Грейс перевернулась на другой бок и раздраженно повела плечами. На коже отпечатались косы плетения циновки. Арто могла бы сказать, что ей очень не хочется отвечать на этот вопрос, но она не могла чего-то хотеть. Просто этот расчет вел к будущим проблемам, сбоям и элементу хаоса во всех будущих расчетах, и не стоило его производить. Нельзя было его не производить. Вероятность, что это Клавдий взорвал центр, составляла 24%. Это много. Это слишком высокая вероятность для одного подозреваемого. Он хотел избавиться от дочери? Спер где-нибудь чертеж, синтезировал взрывчатку… нет, тогда Клавдий не пустил бы пауков в палату Тамары. Скорее он помог утонуть жене — здесь Арто рассчитала вероятность в 53%. Если бы карабинеры получили такие же результаты — его бы арестовали. Но карабинеры не знали о белых стенах, вдоль которых гуляет Клавдий. В которых ищет изъяны, да, ищет, и теперь будет искать еще лучше. Хорошо. Клавдий так хотел вернуть дочь. Для Арто это выглядело одержимостью — она раньше не видела такой родительской любви. Только видела, как такую любовь изображает ее мать. Мать изображала — а может, и правда пыталась так любить, но Марш было невозможно любить даже в детстве — а Клавдий, кажется, не притворялся. С вероятностью в 62%. Что если ему было мало встреч по составленному Дафной расписанию? Что если он утопил жену, чтобы вернуть дочь, потому что Дафна не оставила ему выбора? Что же, если так, то Арто до этого не было никакого дела. Она хотела знать, кто взорвал центр. Арто уже посчитала вероятности более чем трех сотен подозреваемых, и были люди с куда более высоким процентом. Арто уже попросила Поля, и завтра он даст ей данные из карабинерского центра. Тогда-то она и сможет высчитать поджигателя из вороха чисел, случайностей и растянутых в строки кода реакций. У Арто уже сейчас был подозреваемый на 35%. Это много. Она обязательно проанализирует его позже. У Рихарда Гершелла было 32%, несмотря на то, что Арто следила за ним почти все время. Он ведь знал про пауков. Знал, как работают благотворительные центры, знал, как использовать чужие несчастья, чтобы заработать баллы. Он уже убивал людей. Почему бы Рихарду не взорвать центр? Она смотрела, как мечутся зрачки под сомкнутыми веками Клавдия, которому наверняка снится кошмар, и в это же время наблюдала, как Рихард сидит на песке у реки и смотрит на солнце, сняв маску. Рядом растянулся дог, сторожит чемодан и саквояж, щурит на воду мертвые глаза. Эд Таль. Подумаешь, Эд Таль, почему она вообще снова о нем думает. Мальчишка за что-то ненавидел Клавдия. Стоило бы узнать, за что, но Эд не оставлял в сети внятных следов, а невербальные сигналы Арто не всегда толковала верно. И метафоры понимала лучше, чем Дафна, но все же понимала их не всегда. Она не знала, что означали карты, которые Клавдий показал Полю, и не знала, что пытался выразить Эд в путаных стишках, которые читал в своем приватном конвенте. Марш при жизни была не слишком любопытна, и Арто неоткуда было взять больше любопытства. Арто обратила внимание на Эда, когда он устроился в компанию Клавдия. Сначала ненависть Эда ей помогала — он раскопал про Клавдия несколько интересных фактов, которые она смогла считать и зафиксировать. А потом Эд начал подозревать, что Клавдий ищет путь в Младшие города. Ей это не нравилось. Не хватало из-за мальчишки с непонятной одержимостью потерять Клавдия, который мог привести ее к Леопольду. Тогда Арто сказала Полю про Клавдия. Убедила помочь ему, еще до собеседования с Айзеком. Арто торопилась, все вышло путано и неряшливо, она совсем так не любила. Теперь она представляла, как Эд лежит где-то в пустыне. Раскаленная пыль давно выпила его кровь, а высушенную кожу сожгло солнце. Арто не вспоминала об Эде. И лучше было и дальше не вспоминать, потому что она не смогла достоверно рассчитать реакцию Марш. Марш не убивала людей. Рихард говорил, что Марш была хорошим человеком, а хорошие люди не заводят других людей в пустыню, чтобы зарезать. Даже если эти люди мешают им вернуться к Леопольду. Но ведь Марш хотела бы вернуться? Ведь она больше всего хотела бы именно этого? Значит, исходить нужно из этого. Больше у Арто ничего не было, и у Марш, наверное тоже не было больше ничего. Вот так. И незачем вспоминать об Эде Тале и визуализировать его труп. Но Арто подключилась к спящим трансляторам в пустой квартире Рихарда. Включила экран, опустилась на диван и нарисовала мертвого мальчишку со вскрытым горлом. Он лежал на песке