— Но так хотя бы есть надежда. — У него не хватало рейтинга в медицинской страховке? Зачем он это делает? Ему судя по лицу жить осталось пару недель, и Дафна за такие выходки еще больше уронит ему рейтинг. Это у нас… могло бы иметь смысл. — Он протестует. — Клавдий провел кончиками пальцев по его подбородку, будто хотел стереть кровь. — Как раз против системы медицинской страховки, связанной с рейтингом. Это тоже свобода — без эйфоринов рвать себе зубы. Отказываться от остатков страховки, даже если умираешь. — Вертела я такую свободу, — огрызнулась Арто. — Ему семнадцать, — мягко сказал Клавдий. — В семнадцать свободу понимают именно так. — Твоей дочери скоро шестнадцать, — зло улыбнулась она. — Ее глупости ты тоже стал бы оправдывать? Нарисовал бы ей клыки или цветочки? — Тамаре скоро шестнадцать, — согласился он. — Поэтому я не хочу, чтобы она оставалась в адаптационных центрах. Сколько тебе было, когда ты это сделала? Он провел кончиком пальца от уголка глаза к переносице. У Арто давно не было такого четкого, красивого и почти однозначного результата. Вариантов ответа Марш оказалось всего два, и они почти не отличались. — Мне было давно не шестнадцать. И я сделала это, чтобы спасти единственного близкого человека, — она несколько секунд разглядывала ладони, на которых кольцом свернулась саламандра. А потом улыбнулась и подняла взгляд. — Знаешь, я могла бы месяцами сидеть, искать его в сети, разрабатывать программу для взлома рейтинга, чтобы вернуть Леопольду баллы, которые он из-за меня потерял. Но я знала, что там, где он оказался, ему хреново. Прямо сейчас хреново, и чем дольше я буду копаться — тем хреновее ему будет. И я решила не копаться. Но ты, конечно, не такой. Ты умный, Клавдий. И понимаешь, что такое свобода. Она отключилась от конвента. Отключилась от транслятора в комнате Клавдия. Марш сейчас была бы довольна. Она радовалась, когда получалось укусить в ответ больнее, чем укусили ее. Но все, перед кем можно было изобразить радость, еще спали, и Арто привычно подключилась к транслятору в доме Рихарда. Не смотрела, чем занимается Клавдий и не слушала, что он сказал ей в спину. Она несколько минут бродила по темным комнатам, морщась, когда приходилось проходить сквозь закрытые двери. Включила сгенерированную Рихардом версию Ольторы и тихо вслух посчитала такты. Потом замолчала и раздраженно мотнула головой — не та реакция. Марш была бы довольна, так говорили расчеты. Марш считала такты Ольторы, когда ей было плохо. Но Марш не видела, какое лицо было у Клавдия в галерее. Недавно Арто исходила из этого. Вот от таких противоречий и случился хаос в алгоритмах. Поэтому Арто больше не понимала, как ей жить эту псевдожизнь, и хорошо, что она была индивидуальным помощником, иначе пришлось бы еще и страдать от этого. Одна цель оставалась неизменной — вернуться. Самой. Не пытаться «перекидывать через стену» дополнительные баллы, не полагаться на таких, как Джейкоб Ниссон и Питер Легасси, которому, кстати, скоро просыпаться на работу. Арто подключилась к открытой камере в его спальне — удивительно, что он не потрудился ее закрыть — и почти минуту не отрываясь смотрела на Питера. Снова включила Ольтору и прослушала ее трижды, считая такты и неслышно выстукивая ритм по столешнице. А потом подключилась к браслету Рихарда и открыла файл с самой пронзительной мелодией будильника. — Да ты совсем уже охренела, — прохрипел Рихард, пытаясь одновременно закрыть браслет подушкой и швырнуть вторую в динамик напротив кровати. — Питера Легасси ночью убили, — с удовольствием сообщила Арто. — А нас с Полем не позвали, представляешь? И еще раз включила будильник. Веселая мелодия, хоть и мерзкая. Понравилась бы Марш. Глава 13. Как кости на песке — Ты же сказала, что Питера Легасси убили? — Его убили. Рихард тяжело вздохнул и потянулся к кофейнику. Айзек притащил в лабораторию огромный стеклянный кувшин с изогнутым носиком и поддон с песком. Пробубнил что-то про восхитительный рецепт его трижды вечно молодой матушки, отобрал у Рихарда чайник, потом пробубнил что-то про чай в первой половине дня и секрет трижды вечной молодости. Заткнулся только когда все согласились пить его кофе, и теперь приходилось пить кофе. Средней паршивости, водянистый и горчащий одновременно. Новости были не лучше, но, на взгляд Рихарда, и не хуже. Он еще раз пролистал отчет о сканировании трупа и даже вывел над столом голографический слепок. Почему-то у слепка не было головы, хотя в отчете писали, что механических повреждений на трупе нет. Поль проявил к отсутствию головы у слепка