— Прекрасно. Они не говорят, о ком идет речь, и никто не задает вопросов. Отряд «Большая Медведица» привык к железной дисциплине. Со своей стороны, Дженнаро Скуарчалупо пробует связать концы с концами, но безуспешно. Только Маццантини знает причину отсутствия Ломбардо, и, прикинув так и эдак, неаполитанец признает себя побежденным. Вдобавок ему не по себе от того, что товарищ ему не доверился. Вчера вечером тот исчез поздно и без объяснений. Сошел на берег, сел на мотоцикл и исчез в ночи. — Оба крейсера класса «Фиджи», водоизмещение десять тысяч тонн, — продолжает Маццантини, — оснащены по последнему слову, мощные и хорошо вооружены: двенадцать шестидюймовых орудий. — Славная добыча, — замечает кто-то. — Еще бы. — Крупная дичь, — говорит Кадорна. — Аж слюни текут. Капитан-лейтенант то и дело поглядывает на Ломбардо, который мрачно сверлит глазами стол. Скуарчалупо тоже иногда косится, озадаченный настроением товарища. Если его новости так хороши, как он несколько минут назад утверждал, похоже, радости ему это не принесло. — В любом случае, — продолжает капитан-лейтенант, — если кто-то из нас не достигнет назначенной цели, любое судно большого тоннажа на территории порта нам подойдет. Предпочтительно нефтяной танкер, поскольку пожар причинит значительный вред портовому оборудованию. — Он указывает на фотографию. — Там есть танкер на десять тысяч тонн, называется «Хайбер-Пасс». — Это где? — интересуется Скуарчалупо, склонившись над картой. — Здесь. — Капитан-лейтенант показывает. — Пришвартован к Южному молу, рядом с «Луконией». Младший лейтенант Арена смотрит на часы. — Время выхода? — Двадцать два ноль-ноль, луна убывающая, света почти нет. Если море будет спокойным, как мы ожидаем, пересечем бухту всего лишь за полтора часа. От оптимизма этого «всего лишь» у Скуарчалупо все внутри переворачивается. Понятно ведь, что может обернуться гораздо хуже. Они могут затратить вдвое или втрое больше времени, или майале может потерпеть аварию, или в ребризере закончится кислород. Или англичане обнаружат их раньше времени и всех перебьют прямо в море. Может случиться, хмуро заключает он, бесконечное количество черт знает чего. От всех этих соображений пустота внутри только растет, с того самого момента, как Маццантини объявил об операции. То же самое наверняка чувствуют все, от капитан-лейтенанта до последнего члена группы, и даже его товарищ Тезео Ломбардо, самый молчаливый и сдержанный из них: как будто что-то в груди сжимается, хотя все, как и он сам, сохраняют невозмутимый вид, понимая, что остальные нет-нет да и поглядывают друг на друга. Скуарчалупо инстинктивно касается медальона на шее. Чтобы никто не заметил, он ерзает на стуле и достает сигареты. Одно дело, когда страх — это нечто терпимое, почти рутина, и другое дело — не чувствовать его совсем. Хотел бы я видеть здесь моего товарища Бенито, думает Скуарчалупо. Моего Дуче. Когда впереди у тебя три мили воды и ночь, а в конце, вполне возможно, и англичане. — У нас есть поддержка на суше? Люди с Вилья-Кармела будут наблюдать за испанским берегом, если кто-то решит спасаться вплавь. И нет необходимости напоминать: если придется оставить майале, ее необходимо уничтожить. Средства индивидуальной защиты, будь то комбинезон Беллони или ребризер, не должны оказаться в руках врага. Ввиду возможности плена все надевают под прорезиненный костюм форму Королевских военно-морских сил с соответствующими знаками различия и воинскими документами в кармане. И еще: у каждого при себе три фунта стерлингов золотом на случай, если окажется на суше или на нейтральном судне, — подмазать ситуацию. Оператор Маццантини, старший матрос Тоски, поднимает руку: — В течение дня будет там контроль на случай перемещения целей? Капитан-лейтенант поворачивается к Ломбардо и смотрит испытующе, словно вопрос обращен именно к нему. Все с любопытством следуют его примеру. — Предусмотрено, что нас проинформируют, — отвечает тот, не отрывая взгляда от фотографий крейсеров. — Сообщение в полдень, так? — спрашивает