Словно электрический разряд по телу. Кончики пальцев колет, его хочется касаться еще. — Оллин, я так мечтала увидеть тебя. Я хотела умереть, когда получила ту куклу и поняла, что с тобой случилась беда. Впрочем, уже не важно. Ты жив, это самое главное. И скоро станешь прежним. Ей хотелось прижаться щекой к его груди и просто выплакаться, чтобы выгнать ту страшную холодную боль, которую испытывала все эти дни. — Оллин, — прошептала она, — я тебя люблю. Теперь я точно знаю, что все у нас было по-настоящему. Прости. Его взгляд сделался осмысленным, ноздри хищно раздулись, словно Оллин принюхивался, и Айрис едва не крикнула: «Да я это, я, неужели не узнаешь?» Потом она увидела, как в серо-зеленых глазах блеснула радость. Яркая, словно падающая звезда. Сверкнула и погасла. А взгляд налился обжигающим холодом, почти ненавистью. И Оллин, тихо вздохнув, снова закрыл глаза. Глава 17 ДЕВА И ДРАКОН Умирать было легко. Ему привиделась Айрис, нежная и хрупкая, словно бабочка, у которой крылышки тоньше папиросной бумаги и которая даже летать толком не умеет, лишь порхает, когда ее подбрасывают ладони ветра. Айрис улыбалась, говорила что-то, ее голос ласкал слух, и было невыразимо приятно от этого обмана, от иллюзии того, что она рядом, что не бросила, не улетела на Эрфест. А даже если и улетела? Не все ли равно? Он ведь любит ее. Очень любит. Не потому что аватар, не потому что пара, а просто потому, что когда-то встретил испуганную девчонку в лесу и сразу утонул в ее бездонных глазах. Такое ведь бывает не только с аватарами, а с самыми обычными людьми. Вот так, увидел — и почувствовал, что она твоя, и никто больше не нужен, и это будет с ним уже навсегда, независимо от того, где и с кем Айрис… А потом наступило ничто, клацнуло стальными челюстями, отрезая от всего, что дорого. И буквально через несколько мгновений страшные челюсти разжались, и вновь рядом была она, гладила по руке, говорила ничего не значащие, но такие милые пустяки. Оллин все пытался спросить, почему она уехала, даже не дав ему шанса оправдаться, почему так легко поверила записи и совсем не верила ему. Но Айрис как будто не слышала вопросов, мягко улыбалась, и ее светлые волосы отливали перламутром в солнечном свете. И Оллин вдруг сообразил, что он вовсе не умер и над ним действительно лицо Айрис. Похудевшее, осунувшееся, с покрасневшими веками, но такое близкое и родное. Волна счастья накрыла его с головой, разметав мысли. Он рванулся к ней, но не смог пошевелиться. Сознание оказалось запертым в кошмарной клетке, забилось в панике, заметалось. Вопль застыл в горле. Оллин чувствовал свои руки, ноги, ощущал полностью все тело, но казалось, все мышцы задеревенели так, что он оказался не способен ими управлять. Айрис что-то говорила о том, что скоро он будет здоров. «Я тебя люблю», — просочилось в стынущий в ужасе разум. «Почему же тогда не выслушала? Почему уехала? Почему не поверила в нас?» — Он хотел крикнуть ей это в лицо, но ожидаемо не смог. Ощущение счастья резко схлынуло, уступая место горечи обиды. Ну вот. Богиня Эрфеста продолжает свои игры. Теперь оживила его, везет куда-то… на Эрфест, скорее всего. И стало так больно от понимания того, что Айрис предпочла стать высшей, отказавшись от всего, что он ей мог дать. Оллин чувствовал, как его режут пластами, и захлебывался в собственном отчаянии и безнадежности. Он посмотрел на Айрис. И внезапно понял, что лучше бы и в самом деле умер, потому что теперь он не более чем игрушка в руках высшей. Поломанная игрушка. Собственно, совсем недавно он был игрушкой собственного дяди. Так что ничего нового. «Зачем я тебе теперь? Теперь, когда все, что было между нами, потеряло смысл? Да и было ли…» Ему очень хотелось задать ей этот вопрос, но он не мог. А потому просто закрыл глаза и приготовился терпеливо ждать. В коне концов, терпение всегда было его сильной стороной. * * * Все время не пробудешь с закрытыми глазами, и Оллин все же открыл их, когда почувствовал приземление корабля. Он сообразил, что находится в медкапсуле и что она, скорее всего, на ангравах, судя по ощущению плавного движения. Чуть покачивало, как лодку на воде. Над ним медленно проплыла обшивка потолка кают-компании. Он попробовал оглядеться, увидел идущего впереди криссанина. Айрис шла сбоку, на согнутом локте у нее вертелся светловолосый и сероглазый малыш в рубашечке и коротких штанишках. Постоянно подкидывая малыша, чтоб тот не выпрыгнул с рук, Айрис свободной рукой придерживала край медкапсулы. В какой-то миг Оллин встретился с нею взглядом. Айрис горько улыбнулась и покачала головой. — Не смотри на меня так, — попросила она тихо, — пожалуйста. Дай мне шанс все объяснить. «Но ты-то не дала мне такого шанса, а я вовсе не был виноват, так к чему все это?» Потом зашипел открываемый шлюз, и через несколько минут высоко над Оллином распахнулось бескрайнее небо, чистое, синее, с редкими штрихами перистых облаков. В лицо дохнуло разнотравьем, свежестью близкого леса, прохладой воды. — Айрис, давайте, я понесу мальчика, — прозвучал сбоку мужской голос. Это говорил криссанин, и Айрис молча передала ему ребенка. Сама обернулась к Оллину и пояснила: — Мы вернулись на Эрфест. Сейчас мы придем в