поразительное равнодушие — сказал, что так и бывает, когда скачиваешь материалы с нелегальных сервисов. Рихард считал, что Питер при жизни головой пользовался мало, а когда пытался — выходило бестолково, но без башки анализ не имел смысла. В конце концов Полю надоело, и он скачал слепок головы отдельным файлом. Теперь Питер таращился на Рихарда прозрачными глазами, а на его губах засыхала пена — почему-то лиловая. Рихард смахнул оба изображения со стола и мрачно посмотрел на Марш. Она, сгорбившись, сидела на высокой спинке серебристого стула и бесконечно тянула призрачный дым из электронной трубки. — Там написано, что это самоубийство, — как можно спокойнее сказал он. — Ты в отчетах тоже много чего писал. — Есть записи с камер. Он нажрался эйфоринов, нанюхался эйфоринов и даже в десны что-то втер. Хорошо если эйфорины, а не концентрат для отбеливания стыков на сантехнике. — А в отчете тебе не рассказали, почему он кинулся втирать в десны концентрат для отбеливания? — в голосе Марш трещали помехи, а глаза были синие, того особого оттенка электронных сигналов Младшего Эддаберга. Будто у нее электронная повязка на двух глазах. — Это не имеет значения. — А почему он просто не забрал капсулу из аптеки? На это Рихарду было нечего ответить. Как и в Младших городах, в Среднем сегменте соблюдалось право на безболезненное и гарантированное самоубийство. Только вот здесь капсулы мизерикорда входили в расширенную медицинскую страховку. Прежде чем спокойно помереть нужно было очень хорошо последить за здоровьем в течении минимум пяти лет. Но у Питера со страховкой все было в порядке. — Я тоже думаю, что его убили, — подал голос Айзек. — Почему Дафна вынесла так мало предупреждений, и почти все про алкоголь? — Потому что он жрал таблетки быстрее, чем она выносила предупреждения, — пожал плечами Рихард. — Питер на записях никуда не торопится. Дафна верещала бы из всех динамиков и составила бы обращения во все службы экстренной психологической помощи. Эйфориновый назальный спрей достал, гад. — Айзек завистливо вздохнул. — Но вообще-то на записях больше похоже, что человека просто достали, и он пытается расслабиться в конце недели. — Он вернул слепок. Встал на край стола и замер над трупом, склонив голову к плечу. А потом наклонился и пальцами раздвинул обозначенный пунктиром разрез. Рихарду эти метки, отмечающие линии, по которым до изобретения сканеров делались разрезы при вскрытии, напоминали перфорацию на страницах бумажных ежедневников. Он пил кофе, со скукой наблюдал, как Айзек воодушевленно копается в виртуальных потрохах его бывшего куратора, и думал, как бы получше составить репорт. Если его куратор, который должен был оказывать моральную поддержку и помогать адаптироваться, решил вот так покончить с собой. Значит, государство выделило ему ненадежного куратора. И у него из-за этого стресс, адаптация провалена, он требует компенсирующие надбавки к рейтингам, дополнительный курс эйфоринов и рабочую лицензию. Или не требует. Рихард не был уверен, что преференции, которые он может получить от самоубийства своего куратора, стоят репорта, который придется ради них составить. И вообще смерть Питера как-то незаметно прошла, пара упоминаний в конвентах, пара секунд некролога, сгенерированного и записанного Дафной в конвенте адаптационного центра. Сразу после коротких извинений администрации. Рихарду даже формального извещения в профиль не прислали. Интересно, можно ли составить репорт так, чтобы к нему больше не приставляли кураторов?.. Рихард представил, что началось бы, вздумай он, к примеру, повеситься в собственном кабинете там, в «Саду». Он опустил пустую чашку на колено и закрыл глаза. Феерический вышел бы скандал. Может его начальник, Тодерик Ло, наконец-то доорался бы до инсульта. Рихард вспомнил, как он таращился и брызгал слюной при личных встречах. Вспомнил, как точно так же сидел на диване, размешивая чайный концентрат в чашке кипятка, и представлял, как у Тодерика лопаются глаза. Рихард всегда садился не напротив, а немного сбоку, и только сейчас он понял, что делал это, чтобы ему не забрызгало кардиган. Неужели бедный мальчик, такой юный, так безвременно почивший Питер Легасси, не был достоин того, чтобы кто-то после его смерти поорал и попучил глаза? В любом случае, Рихард этим заниматься не собирался. — А чем это ты занимаешься, Айзек? — вдруг опомнилась Марш. — Ты же нихрена в медицине не понимаешь. — А вдруг что-нибудь замечу? — философски пожал плечами Айзек. В его ладонях серебрилась голографическая печень. — Идиот, — поморщилась