Маццантини. — Да. — Как мы и просили? — По телефонной связи. Потом информацию передадут на границе. — Прекрасно. Но на этот раз ты не можешь идти… Надо предупредить людей с Вилья-Кармелы. — Уже сделано. Офицер не отрывает от Ломбардо пристального взгляда. — Ты уверен во всем и во всех? — Совершенно уверен, капитан-лейтенант. И тут Скуарчалупо осеняет: ночное увольнение, мотоциклетные очки, таинственные намеки. Опять она, делает он вывод, вот в чем секрет. Высокая испанка. Женщина из Ла-Линеа. — У английских дозорных что-то изменилось? — интересуется Кадорна. — Ничего особенного, — отвечает Маццантини. — Накануне система патрулей та же, каждые десять-пятнадцать минут — глубинные бомбы в случайных местах. — Случайных, — ворчит Скуарчалупо. Маццантини строго смотрит на него: — Да, именно так. У тебя какие-то возражения, Дженна? — Никаких, капитан-лейтенант. — С сигаретой во рту неаполитанец поднимает руки, будто сдается. — Никогда не выигрывал в лотерею, а там тоже все случайно… Ничего себе будет совпадение, если сегодня словлю. Все смеются, включая Ломбардо. Это способ снять напряжение. Они смеются и никак не могут перестать, как смеялись бы сейчас по любому поводу. Им это необходимо. Маццантини указывает на материалы, разложенные на столе: — У вас полчаса, чтобы все изучить. Отпечатайте у себя в мозгу каждую позицию и каждое препятствие… И с этого момента никто больше не сойдет на сушу. Остаток дня отдыхайте. В двадцать ноль-ноль у нас медосмотр, еще через час экипируемся. Проверьте клапан сжатого воздуха, помпу быстрого погружения и глубиномер, которые подвели вас во время последних операций. После инструктажа зарядите все батарейки, проверьте всё, от генераторов до парового котла. — Мы можем оставить письма, капитан-лейтенант? — спрашивает Тоски. — Конечно, но не пишите на них даты. Ферольди соберет их перед нашим выходом. И полагаю, у всех составлено завещание. — Он указывает на сейф, прикрепленный к переборке. — Всё положите туда, как в прошлый раз… Вопросы есть? Скуарчалупо поднимает руку: — Не желает ли кто-нибудь купить у меня открытки Красавицы Суламифи и Неистового Саладина? Они снова смеются, и вопросов больше нет. Неаполитанец отмечает, что Маццантини не сводит вопросительного взгляда с Ломбардо; и тот, встретившись с ним глазами, молча кивает, все такой же серьезный. Удовлетворенно кивнув в ответ, офицер встает, идет к шкафу и возвращается с подносом, где стоит бутылка красного вина, восемь стаканов и лежит штопор. — Мы знаем положение наших войск, и у нас нет иллюзий. — Маццантини открывает бутылку. — Невозможно, чтобы наше победное нападение изменило ход войны; но мы можем надеяться, что успех нашей операции ослабит давление англичан в этой зоне Средиземноморья. — Большая честь, капитан-лейтенант, — замечает Кадорна. — Да, безусловно… Большая честь. — По крайней мере, пустим им кровь из носа. — А это мысль. Маццантини обходит стол вокруг, каждому наливая вино в стакан. Вино итальянское, отмечает Скуарчалупо, из Чинкве-Терра, и аромат приводит на ум горячую поленту на столе, ковриги свежего хлеба, ломти домашней колбасы и шоколад из Перуджи. — Пахнет домом, — говорит кто-то. Восемь мужчин молчат, и каждый вспоминает свое. И каждый уважает молчание другого. Со времен тренировок в Бокка-ди-Серкьо они знают друг о друге все, как родные братья: жизнь, любовь, увлечения, недостатки, мечты, семья. У них на всех четыре жены и шестеро детей. Наконец капитан-лейтенант Маццантини говорит: — Полагаю, мы предусмотрели всё и можем идти в атаку со спокойной душой… Моя совесть чиста. Мы сделали всё для успеха операции и готовы всё преодолеть. Перед выходом я буду молиться о том, чтобы нам сопутствовала удача. Чтобы Господь наградил нас победой за наши старания и сжалился над нашей несчастной родиной… Давайте выпьем, стоя. Все подчиняются, каждый со стаканом в руке. Маццантини поднимает свой и всех по очереди обводит взглядом. — Невозможно пожелать себе лучших товарищей — я считаю, мне повезло сражаться с вами бок