— Впервые у меня будет столь очаровательный исповедник, — галантно поклонился Крэйн, не сводя безнадежного взгляда с пульсирующей жилки на шее Вайолет и мечтая вцепиться в нее зубами. — Что ж, извольте. История Крэйна Двадцатилетний Ксавье Дезариж стоял посреди винного погреба и с ужасом в широко открытых глазах осматривался. Отец строго настрого запретил Ксавье приближаться к погребу. Он говорил, что помещение пришло в негодность и вот-вот обрушится, но это лишь разожгло любопытство юноши. Стащив у отца ключ, он вошел в запретное подземелье. Погреб в их загородном поместье был велик и содержал он отнюдь не вино. Десятки застывших женских фигур разной степени обнаженности занимали это мрачное помещение. Вот одна, небрежно задрапированная в синий шелк, протягивает Ксавье букет цветов, таких же застывших и мертвых. Вторая, надменно приподняв изящную головку, смотрит куда-то вглубь погреба. Третья слегка улыбается, словно погрузившись в сладкие грезы о возлюбленном. Увидев среди неподвижных женщин знакомое лицо, Ксавье вскрикнул, бросился вперед и упал на колени перед Кати. Именно такой он ее и запомнил с тех пор, как Кати пропала без вести. Только обычно его обожаемая няня надевала на себя гораздо больше одежды. Кати смотрела на своего подопечного безжизненным взглядом восковой куклы, каковой собственно и являлась. Ксавье посмотрел на ее левый висок и почувствовал, что сходит с ума. Что за безумный скульптор изобразил даже тот самый едва заметный шрам на границе волос Кати. Шрам, причиной появления которого был Ксавье. Однажды, недовольный тем, что Кати велит ему идти спать, мальчик бросил в нее стакан. Тот разбился, и осколок оставил тонкий порез на лице няни, пошла кровь. Перепуганный Ксавье ревел и молил о прощении, а Кати прижимала платочек к виску и уверяла, что совсем не сердится. А вдруг Кати не восковая кукла? А вдруг она… Юноша смотрел на шрам, ловил широко открытым ртом воздух и думать забыл про отца. Поэтому голос застал его врасплох. — Что ты здесь делаешь? Ксавье вздрогнул и посмотрел на стоящего у лестницы отца. — Это ТЫ что здесь делаешь? — спросил он срывающимся голосом и обвел рукой пространство погреба. — Что все это значит? — Так, небольшой музей восковых фигур, — небрежно ответил отец, пожав плечами, но избегая встречаться с взглядом сына. — Это Кати! — крикнул Ксавье, глотая слезы. — Моя мать тоже здесь? Отвечай! — Успокойся, — мягко сказал отец. — Уйдем отсюда, и я расскажу тебе все. Хотя я предпочел бы, чтоб ты узнал об этом попозже и не так стремительно. — Видишь ли, Ксавье, — сказал отец, сидя в кресле и глядя в бокал с вином, — мне скучно. Почти всегда. Это какой-нибудь ремесленник или крестьянин может искренне наслаждаться своими простыми радостями. Я богат и пресыщен. Боюсь, тебя ждет та же участь, но сейчас не об этом. Меня всегда привлекало все прекрасное, но истинная красота инертна. Только неподвижность максимально отражает совершенство линий и форм. Меня никогда не вгоняли в экстаз живописные деревенские пейзажи или загадочные морские просторы, лишь женским телом я мог любоваться бесконечно. Только соблазнительные изгибы этих ветреных созданий могли утолить мой эстетический голод. К сожалению, совершенство смазывается массой жестов, зачастую абсолютно ненужных. Юная кокетка убирает выбившийся из прически локон, а он так красиво лежал на ее точеной шее. Вот она томно хлопает ресницами, а меня переполняет черная злоба, ведь всего секунду назад ее взгляд был так загадочен и прекрасен. Визгливый смех этой очаровательницы окончательно разбивает магию совершенства. Мне остается только раскланяться и покинуть ее общество, чувствуя себя разочарованным и обманутым. «О, почему не в