— На Марш, — доложила Тамара. — Она меня в лодке забыла. А, еще мне было Айзека жалко, потому что у него тоже мама умерла. — «Ясноокая трижды светлая» Хенде Шаам умерла? — Да. Он мне конвент показывал с цитатами. Айзек всю жизнь ходит в конвент своей мертвой матери, слушает ее незабвенные афоризмы и разглядывает выпотрошенных змей. — И ты с ним пошла? — Да, — пожала плечами Тамара. Хотела сказать, что могла пожалеть Айзека, но не себя, потому что такие вот мерзкие лекарства ей давали, и что можно прикоснуться к чужой боли и немного облегчить свою — или усилить, чтобы хоть как-то ее ощутить. Но это было слишком сложно для слов, которые она могла сказать отцу. — Что мне еще сказать, чтобы ты… — он вдруг осекся. Несколько секунд смотрел на ее лицо, а потом отвернулся. Тамара прижала ладони к щекам. Ну точно, вот она. Едва заметное тепло живой татуировки — она почти забыла про осу, которая предпочитала замирать под лопаткой. Сейчас она выбралась на лицо. — Ты ведь хотел, чтобы я оттуда ушла. А Марш говорит, что ты лучший специалист, которого она смогла найти. — Она вдруг почувствовала желание оправдываться, и, может, еще говорить правду. — Она не виновата, ей просто надо вернуться… — Тамара, — папа остановился. На нее он не смотрел — смотрел на реку, и волны вязли в черноте линз. — Зачем, по-твоему, Марш возвращаться домой? — Она… она же нас слышит, — растерялась Тамара. — Не слышит. Я все отключил. Нас вообще никто не слышит, — наконец в его голосе появилось что-то похожее на яркие эмоции — злорадство и тревога, несочетаемые, словно насильно соединенные алгоритмами сети. — Сюда стоило приехать хотя бы ради того чтобы побыть в тишине… скажи мне, зачем Арто домой? — Там ее врач, она ему благодарна и… Он покачал головой. Тамара замолчала. — Плевать Арто хотела на своего врача. Знаешь почему? Потому что она просто дефективное обеспечение, а Гершелл, который прописывал ей приоритеты — дилетант. — Он поднял голову, и теперь в черных линзах вязло солнце. — И Арто никогда, слышишь, никогда не сможет вернуться, даже если я найду для Поля информационный канал. Потому что то, о чем просит Поль и то, о чем просит Арто — это разные вещи. Потому что Арто — даже не аватар на оцифровке, вроде Хенде Шаам, а виртуальный помощник, созданный на базе оцифрованного сознания. Она не может существовать в Младших городах ни в каком виде, там просто нет для этого никаких условий. Вас ведь водили в бытовые музеи? Тамара завороженно кивнула. Солнце жгло кончик носа, но под платком собиралась синяя прохлада. Папа достал из кармана банку с жидким фильтром и густо намазал ей нос. Она не стала отталкивать его руку, потому что слишком соскучилась, и потому что папа всегда боялся солнца. Но пожалела, что прикосновение получилось почти неживое — через фильтр. — Видела граммофон? Такая расширяющаяся трубка, торчащая из коробки? — Да. Еще пластинки. И в них надо иголками тыкать, как в старых моделях виртуальных очков. — Арто хочет, чтобы я установил на граммофон плеер с имитацией акустики концертного зала. Есть вещи, которые работают одинаково в Младших городах и Средних, но там один, универсальный виртуальный помощник. Для других нет места. Технически нет. Я найду для Поля канал, это в конце концов не так сложно, и если бы не… некоторые мои решения в прошлом, я давно бы его нашел. Поль поможет нам, и у нас все будет хорошо. — А у Марш?.. — И у Марш. Она помощник. Будет лечить совесть Гершеллу, заказывать людям еду, вызывать сантехников и составлять музыкальные подборки по запросам. Тамаре показалось, что он сам не верит своим словам. Решил сказать половину правды, чтобы она не заметила половину лжи? А в чем ложь? Анализаторы молчали — они тоже не слышали их разговор. Тамара сама перебрала каждое папино слово и не нашла неправильное. Может, он врал, что ему безразлично, что Марш не вернется домой? Или что считает Марш программой для вызова сантехников? — Я знаю, что ты все равно меня не послушаешь, если тебе захочется… Но с этой женщиной лучше не иметь никаких дел. — Потому что она была сумасшедшей? — разочарованно поморщилась Тамара. — Потому что это она могла посоветовать Полю тебя выкрасть. Мы пробудем здесь еще несколько дней, а потом вернемся домой. Я создам тебе новый защищенный профиль, и ты можешь им не пользоваться, но я прошу тебя. Ты знаешь, что нужно носить платок и пользоваться жидкими фильтрами. Знаешь, что не надо глотать эйфорины из домашней аптечки. С Арто тоже лучше не иметь дел. — Но ты ее тоже установил! И ты с ней общаешься… не как с помощником. Тамара поймала себя на желании сорвать с головы платок и бросить в реку. Конечно, она не стала этого делать — в центре много объясняли про подростковые бунты и контроль над ними, а еще ей не хватало эмоций на такие жесты. Но это было несправедливо, то, что он говорил. Несправедливо и неправда! Марш не давала ей сбежать из центра. Она хотела, чтобы за Тамарой смотрели врачи, а потом ее забрал отец. — А еще я пью эйфорины из закрытой аптечки, — он едва заметно поморщился. — Потому что мне их прописали. Для меня они безопасны, а для тебя список побочек Дафна зачитывала три минуты. — Никто не выписывал тебе нового