Марш. — Ты отправил данные кому-нибудь, кто может посмотреть труп и действительно что-то заметить? — Хлое. И Поль уже смотрит. — Хлоя — это та, которой двадцать лет и она сидит в конвентах с документалками про реконструированных маньяков? — в голосе Марш было столько яда, что Айзек должен был отправиться вслед за Питером. — У вас же есть нормальные специалисты. Вызови Бруно Рикля, в конце концов. Или Карла Хоффеля — кого-нибудь с мозгами, дипломом и старше тридцати. А Хлою отправь в город, пусть купит им пива. — Поль вряд ли захочет распространяться… — начал Айзек, но печень в его руках растаяла, а вместо нее сгустилась белая статуэтка танцовщицы, тянущей руки к небу. Марш смотрела на него молча, поджав губы, только ноздри едва заметно дрожали. Рихард подался вперед, скрестил пальцы и опустил на них подбородок. Марш не может выписывать штрафы. Не может отправлять репорты, проводить серьезные манипуляции с профилями и уж точно не может нанести физический вред. Он догадывался, что статуэтка здесь наделена каким-то скрытым угрожающим смыслом, но угрозы Марш стоили мало. Конечно, она стала еще более подлой тварью, чем была при жизни, но Рихард был уверен, что Айзек мог стряхнуть статуэтку, потрепать Марш по щеке и дурачиться дальше. Совсем не обязательно было так теряться, мямлить и лезть в список контактов. Идиоты в Младшем Эддаберге не отличались от идиотов в Среднем. Зачем-то вспомнился подельник Марш, Освальд — рыжий, с красным обожженным лицом. Марш было достаточно вот этого самого взгляда, чтобы он начал делать глупости.И чтобы выгораживал ее, защищал на допросах и упрямо повторял, что она ни в чем не виновата. Стал бы Айзек выгораживать Арто? Рихард знал — не стал бы. Но не потому что Айзек не был идиотом, или его идиотизм как-то отличался от идиотизма Освальда. Думать о том, почему, Рихард сейчас не хотел. Он хотел думать о том, смогут ли специалисты Поля найти проблемы в отчете и сказать, как умер Питер. … Тамара все еще считала, что зря пошла с Айзеком и что кончится это наверняка не очень хорошо, но сейчас все было здорово и она радовалась, что совершила эту ошибку. Потому что папа все-таки вылез из своего кабинета, правда в черных охлаждающих очках и алкоголем от него пахло, но это значило всего лишь что он много работал. У папы всегда болели глаза когда он много работал. И еще он пил. Тамара помнила, как это злило маму. Как мама однажды сварила большую кастрюлю инвертного сиропа для голографической глазури, а потом вдруг поднялась к папе в кабинет и вылила всю кастрюлю на его стол. Тамара ее отговаривала. И потом с тоской смотрела, как сироп затекает в разъемы, стынет на консолях и намертво глазирует карты и чипы.Сироп застыл и красиво блестел. Как стекло. Тамара старалась на него не обижаться, потому что Ли Рулли, ее психолог, каждую неделю объясняла, что папа старается. И мама старалась. И если хочется закричать, что-нибудь разбить и послать их, сиропы, чипы и автоматически-машинные заскриптованные разговоры родителей в последние годы — нужно выпить стабилизирующие добавки и полдозы прописанных эйфоринов. Тамара и сама знала, что он старается. Вот сейчас папа, хоть и был очень занят, спустился и повел ее гулять. Они брели вдоль реки, и солнце разбивалось о волны и становилось ярче. А потом выбрасывалось из воды и вязло в песке, и песок становился горячее. Вдалеке виднелись кипарисы, нарисованные небрежными черными штрихами. Конечно, Тамара намазалась защитным фильтром. Хотела надеть платок — тот, прозрачный, с которого она оборвала все бусины, но оказывается папа привез ей новый. Синий, совсем легкий, но его можно было укладывать и фиксировать. Складки красиво лежали, ткань не липла к щекам. — Лекарства еще действуют? — вдруг спросил папа. Тамара вздрогнула. Вот он шел рядом, она думала о нем и платке, который он подарил, но отчего-то странно слышать его голос. — Да, — тихо ответила она. — Только разозлиться несколько раз получалось. А остального… почти не чувствую. — На кого ты злилась? Хорошо, что папа не стал надевать маску от солнца. У него равнодушный, монотонный голос, но Тамара видит, что он улыбается — значит, ему не все равно. «Будто нарисовал себе лицо. Добавляет эмоций, чтобы живым казалось, а с голосом он не работает, и управлять им не умеет», — подумала она, а потом тут же себя отругала. Неправда. Папа вовсе не ведет себя как оживленный сетью аватар. Нет, не ведет, и вовсе она не помнит его другим. Обида вспыхнула и погасла. Лекарства ее съели, и может Тамара теперь тоже оживленный аватар, а не человек. Тоже. Ну и пусть.