– Где я был? Я всё это время провёл без сознания, и даже не помню, кто я. – Вы же Менсус! Это вы спасли мне жизнь! – Я не мог этого сделать, напротив, мне сказали, что это вы чуть было не отняли мою. Но я вас не виню, по вашим глазам видно, что вы хороший и отзывчивый человек. – Спаситель! – Неудачливый мотоциклист со слезами на глазах бросился обнимать руку Менсуса. Менсус лежал на спине, ощущая безграничное счастье от чего-то, чего он сам не помнил, и пытался воспринять бессвязное бормотание мотоциклиста об ангелах и дагонах. А в воздухе медленно кружилось белоснежное пёрышко, и арфы ветра звучали где-то вдалеке, превращаясь в бессвязный, но такой драгоценный шум жизни. Тень того мира Ночь принесла неожиданное похолодание. Никто не мог подумать, что сентябрь так жестоко посмеётся над обитателями небольшого английского городка. Пурга закружила-завертела свои снежные прялки, повела хороводы снежинок, и льдистые солдаты штурмовали озёрную гладь. День померк, поблёк, растеряв все свои краски, и только тонкое кружево метели, белое пустынное марево, расцвечивало его. Ходить по озёрной глади всё равно не получалось, поэтому соседняя деревня оказалась парализована этим неожиданным льдистым покровом. Судоходство прекратилось вовсе, а в обход, по снежным развалам, никто брести не хотел. Многие подхватили в этот день простуду и остались сидеть дома, не чувствуя аромата наступающей зимы, не осязая запаха первого снега. Их тоскливые глаза провожали торопящихся на работу коллег и просто случайных знакомых. А ветер танцевал в ветвях ив, окутывая мир серебром, превращая эти места в магические урочища. Прекрасный сосновый бор стал подобен гардеробной какого-то великана, носящего исключительно белые и пепельные одеяния. Джон Доу тоже спешил на работу. Он опаздывал, как и всегда. Безразличие и холодность этого мира угнетали его романтическое воображение, а работа учётчиком ещё более распаляла дух. Он роптал на небеса, а небеса посылали кружащиеся потоки снега, утопив город в белой стоячей воде. Джон с досады пнул ближайший сугроб, и что-то блестящее вылетело из него, что-то, что было оформлено в розовато-голубых и даже изумрудных тонах. Попытавшись рассмотреть, что это такое, он обнаружил, что это бутон какого-то неведомого ему растения. Пожалев бедный цветок, такой же неприкаянный в этом ледяном мире, как и сам Джон, молодой человек засунул его за пазуху, и ещё медленнее поплёлся на работу. Начальник Джона, Антон Складоски, был очень зол. Он так и сказал: – Я очень зол. И это последний раз, когда вы опаздываете на работу. Следующий будет последний – и ищите потом достойную себя профессию сами. Тоже мне, кандидат философских наук. Кому вы нужны – пустобрёх и пустослов. Немедленно за бумаги – грядёт полугодовой отчёт! И перестаньте смотреть на небо. Бесплатный душ с небес не заменит вам горячую ванну, грязнуля, что у вас на лице за мерзкие зелёные пятна? Джон прикоснулся рукой к своей щеке. Он и забыл, как сегодня утром пытался запечатлеть весну, рисуя ландыши на небольшой холсте. Он хотел подарить эту картину Катарине, своей давней невозможной любви. Впрочем, Катарина счастливо собиралась замуж, и её не интересовали такие мелочи. Увы, она была слишком прагматична, чтобы упустить своего принца на золотом «мерине». Работая учётчиком, Джон получал столько-то евро и ещё немного центов, но этого было мало, чтобы удовлетворить постоянно растущие аппетиты Катарины. Ох, девушки, что же вы обращаете внимание лишь на материальные блага, вместо духовных достоинств? Сняв пальто и небрежно накинув его на спинку стула, Джон прошёлся по кабинету, поздоровался с коллегами, такими же неудачниками, как он, сел на своё место, потом вдруг порывисто вскочил, достал из кармана пиджака помятый цветок, нежно отогрел его дыханием и поставил в стакан с водой на столе, любуясь и умиляясь внезапному чуду. Цветок унесло откуда-то вместе с корнями, поэтому Джон