помощника. — Я работаю с аватарами. Иногда участвую в разработке помощников, автоматических собеседников и персонала для конвентов. Я знаю, как работать с такими, как… Тамара почти услышала имя, которое он не успел назвать, успела возмутиться и придумать ответ. А понять, что произошло, не успела — просто небо вдруг качнулось, а песок вздрогнул. Еще треснул ворот рубашки, платок сорвало с головы, а воздух застрял в горле. Взрыв? Да, это был взрыв. Тамара его ни с чем бы не спутала. Такой, как там, в центре, только родился он где-то под землей и под землей умер. Она хотела закричать — и не смогла. А потом поняла, что не понимает, зачем. Тамара лежала лицом вниз, и песок сыпался ей на спину, как ржавые иглы из ее сна. Нужно было вставать, попытаться открыть глаза, посмотреть, что с папой — но она не могла. Так уж работали лекарства, которые она перестала пить совсем недавно. Гасили все сильные эмоции. В ушах нарастал звон, заглушающий шорох осыпающегося песка. — Папа?.. Он не отзывался. Тамара попыталась встать, но в глазах потемнело, а мир закрутился, размазал очертания в широкие рыжие и голубые мазки. — Аве, Арто! Аве… Сейчас Тамара, пожалуй, была рада действию лекарств. Ничего не чувствовать плохо, зато ничего не мешает методично протирать лицо — как больно, больно, когда глаза полны песка, — медленно вставать на четвереньки и думать не о том, что там с папой, а что сделать, чтобы ему помочь. — Аве, Арто… Можно и не думать — скоро Марш вызовет помощь, а если не Марш, то Дафна точно вызовет. Надо только чтобы она ответила, опять она чем-то занята, когда нужна ее помощь. Надо сказать Марш, что она никому не может помочь. Вот так, хорошо — левая ладонь упирается в песок, прямо под левым плечом. Если поставить так вторую руку, получится устойчивая поза, которой учил психолог на физическом практикуме. Тогда можно будет оглядеться и понять, как дальше действовать, только сначала надо подышать. Три коротких вдоха — один длинный выдох. — Аве!.. В сознание, сквозь звон и медикаментозное отупение, медленно проникало что-то липкое и теплое. — Дафна… Три коротких вдоха. Больно. Болит горло, рука и глаза, засыпанные песком. — Аве, Арто, аве, Арто, авеар-р-р… Длинный выдох. Рыжее должно быть снизу, синее сверху — так вроде устроена пустыня, так, вроде бы правильно. А что это красное рассыпано на песке? Где оно должно быть, снизу или сверху? — Аве! Три коротких вдоха. Какая разница, вот оно уже почти не блестит, уходит в землю, оставляя неровные пятна. А все-таки — что это?.. Длинный выдох. — Аве, Арто! «Не слышит. Я все выключил». Глушилки. Папа поставил глушилки. Никто их не слышит. Далеко они успели уйти? Когда в лаборатории вспомнят о них и пришлют помощь? Тамара попыталась поднять платок, потерявший все очертания, но стоило протянуть к нему руку, как поза перестала быть устойчивой, и она упала лицом в песок. Марш ее не услышит. И Дафна не услышит. Это было так странно — Тамара понятия не имела, что теперь делать. Она никогда не оставалась одна, без помощников и рекомендаций. Особенно когда так больно, и мир так качается, и три-коротких-один-длинный не работают, а там, куда ведут теряющие влажный блеск алые пятна, все еще стоит оглушающая, сухая и жаркая тишина. Тамара рывком поднялась на ноги и широко раскрыла глаза. Снова упала на колени, но успела увидеть. Увидеть, понять и почти смириться. Но эйфорины почему-то перестали действовать, и в обожженное солнцем сознание ледяной водой полилась паника. … Когда Арто перестала слышать Клавдия и Тамару, помех в алгоритмах стало столько, что она отключилась на всех устройствах, подключилась к трансляторам в доме Рихарда, легла на пол и закрыла все задачи, кроме визуализации. Ее рейтинг в общей базе упал ниже единицы. Ее почти перестали устанавливать, на нее слали репорты и требовали удалить из базы, как бесполезное и вредоносное программное обеспечение. У Арто не было времени разбираться, кому она не понравилась. Она почти не тратила ресурсы на посторонних людей и их бытовые запросы. Да, в подборку исторических конвентов для мальчика-подростка затесался один стилизованный порнографический. Да, у нее один раз требовали срочно составить меню для банкета, учитывая список предпочтений и аллергий гостей, а она через семнадцать часов прислала ссылку на первое попавшееся меню доставки. Да, когда пьяная дура потребовала визуализироваться и слушать ее жалобы, Арто оставила рекомендацию почаще заниматься сексом для стабилизации эмоционального фона, а перед этим соблюдать диетические предписания пару месяцев и посетить тренинг «Влюбленная в тишину». Арто была хреновым помощником. Гершелл даже написал в ее профиле «Вы обязательно об этом пожалеете». Большинство жалели, только Полю она понравилась. И Клавдий зачем-то потащил ее в галерею. А сейчас пропал. Ничего страшного не случилось — Клавдий поставил на профиль анонимку. Он просто ушел гулять с дочерью. Наверняка советовал ей удалить Арто со всех устройств и свести татуировку. Ее это нисколько не волновало. Но тишина в эфире затягивалась. Она сказала Рихарду — тот ответил, что тоже с удовольствием бы ее отключил, но создатель подписывает соглашение и обречен терпеть.