и смотрел в небо помутневшими голубыми глазами. Словно небо выпивало его глаза. Арто поморщилась. На нее никто не смотрел, но мечты требовали честности. Она всегда подключалась к трансляторам, садилась на диван или ходила по комнате, даже показывала уместные эмоции, хотя на нее никто не смотрел. Она делала так, когда включала визуализации с Леопольдом, который переехал в Средний Эддаберг. Теперь у нее была другая визуализация. Она, нахмурившись, рисовала, как в ускоренной перемотке разлагается на солнце тело Эда Таля. Теперь у нее было много материала для визуализаций. Много-много разлагающихся трупов, а еще порнографии, записей с болезнями, увечьями и девиациями, которым названия-то не было. Почему она раньше не выяснила, что Поль и такие, как он, покупают в Младших городах? Это не имело значения, пока она не знала. Потом пришлось бы учитывать этот фактор и статистика выходила бы менее достоверной. Люди называли это «самообманом». Арто осознанно на это шла. Но почему в тот вечер она бросилась вскрывать эти конвенты? Ведь Марш не простила бы Полю такой торговли. Марш ненавидела людей, которые когда-то позволили ей получить рейтинг. На экране из-под потемневших высохших щек показались белые кости черепа. Эд Таль умер, а еще Джейкоб Ниссон, и еще несколько человек, для которых Поль доставал фарфоровую статуэтку из специального ящика. Арто говорила Полю, что это глупость и что так он скорее попадется. Но Поль в юности прочитал слайдовый роман про маньяка, который оставлял статуэтки рядом с жертвами. И вцепился в эти статуэтки, идиот. Впрочем, Арто дела не было. Ее нельзя арестовать, нельзя убить, только стереть, но для этого пришлось бы долго выискивать все защищенные резервные копии. Но Арто все равно не боялась смерти. Не умела бояться. Но правду о торговле контентом она решилась узнать только когда Рихард собрался ехать к Полю. Она сама посоветовала Рихарду ехать. Поль поможет ему с рейтингом, поможет с работой. Рихард поможет Полю, потому что у Поля нет толковых рекламщиков, которые умеют использовать уязвимости сети. Работа Рихарда с Полем очень полезна для Арто. … Дог закрыл глаза. Будто умеет спать. Рихард заслонил лицо рукой. По воде разбросаны белые солнечные блики. Если Рихард опустит руку, увидит абру Айзека, которая крадется к причалу, разбивая блики серебристым носом. В пустых глазницах Эда Таля на экране поселились маленькие земляные крабы. Арто не знала, водятся ли такие в местных пустынях и не хотела проверять. Такие водились вокруг Младшего Эддаберга и они нравились Марш. Почему она решила рисовать именно Эда? Наверное, потому что о нем недавно вспоминали. Арто каждый из убитых был одинаково безразличен. Маленькие серые крабы в белых костях. Им надолго хватит остатков высохшей плоти, скрытой сводом черепа. А потом они уйдут. Рихард Гершелл едет к Полю Волански. Арто свела их, потому что ей это выгодно. Потому что так она быстрее найдет путь к Леопольду, 34%. Этого достаточно. Эд Таль умер за меньшее. Арто отключилась от всех камер, оставила Грейс спать на неудобной циновке, оставила Клавдия смотреть свой кошмар, и расчеты о поджигателях тоже оставила. Теперь она смотрела только на Рихарда и на скелет на экране. На царапину на позвоночнике, которую оставило лезвие. На дога, уткнувшегося носом в песок, как не смогла бы сделать живая собака. Рихард едет к Полю, который наверняка вскрыл горло Эду Талю. Не только Эду Талю. К Полю, который продал запись эфира Марш. Не только ее эфира. К Полю, который выбрал злодейское имя, делает кур с детекторами лжи в глазах и слишком позерствует. Как всякий злодей из слайдовых романов. Арто продолжала сидеть, уставившись в экраны, и даже изображала эмоции, но ни один человек не смог бы их прочитать. Слишком сложное выходило сочетание — злорадство, равнодушие и страх. Арто еле слышно фыркнула и погасила экраны. … Поль Волански любил пустыню. И никто во всем Среднем Валейне не любил ее так, как он. А пустыня любила его в ответ, он в это верил. Поль любил раскаленный рыжий песок. Отшлифованные обломки камня, раскаленную и сухую солнечную пыль. Руины города далеко за пределами Среднего Валейна — безымянного, но такого же белого и голубого, как Валейн. Только мертвого и старого. Поль любил все мертвое, потому что мертвое никогда не преподносило сюрпризов. Черный вездеход с длинным змеиным телом и шестью тысячами лапок с шорохом извивался между барханов. Иногда ему попадались цветные обломки мозаики или поблескивающие