о бок… Десятая флотилия, да здравствует Италия! — Да здравствует! Елена перешла границу, теперь она на территории колонии. Перешла одной из первых, едва открылась решетка. Пила кофе — в котором был главным образом цикорий — в маленькой забегаловке поблизости, пока не увидела доктора Сокаса, которого в это утро вызвали в Колониальный госпиталь. Изобразила случайную встречу — доктор, какой сюрприз, и так далее, — и они вместе пересекли границу, беседуя с напускной естественностью, под которой Елена старалась скрыть напряжение: обычный досмотр британскими таможенниками, один из них здоровается с Сокасом, затем долгий переход по площадке аэродрома, через площадь Казематов и, наконец, прощание на Мейн-стрит. Силтель Гобович, удивленный, что она пришла в неурочный день, работа с книгами и карточками. Сейчас Елена поглядывает на часы, нервы напряжены, сердце бьется все сильнее и быстрее, по телу бегут мурашки, дыхание сбивается, она пытается дышать ровно и успокоиться. Сумка открыта, и в ней фотоаппарат. Гобович занят книгами, вынимает их из ящиков. Елена встает и берет сумку. — Пойду, подышу воздухом. И покурю. — Давай, — отвечает хозяин магазина, занятый своим делом. — Я сейчас. Она открывает застекленную дверь, выходит на террасу и закуривает «Крейвен». Под ярким утренним солнцем бухта Альхесираса похожа на синий полумесяц с серо-охряной каймой. Слева Африка, четко очерченная, несмотря на расстояние. Ветра нет, и корабли, бросившие якорь в северной части, развернуты в разных направлениях. От всего веет миром и абсолютным покоем. Внизу, под террасой и Королевским бастионом, располагается порт. Три ремонтных дока, пакгаузы, подъемные краны и эллинги. Оттуда доносятся далекие звуки: вой сирены, удары молотков по металлу, хриплые крики чаек, планирующих туда-сюда между Пеньоном и кораблями. Пришвартованные к молам и центральным буям, виднеются около дюжины кораблей, больших и малых, выкрашенных в серый цвет британских военно-морских сил. Обрати внимание на детали, сказал он. Елена вспоминает, как он спокойно объяснял ей задачу: легкий итальянский акцент и улыбка, которая смягчала или пыталась смягчить серьезность его слов. Если не можешь или не хочешь фотографировать, просто подтверди точное расположение больших судов, постарайся вспомнить, где они стояли раньше. Это очень важно, когда перемещаешься ночью в глубине моря, в темноте, по илистому дну, без малейшей возможности сориентироваться. И нельзя подняться на поверхность, чтобы оценить ситуацию. Сто метров отклонения, и вместо успеха — провал. Речь идет о жизни или смерти моих товарищей. Да и о моей тоже. Так что внимание к деталям. Убедившись, что Гобович ее не видит и что в окнах соседних домов никого нет, Елена оставляет недокуренную сигарету на парапете, открывает крышку «кодака», смотрит в объектив и делает четыре панорамных снимка, справа налево, захватив акваторию порта от Северного мола до трех кораблей на ремонте. Она кладет камеру в сумку, снова берет сигарету и пытается сравнить то, что видит сейчас, стоянки больших кораблей, с теми, что были в последний раз. В целом вроде бы все так же. Только один, наверняка крейсер, поменял стоянку и пришвартован теперь к одному из центральных буев, напротив мокрого дока. Трансатлантический лайнер, ныне военно-транспортное судно, по-прежнему стоит у оконечности Южного мола, которое называют Адмиралтейством. В магазине Гобович по-прежнему не обращает на Елену внимания. Она перематывает пленку, вынимает кассету и кладет в карман плаща, перекинутого через спинку стула. Потом вставляет новую кассету и старается успокоиться, уперев локти в стол, глубоко и ровно дыша, пока сердцебиение постепенно не выравнивается. На этот раз, решает Елена, не стоит зашивать пленку в дно сумки: не успеть избавиться от нее, если возникнут проблемы. Затем она дописывает брошенную на середине карточку — четыре тома «Энциклопедии науки и техники» Хатчинсона, — берет сумку и плащ и встает из-за стола. — На сегодня я вас оставляю, — говорит она Гобовичу.