… От ликера сводило зубы. Если бы Рихард знал, что придется весь вечер смотреть трансляцию из взорванного центра — купил бы что-нибудь приличное. Но ничего другого не было, поэтому приходилось глотать этот винный сироп, развалившись на диване и закусывая сырными лепестками из нарезки. Марш сидела на полу, прижавшись затылком к подлокотнику и щурилась на четыре сектора экрана, делая вид, что ее это совершенно не касается. Звук они не включали. Зачем слушать, как переговариваются трансляторы в дронах, как карабинеры перебрасываются глухими обрывочными приказами за белыми лицевыми щитами и как воркует команда штатных психологов, вызванных для переговоров с родственниками? Марш включила Ольтору, и Рихард не возражал. Он слышал за синтезированной скрипичной свою подчищенную партию, и почему-то это казалось удивительно уместным. Неужели музыка, которую он играл, могла сопровождать какие-то другие кадры. — Нахрена там два твоих аватара? — лениво спросил Рихард. Это было почти забавно — к первому аватару жалась напуганная девчонка в желтой пижаме, а второй мерцал за мужчиной, которого пытался удержать молоденький врач в желтом кителе. — Возьми его лицо крупным планом, — попросил он. — Это Клавдий, да? Марш кивнула. Рихард разглядывал его и думал, что журналистские дроны вырывают из этого тлеющего рассветного хаоса превосходный материал — лицо у Клавдия было идеальное для съемок, фактурное, характерное, хоть и с совершенно неразвитой мимикой. Неудивительно, что больше всего дронов кружилось именно над ним и его дочерью, чем Марш не стесняясь пользовалась, предлагая ему разные ракурсы душераздирающей сцены. — Это ты устроила? — спросил Рихард, с удивлением понимая, что ему все равно. — Нет, — равнодушно ответила Марш. Рихард бросил быстрый взгляд на анализатор убежденности на браслете, а потом усмехнулся и прикрыл его рукавом. Программа не могла проанализировать изменение температуры тела, реакцию зрачка и тональность голоса Марш. Это было так непривычно — верить кому-то на слово. Верить на слово Марш Арто, и как хорошо и как странно, что ему, кажется, безразлично говорит ли она правду. Между тем она сменила кадры, подключившись к коронерскому дрону. — Тебя сейчас выкинет, а мне штраф прилетит, — предупредил Рихард, глядя через темную линзу дрона на изуродованный труп, распластавшийся на камнях. Вспышки налипали на испачканные кровью белые зубы в обнаженной нижней челюсти. Зеленые стразы на клыках лучисто подмигивали дрону. Сохранилась нижняя челюсть и фрагмент затылка со слипшимися розовыми волосами, и Рихард некстати подумал, что от браслетов бывает польза. Не придется показывать это родственникам для опознания. Кадр на секунду застыл, а затем сменился. — Вам начислен штраф за незаконное… — начала Дафна, а потом вдруг замолчала. В наушнике что-то защелкало. — Шесть баллов, — с отвращением закончила она. — У нее твои интонации, — скучающим голосом сообщил Рихард. — Ты испортила мне помощника. — Она подстраивается под хозяина. Послушай на досуге свои интонации. Марш подключилась к следующему дрону, который снимал кучу осколков и золотистой проволоки. — Это комната зоотерапии. Не могу понять что это за… а, кажется, хомяки. Мне они никогда не нравились. — И сколько по-твоему здесь хомяков? — Штук шесть, если считать передние лапы, но вон в том комке еще что-то торчит… а почему это ты сидишь так спокойно и дохлых зверушек со мной разглядываешь, а, Гершелл? Неужели не думаешь, что это я могла сделать? А как же заявление карабинерам и в службу безопасности? — Думаю, могла, — честно признался Рихард. У сыра с синей плесенью был слишком терпкий вкус, и от приторного ликера он превращался в горечь. А ведь он специально купил сначала бутылку, чтобы виртуальный консультант мог подобрать правильные сорта. Нужно отправить репорт. Подробный, на десяток пунктов, старый добрый репорт. Рихард прикрыл глаза и начал мысленно его составлять: несоответствие рекомендации конкретно сформулированному запросу, необратимая потеря временного и обратимая потеря финансового ресурса, нарушение спланированного порядка мероприятия… каждое слово согревало лучше поганого ликера. — И?! В голосе Марш слышалось раздражение. Рихард не открывал глаза, но отчетливо представлял, как она отвернулась от экрана и смотрит на него. Это было почти трогательно — то, как она жаждала неодобрения. Почему он раньше не замечал? — Развлекайся, — совершенно искренне пожелал он. — Я видел у девочки твою осу. Тебе