планировал пересадить его в горшок, чтобы чудесное растение выжило, став отрадой его печальных дней. Подперев подбородок кулаком, он мечтательно смотрел на цветок, так, будто бы тот был прекрасной девушкой. Его лилейная стройность поражала воображение. Взяв карандаш и случайную бумажку, он набросал лёгкий скетчик этого цветка. Получилось весьма похоже. – Джо–н–н До–у, – угрожающе протянул его имя начальник. – Чем вы занимаетесь на рабочем месте? В отделе N аврал, им срочно требуются ваши данные. Ещё один подобный проступок – и вы вылетите отсюда, как ведьма на своём помеле из адского котла. Протяжно вздохнув, он отложил карандаш и взялся за цифры. Цифры никогда не отвечали ему взаимностью. Сухие, холодные, алчные и скучные, они не могли удовлетворить жажду его поэтического сердца. Поэтому он страдал, хотя другую работу ему мешали найти собственная нерасторопность и мечтательность. День тянулся мучительно медленно, как это бывает только на нелюбимой работе. Секунды цеплялись друг за друга, как зубчики шестерёнок, минуты медленно, подобно мельничным жерновам, просеивали время. Джон сходил помыть руки. Джон выпил чашечку эспрессо в местном буфете. Джон поник головой. Джон положил голову на переплетение рук, любуясь цветком. В итоге, он не успел закончить дневную работу в срок и остался сверхурочно. Глаза его слипались, и вот он уснул, и всю ночь ему снились танцующие цветки, прекрасные девушки с лепестками вместо лиц, дикие ревущие волки в офисных костюмах и попавшие в водоворот брёвна. Очнувшись, диким взором он обвёл офис, оценил обстановку. Четыре утра, он не ужинал, пакет с зарплатой лежит на столе перед ним. Пересчитал купюры – на этот раз ещё меньше. Вздохнул. Потянулся, решил бросить работу. Оставил листок с заявлением на столе у начальника, вскрыл сейф кадрового отдела, забрал свои документы. Потом осторожно завернул в целлофан и картон найденный цветок и потащился домой. На улице ещё похолодало. Хмурое серое небо уже и снегом не радовало. Стоял такой мерзкий полусолнечный день, когда даже птицы спали под крышами нахохлившись и встопорщив свои пёрышки. Серая марь, серая хмарь. Под этим неуютным небом Джон потащился домой, поминутно озираясь, так как ему казалось, что за ним кто-то следит. – Ва-а-а! – услышал он протяжный плач. На земле сидела девочка, и ревела, размазывая по грязным щекам потёки солёной воды. – Чего плачешь? – спросил Джон. Девочка на секунду затаила дыхание и зашлась с новой силой. – Ну… – неумело сказал Джон. – Ты не плачь, всё же, живём, живём… Она сказала: – Мальчишки отняли деньги на продукты, и теперь нам с мамой нечего будет кушать, совсем нечего. Джон сразу понял, что обречён. Ещё в тот самый момент, когда увидел это девчонку. Неловко положив перед ней конверт с деньгами, он пустился бежать, чтобы только не слышать торопливых слов благодарности, не видеть её враз заблестевших глаз, и не думать о том, что сам он теперь обречён на голодание. Придя домой, Джон сел за письменный стол, взявшись за давно отложенную диссертацию. Можно стать доктором, переехать в другой город, поправить своё состояние… Главное, не умереть до того, как это произойдёт. Бережно поставив цветочек в хрустальную вазочку, Джон налил туда воды и добавил сахара, чтобы цветок лучше прижился. Побрызгал его листочки из пульверизатора. И пригорюнился. Но потом вновь взялся за работу. Как ни странно, теперь, когда его телефон был отключён, работа брошена, в холодильнике было пусто, в карманах тоже – работалось споро и хорошо. Ничего не отвлекало, мысль лилась, и уже к вечеру он окончил свой мучительный труд. Теперь осталось лишь защититься в родных пенатах, откуда он был изгнан с позором за распитие спиртных напитков (после чего поспешно завязал), переехать в приличное место и начать другу жизнь. С цветком. А Катарина – ну её, меркантильная дамочка, зачем нам такие, верно, цветочек? И вновь Джон уснул за рабочим столом, невзирая