замок, я теперь там живу. Тебе будет выделена комната, чтоб ты немного отдохнул, а потом я управлюсь с делами и вернусь. Потерпи немного, очень скоро ты сможешь и ходить, и говорить. «Немного отдохнул…» Оллин усмехнулся про себя. Уж он-то отдохнул. Знать бы еще, сколько дней он провалялся в этой капсуле, смотря добрые сны. И лучше бы и не просыпаться. Он начал отвыкать от боли, которую чувствовал рядом с Айрис, а тут все вернулось на круги своя. Понятно, что ему было больно, когда больно ей, потому что она — пара его аватару. Но ведь не аватар здесь главный. Они все же люди. Однако по сторонам смотреть было интересно. Оллин никогда раньше не бывал в таких старинных замках. Дворец Делайнов на Рамелии, конечно, был роскошен, но воспринимался им как пустышка. Красивая, увитая праздничной мишурой пустышка. Здесь же, казалось, каждый камень, каждая царапина дышали прожитыми десятилетиями, а то и веками. И эти суровые, тяжелые своды над головой, и прохлада, и яркие гобелены с сюжетными композициями, развешанные по стенам, — все создавало ощущение внутренней гармонии и спокойствия. Взгляд зацепился за высокое окно. Это было просто удивительно: здесь не было прозрачных стекол, как в домах на Рамелии. Оконную раму заполняли мутные стеклянные кружочки, скрепленные чем-то темным. Понятное дело, что разглядеть что-либо сквозь такое окно было невозможно, однако же свет проникал — бледный, рассеянный, навевая ассоциации с бродящими по замку призраками. А капсула плыла и плыла дальше. В какой-то момент перед Оллином открылись высокие двери, и он оказался в небольшой светлой комнате. Все те же гладкие ковры с изображением орнаментов, людей и животных по неоштукатуренным стенам, блеклый свет, льющийся сквозь мутные стекла. Толстые деревянные балки над головой, потемневшие от времени. Оллин по привычке принюхался: пахло приятно, лавандой. Внезапно к нему склонился криссанин. — Господин Делайн, мы сейчас перенесем вас на кровать. Если бы Оллин мог, пожал бы плечами. Ну на кровать так на кровать, какая разница, где лежать бревном? Щелкнула нижняя часть крышки, к ногам склонился второй криссанин, и они вдвоем аккуратно достали его из теплого нутра медкапсулы. — Мышечный тонус, однако, слабоват, — пробормотал один из криссан. — Но это поправимо. И подмигнул оранжевым глазом. Потом Оллин почувствовал, как к обнаженному телу прикасаются жесткие простыни, и аромат усилился. Это, оказывается, постельное белье пахло лавандой. Криссанин заботливо укрыл его легким покрывалом, подоткнул края, чтобы ноги не мерзли. Оллин молча наблюдал за ними, на него постепенно накатывала сонливость, как будто те мизерные движения, которые он предпринимал, осматриваясь, обессилили его вконец. Криссане ушли, почему-то почтительно поклонившись, и плотно закрыли за собой дверь, а он снова остался один. Тоска накатывала душными серыми волнами. Оллин совершенно не хотел думать о том, зачем его сюда притащили. Он воскресил перед мысленным взором то, как Айрис прижимает к себе мальчика. Кажется, она выглядела вполне счастливой. Впрочем, Айрис ведь больше всего на свете хотела вернуться к сыну — и вот вернулась. Потом мелькнула мысль, что у Айрис где-то на Эрфесте остался и муж, отец ребенка. Ну и что, что бил. Кто знает, а вдруг Айрис верит в то, что коль бьет, значит, любит? Вон Артемис Делайн тоже причинял боль своим женщинам, а они все равно вились вокруг него как мухи над падалью… Оллин поймал себя на том, что постепенно соскальзывает в дрему, и не стал сопротивляться. В конце концов, все, что ему оставалось, — ожидание. * * * Пробуждение было необычным и очень приятным. По телу пробегали горячие волны, кожу мелко покалывало, и создавалось ощущение, что он лежит на песчаном пляже — хотя о том, как это бывает, только в нейропрограммах и видел. Он вздрогнул. И внезапно понял, что вздрогнул всем телом. Шевельнул пальцами. Открыл глаза. И увидел Айрис. Она сидела на стуле напротив, протянув к нему руки, и это от ее узких ладоней расходилось тепло. Глаза Айрис были закрыты, лицо спокойно, но при этом вся она мелко подрагивала, волосы на висках потемнели от пота. Оллину захотелось позвать ее, но он прикусил язык. Наверное, нельзя. Она — высшая, и уж кому-кому, а ему совершенно неизвестно, что именно происходит с ней сейчас. Он пошевелился еще раз, двинул ногами, сжал-разжал кулаки. Тело слушалось идеально, как будто и не провел он неподвижно невесть сколько времени. Но одновременно с радостью от того, что перестал быть колодой и к нему вернулась способность двигаться, в душу вгрызалась обида. Айрис уехала, не выслушала, оставила его ради того, чтобы быть высшей, а теперь лечит. Будет держать при себе как игрушку? Нет, такого он не вынесет. Сойдет с ума. Быть рядом с ней и не касаться? Или стать ручным модификантом, с которым можно поиграть и легко выбросить на помойку? Оллин стиснул зубы до скрежета. Нет, нет и еще раз нет. Он больше никому не позволит играть с собой. Хватит, поигрались. В этот миг Айрис открыла глаза и улыбнулась ему так, словно и не улетала на Эрфест. Как будто они проснулись вместе в одной кровати, а до этого всю ночь любили друг друга так, как это могут делать только очень близкие люди.