мне следует ожидать? Глеб курит. Опять молчание. Взгляд из окна на накрапывающий дождик. Небольшой, моросящий. Скоро пройдёт. — Повторяю. Там что-то есть. То, чего я не понимаю. Что-то очень странное. Не хочу разбираться. Сам найдёшь ответ. Если захочешь. Я уверен, что никто из нынешнего начальства не замечает подводных камней. Для них ситуация заурядна: ради укрепления взаимовыгодных отношений Россия передаёт Соединенным Штатам материалы советских архивов по убийству президента США, имевшему место в шестьдесят третьем году. Глеб гасит сигарету. И тут же прикуривает снова. Я ещё не знаю, что его дочь курит столько же, сколько он. Я ещё с ней не знаком. — Но, Вадим, я уже три месяца копаюсь в архивах — партийных, наших, тассовских, гэбистских — благо, пока они там приходят в себя после путча, им не до запретов и проволочек; пусть спасибо скажут, что уцелели. В деле что-то есть… Я не о выводах следствия и не о том, сколько было убийц и откуда они стреляли. Сперва я сам был уверен, что достаточно порыться в архивах, отсортировать, обработать так, чтобы выглядело повесомее, запечатать поосанистей, приложить с десяток восклицательных знаков и отправить в Вашингтон в надежде на умиление. Но хватило трёх недель, чтобы понять основное — в этих бумагах есть странности. Вадим, я не знаю, о чём речь. Но американцы что-то скрывают. Может быть, и впрямь к покушению причастен Кастро. Может быть, где-то сзади маячил Хрущёв. Может быть, мы убийцу загипнотизировали и на дело послали. Может быть, организовал убийство де Голль с подачи Мао Цзе Дуна. Повторяю, я не понимаю, что на самом деле произошло. Но американцы скрывают то, что им прекрасно известно. Ты прирождённый аналитик, Вадим. Я не назвал это качество, отвечая на твой вопрос «почему ты». Но оно — главное. Я понимаю, о чём говорит Глеб Сергеевич. Хороший аналитик — это человек, который не выходя из кабинета, внимательно изучив доступные, малодоступные, недоступные источники, сделает выводы, на получение которых иным путём будет затрачено несравнимо большее, иногда колоссальное количество сил и средств.