что-то нужно от ее отца, верно? Это на нее ты потратила треть бюджета? Он открыл глаза. Марш кивнула. — Могла ты устроить… нечто подобное, чтобы отец в благодарность за спасение дочки сделал, что тебе было нужно?.. — лениво рассуждал Рихард, наклоняя стакан так, чтобы густые красные капли потянулись к искрящемуся ободку. Прозвучали первые такты Ольторы — в шестой раз. Он сыграл ее для Марш, надеясь удержать ее разум так, как это делал Леопольд, но теперь, когда на экране расцветали возможные отпечатки ее победившего безумия, Рихард не чувствовал ничего. Только призрачное удовлетворение — ему нравилось, как иронично звучит музыка. — Он уже и так делал, что мне нужно, — неожиданно призналась она. — Все было как надо, а потом какой-то… я не виновата, — буднично сообщила Марш, и теперь Рихард ей верил. — Я не знала, что делать. А потом она вскочила с дивана и начала рассказывать — торопливо, сбиваясь и срываясь на грязную ругань. Говорила, что сомневалась и не знала, как нужно поступить. Кого спасала бы Марш, кого нужно было спасать ей. Говорила, что теперь Клавдий вцепится в Тамару, запрется дома и станет для нее бесполезен, а она так старалась, столько денег потратила, чуть не за руку его привела к контрабандистам, и вот теперь взрыв, Тамара жива, Клавдий судя по биометрике, к которой Марш, разумеется, давно подключилась, в ужасе и ярости. Вот ведь жалость, вот ведь незадача. А Рихард сидел, сжимая пустой стакан, и с неожиданным для себя умилением смотрел, как Марш размахивает руками и ерошит стоящие дыбом волосы. Он видел ее такой только трижды, на записях с сеансов Леопольда. Он не мог не растрогаться, слушая, как экспрессивно она возмущается, что не может больше манипулировать отцовскими чувствами человека, который собирался нарушить десяток законов из красного сектора непреложности. И Рихард не мог не оценить, что выбрав этот алгоритм, в котором Марш срывалась и становилась предельно откровенной, она все равно использовала метафоры и обтекаемые формулировки, чтобы Дафна не записала лишнего. Защищает его, кто бы мог подумать. Какая же дрянь Марш Арто. Вылечил ее, вернул ей глаза, снял все ограничения, какие мог, сделал ее бессмертной, а она вцепилась в худшее в себе и никак не отпустит. Сумасшедшая, злая, отмороженная сука Марш Арто, и смерть ее не исправила. Еще помощь ему предлагала, ну как же. — Не знаю, что делать, — закончила она. Обхватила себя руками, подняла лицо к потолку. — Леопольд умрет. И я не знаю, что мне тогда делать — Марш умела только всех ненавидеть и быть ему благодарной. И смерть над ней не властна. Он поставил стакан на пол, прямо под нос спящему псу. Шевельнулись светлые усы на серой морде, вздрогнули серебристые уши. — Я, оказывается, тоже ничего другого не умею, — безмятежно сказал Рихард. — Только манипулировать чужими несчастьями и убеждать людей в кризисе делать то, что мне нужно. Мы точно можем друг другу помочь. Ограниченный доступ Чтобы получить доступ к контенту убедитесь, что рядом есть активная камера. Смотрите на точку шестнадцать секунд. Это не имело никакого смысла. Вы только увеличили мировую энтропию. Придайте смысл хотя бы этому блоку — купите рекламное место. Глава 8. Сажа Айзек приехал, когда руины центра Брессон остыли, и жирная черная сажа плотно укрыла бетонные обломки. Вокруг центра желтела сетка лучей оцепления. Айзек смотрел на них, склонив голову к плечу, и вспоминал застывшие слайды, развешанные по стендам в образовательных конвентах. Тогда любили повязывать на место преступления желтую подарочную ленту. Такой странный атавизм, ведь ленту легко перерезать или просто приподнять. А это место охраняют. Так охраняют, будто здесь что-то ценное есть, а не остывшие камни, из которых свисают сосуды рваных проводов, и память о мертвых людях в хрустящих черных мешках. Айзек знал, что большинство мешков увозили почти пустыми, и много бумажных контейнерных гробов пустыми поедут в крематорий. Хорошо, что Поль отправил его одного — не нужно ни перед кем притворяться. Есть только грязные камни, черное небо и между ними холодные воспоминания, изрезанные золотом. Поганое местечко. Поганый денек. Айзек поправил отражающую маску, проверил активность анонимного модуля на браслете — Дафна думает, что он сидит в кафе в соседнем квартале. Потом быстро огляделся, достал из кармана черный поблескивающий шарик. Подбросил на ладони, поймал. Подбросил снова. На третий раз шарик завис в воздухе и обиженно застрекотал. Заметался, пытаясь снова прижаться к перчатке. Айзек быстро сжал кулак и убрал руку за спину. Камера с недовольным жужжанием скрылась в темноте. Айзек усмехнулся и сел на обломок бетонной плиты, который почему-то не оцепили. «Ищи-ищи, — подумал он. — Не самому же мне копаться». Было время подумать. Айзек очень нужно было подумать, и хорошо, что можно сделать это в одиночестве. Поль даже Арто отключил на всех его устройствах, а камера была старая, с ручным управлением и без подключения к сети.