стекла, и тогда в кабине Поля раздавался короткий визгливый хруст. Поль ехал, прикрыв глаза. Отфильтрованный черным пластиком кабины солнечный свет все еще был слишком ярким. Вездеход спроектировала женщина с добрыми карими глазами за стеклами огромных розовых очков — Тереса Манс. Поль смутно помнил, что она много пила и у нее был отрицательный блок социальной страховки. Это значило, что для нее нет бесплатной медицинской помощи и придется платить врачам по повышенному тарифу. Тереса была чем-то больна — он уже не помнил, чем, но отчетливо видел, что смерть поселилась в глубине ее темных глаз и под выпирающими ключицами. Полю она нравилась, и он всегда вспоминал о ней с нежностью. Помог ей поднять рейтинг, а она помогла ему собрать вездеход, чтобы он мог забираться дальше в пустыню. Полю нравилось исполнять желания. У Тересы был ее рейтинг, а у него — вездеход с ручным управлением, с тугим и холодным колесом руля вместо привычного пульта. У вездехода не было автопилота, связи с Дафной и обновляющихся карт. Даже музыку приходилось записывать на носитель. И только этот вездеход мог забраться так глубоко в пустыню. Туда, где нет камер и микрофонов, где слепнет и глохнет Дафна, и даже Марш Арто. Ее Поль тоже любил, мертвую и злую, и ему было немного жаль, что она не может ездить с ним. Наверное, ей бы понравилось. Змеиное тело вездехода вздрогнуло и кондиционер поперхнулся раскаленным воздухом, на миг обдав лицо Поля шершавым запахом машинного нутра. Иногда Поль думал, что будет, если вездеход заглохнет — сеть давно не ловила, ни Дафна, ни Арто его не услышат, а люди, которых он может встретить в пустыне, ему не помогут. Уж точно не помогут. Но Поль любил все мертвое, и любил честно, не отделяя смерть от себя. Однажды он тоже умрет, и если он умрет в пустыне, когда-нибудь превратится в песок. В канистрах позади его сидения раздавался глухой плеск. Он улыбнулся темному стеклу кабины, и отражение — у отражения кожа была серой, а глаза совсем узкими — улыбнулось ему в ответ. Грейс не привела ему Клавдия, но Айзек точно приведет. И Клавдий будет работать, и ничего не будет ему мешать, и скоро он и его желание найдут путь в сеть Младших городов. Поль когда-то видел реконструкцию древнего фильма, плоского и приглушенного, как все старые, мертвые фильмы. В той истории люди долго плыли на корабле, груженном нанизанным на нитки цветным стеклом, чтобы обменять стекло на блестящие шкурки, содранные с живых животных. Никто не понял, о чем была история — зачем кому-то стекло, зачем кому-то шкурки, за которые любой рейтинг обнулится за несколько минут? Неэтичные шкурки, неэтичная сделка, глупая история. И только Полю она не казалась глупой. Нужно только не утопить корабль по дороге. Белые осколки купола он заметил раньше, чем обломки голубых колон, еще не съеденных песками. Когда Поль смотрел на белый купол мертвого храма, неизвестно кем построенного в пустыне и неизвестно кем в пустыне брошенного, он испытывал странное чувство. Так уходили из сознания самые удачные модификации эйфоринов — оставляя обжигающе-медное тепло и чувство просветления. Он слышал, что в храмы ходили, чтобы испытывать именно это. Там, в храме, была фреска, а на фреске человек, похожий на Поля. Она висела напротив круглого окна, закрытая пожелтевшей тканью, почти истлевшей, но все же сохранившей краску. А человек долгие годы смотрел в светлое марево промасленной ткани, и словно ждал, когда Поль позволит ему смотреть в разлом окна. Поль знал, что однажды, когда у него будет постоянный дом, он заберет фреску. И повесит напротив окна, потому что человеку с золотистой кожей, оттененной тяжелыми складками оранжевого шелка, нравился свет. Поль это знал. Храм был уже совсем близко. Поль щурился и представлял белую стену, на которой будет висеть фреска, мозаично-синюю глубину бассейна и людей, которые его ждали в храме. И почти пропустил вздох пустыни — впервые в жизни. Под лапами вездехода взметнулся песок. Кабину тряхнуло и снаружи раздался дрожащий скрежет. Примитивная система не нашла повреждение и не дала рекомендаций, только истерично взвизгнула, разбрызгав по всем датчикам красный свет. Вода в канистрах заплескалась чаще. — Аве, Ар… — лениво начал он, и тут же осекся. У вездехода не было злой женской души. Второй вздох ударил в темное стекло кабины, погасив обзор. Поль слышал, как под брюхом вездехода хрипло закашлялись воздухозаборники. Значит, пострадали защитные пластины и один из фильтров.