на тигриное урчание желудка. А проснулся от звона разбитого стекла. Сквозь проём ощутимо тянуло сквозняком, прозрачный тюль колыхался в такт порывам ветра. Причём пробоина была не как от камня или небольшого предмета, а словно сделанная очень увесистым телом. На кухне раздался крик. Джон немедленно бросился туда, прихватив по пути первое, что попалось в руку – отвёртку. В помещении бесновался огромный зверь, более всего похожий на помесь тигра, крысы и волка. Его треугольные глаза свирепо озирали окрестности, шесть мощных хвостов били по бокам. На мгновение отвлёкшись на Джона, он вернулся к своей жертве. Это была хрупкая юная девушка, облачённая в розовато-голубые одежды. Её кожа слегка отдавала зелёным цветом. Глаза цвета фиалок испуганно распахнулись и светились испугом и болью. Джон, недолго думая, изловчился и воткнул отвёртку в ухо диковинному зверю. Тот завыл, застонал, заохал и убежал, предварительно оставив на теле Джона длинные царапины от когтей. Напевом весеннего ветерка раздался голосок: – Он ещё вернётся. Тигралии – очень агрессивные феи, они не любят нас, лавиний. Джон медленно сполз вниз по косяку. – Кто? Что? Не понимаю. Наверное, я ещё не полностью пробудился, хотя царапины очень жжёт. Лавиния подошла к нему, и только тут он заметил четыре острых прозрачных крыла, которые изящно колыхались за её спиной. – И правда, фея, – улыбнулся Джон. – Волосы изумрудные, кожа светло-зелёная, большие глазища и красивые скулы. Ты такая изящная, цветочек. И тут он сам понял, что сказал. Фея лукаво улыбнулась ему. – Спасибо, что спас меня, накормил и пригрел. Я вижу, у тебя доброе сердце, и поэтому помогу тебе. Я потеряла дорогу в царство фей, и прошу – дай пока пожить у тебя. Взамен я принесу тебе удачу. Джон улыбнулся: – Да какие проблемы? Был цветочек – стала девочка. Мне же приятнее. Правда, мне и накормить-то тебя нечем… Фея подлетела к нему. Джон смущённо потупился. – Завтра тебе позвонят из университета, спросят про диссертацию. Защиту назначат на среду, а после защиты мы переедем. Деньги появятся завтра, патент на твоё прошлое изобретение наконец-то принесёт тебе денег. В твоей жизни наступила светлая полоса, когда ты пожалел неприкаянный цветочек и спас его. А теперь тебе нужно отдохнуть. Спи. Джон уполз в постель и немедля погрузился в сон, полный сказочных грёз. Так хорошо и приятно ему не спалось долгие годы. – Доброе утро, – сказала феечка, подавая завтрак в постель – апельсиновый фреш, тосты, яичницу с беконом. – И не спрашивай, откуда я это взяла. Джон и не стал, но взамен спросил другое: – Как тебя зовут? – Лавилаллия, – с улыбкой ответила фея. – Кстати, я починила стекло, пробитое незадачливым гостем. И к нам пришла оттепель. Джон выглянул в окно. С крыш стекали снежные капли, на улицах образовались лужи, и озеро больше не было оковано ледяной бронёй. Замечательно! Раздался телефонный звонок. – Да, я слушаю? – Джон, это с кафедры. Вы закончили свою диссертацию? – Да, полностью. – В таком случае, мы объявляем для вас амнистию. Приходите в среду на защиту. Рецензент для вас также уже назначен. – Большое спасибо. Джон обнял фею и закружился по комнате. Он был счастлив. Жизнь налаживалась. И потянулись счастливые дни. После защиты они переехали жить в другой город, где Джон вновь смог преподавать. Тигралия больше не появлялась, и жизнь Джона и Лавилаллии стала всё больше напоминать счастливую семейную идиллию. По утрам она будила его своим мелодичным голоском, готовила неизменный завтрак, снаряжала на работу, а вечером ждала на подоконнике, свесив ноги вниз. Джон знал, что каждую ночь она летает. Но однажды она стала грустна. Крылья её уныло опустились, цвет лица стал более бледным, а фиалковые глаза более не блестели. – Что случилась, дорогая моя фиалочка? – спросил он её. – Мне хорошо жить с тобой, Джонни, но я – существо иного мира, моё место не здесь. Я бы очень хотела вернуться домой, но не могу.