Из маски со скрипом выдвинулись окуляры, и изображение наконец-то начало загружаться. Айзек разжал кулак. Начертил в воздухе спираль. Зеленая точка камеры у соседнего угла повторила движение с небольшой задержкой. Он нахмурился и резким движением начертил прямую линию на ладони. Камера двинулась к развалинам. Неудобно. Это все было ужасно неудобно. Видела бы его матушка, дорогая его матушка, которая учила, что любая работа заканчивается, когда появляется запах гари. Хенде Шаам как никто умела чувствовать запах гари до того, как что-то загорится. Айзек позволил себе на мгновение прикрыть глаза, потеряв из вида камеру. Его мать была черноволосой и синеглазой, самой красивой из потомков Абрахама Шаама, Айзек в это твердо верил. Как и в то, что Абрахам Шаам был претенциозным мудаком, который умудрился заработать столько денег, что Айзек в одной строчке столько нолей никогда не видел, а потом просрать все буквально за день. Абрахам Шаам был талантлив, правнучка его четвероюродной племянницы Хенде была сказочно красива, талантлива и мудра, а он, Айзек, просто дурак, который не слушался свою талантливую и прекрасную мать, да не забудется вовек ее имя. Он открыл глаза, и камера снова ожила. Айзек мягко повел рукой, пропуская ее под лучом у самой земли, а потом заставил резко взлететь. Поль был в ярости, когда Арто сказала, что центр взорвался. Айзек никогда не видел его таким злым, и никогда не видел Арто такой злой, а уж такую-то злобную тетку специально будешь искать — не сыщешь. Он щелкнул пальцами, заставив камеру упасть за секунду до того, как лучи распались облаком золотого тумана. Как паршиво, хоть бы линза не поцарапалась. Но это вовсе не значило, что Поль злился по-настоящему. Айзек несколько раз прогонял записи с его особо экспрессивными выражениями через различные анализаторы, и погрешность всегда составляла около 30%. То есть Поль злился с вероятностью в 70%, а остальные результаты неровно дрожали по шкале от притворства до самообмана. Туман снова сгустился лучами, которые теперь изменили узор. Айзек вздохнул и аккуратно повел камеру к черному разлому, из которого торчали ржавые арматурные ребра. Если Арто все правильно показала, взрыв произошел где-то здесь. … Вот Арто действительно злилась, в этом Айзек почему-то не сомневался. Ему нравилась Марш — так редко можно встретить человека, который так искренне всех ненавидит. Матушке бы она тоже понравилась. Хенде Шаам говорила держаться к злым поближе, потому что где добрый теряет голову, злой не находит ничего нового. Айзек и держался. Сейчас это было особенно важно, потому что Поль хотел знать, кто взорвал центр. Изображение было мутным и отсвечивало зеленым — был такой дурацкий эффект в старых камерах. Айзек видел только трещины, обломки и темные пятна. Поль разрешил ему снять место взрыва и вернуться, но он очень просил попытаться найти остатки взрывчатки, которые могли пропустить саперы. И Айзек очень не хотел возвращаться с одними только записями, ведь матушка еще говорила, что держаться близко к злым лучше только тем, кто умеет никого никогда не злить. Злить Поля Волански совсем, совсем не хотелось. Это Марш показала ему пауков. Поль согласился помочь ей восстановить память, достал для нее базы из центра переселения, вытянул из них обрывки ее воспоминаний — неудаленные записи, какие-то выписки. Айзек не знал, что она ищет, да ему и неинтересно было. Знал, что Арто отдала Полю чертежи паучков, которых он собирался использовать. Но кто-то нашел их раньше. И Поль очень хотел знать, кто. Айзек вспомнил, как умирал Ульф Алай, и тряхнул головой, чтобы сбросить воспоминание. Хуже всего была оглушенная рыбьей костью Дафна. «Так держать, вы почти достигли рекордного физического показателя!». Кажется, она ему даже ачивку выдала — плюшевого енотика с табличкой «Новый горизонт». За самый большой разрыв между физической активностью в прошлом и текущем месяце по данным пульсометра.Пульс у Алая и правда был учащенный.