моих силах заставить ее замолчать, застыть где-то между мирами, где этого чудесного, юного тела никогда не коснется тлен. Как мне избавить эту девушку от шелухи вульгарных телодвижений, в которые она закутана, словно в кокон», — такие размышления одолевали меня, Ксавье. Я жаждал обладания прекрасным, только это могло спасти меня от скуки. Однажды, причудливый ассоциативный ряд заставил меня вспомнить энергичного отпрыска мадам Лавуазье. Этот юноша был большим любителем бабочек, и целые дни посвящал их поимке. Затем старательно засушивал и помещал под стекло. Я не раз любовался его коллекцией, радуясь возможности смотреть сколь угодно долго на неподвижную красоту этих ярких созданий. И тут по моему телу пробежала нервная дрожь, в затылке кольнуло. Да! Я соберу свою собственную коллекцию, но мои экспонаты будут несколько крупнее и неизмеримо прекрасней гадких насекомых сопляка Лавуазье. Ксавье неподвижно стоял у окна, слушая отца. Поза его казалась расслабленной, а лицо равнодушным. И только горящие, как у волчонка, глаза выдавали бурю эмоций, что овладела юношей. Отец, впрочем, этого не замечал, слишком поглощенный воспоминаниями. — К тому времени, как я добрался до своего особняка, — продолжал он, — все было тщательно обдумано и составлен план действий. Для начала я обговорил детали с Дюшеном. Этот угрюмый, нелюдимый старик был предан мне до мозга костей. Гораздо более важным было то, что Дюшен — искусный таксидермист и не раз изготовлял по моим заказам чучела различных животных, добытых мной на охоте. Снабдив старика значительной суммой, я отправил его сюда готовиться к приему первого экспоната моей будущей коллекции. Первой была крошка Жюли. Моя очаровательная горничная не раз служила сосудом, куда я изливал накопившуюся страсть. Ее тело было далеко от совершенства, но поражало пышностью форм. К тому же если Дюшен что-то сделает не так, потерять этот экспонат было не особенно жалко. Глубокой ночью, когда остальные слуги спали, насытившаяся любовью Жюли лежала на смятых простынях и смотрела на меня мутными от страсти глазами. В подобные моменты она была просто невероятно, бессовестно хороша. Разметавшиеся на подушке огненно-рыжие волосы, нежный румянец, губы припухшие и призывно полуоткрытые. Забыв обо всех своих планах, я восхищенно пожирал ее глазами. Жюли шевельнулась, лицо отвратительно исказилось, и она громко чихнула, брызнув мне в лицо слюной. Я не хотел пугать ее и уж тем более причинять боль, но она сама напросилась. С трудом обуздав желание разбить в кровь это глупо ухмыляющееся лицо, я положил руки на шею Жюли и нежно выдавил из нее жизнь. Бедняжка сначала думала, что я с ней играю и пыталась улыбаться, а когда до нее дошло было уже поздно. Закутав тело в простыни, я погрузил его в карету и отвез Дюшену. Отец остановился и оценивающе посмотрел на Ксавье. Тот кивнул, подтверждая, что воспринял услышанное и готов слушать дальше. Отец удовлетворенно кивнул и продолжил: — Возвращаясь в город, я снова переживал чувства, охватившие меня во время убийства Жюли: страх, азарт, сожаление, жалость. Страх человека, преступившего навязанные обществом рамки. С того момента, как я начал внятно осознавать окружающий мир, я знал, что убийство человека недопустимо. Сжимая руки на шее Жюли, я сделал шаг через невидимую грань, что отделяет законопослушного гражданина от преступника, и покрывался потом от страха. Шаг сделан, но всевидящий Бог не обрушил на меня обещанные церковью громы и молнии, а закон не уследил за убийцей сквозь плотно закрытые шторы, и на смену страху пришел азарт. Кто кого? Я поимею общество или Бог и закон найдут способ усмирить мою нечестивую гордыню. Нет, нет, Ксавье, я не думал бросать вызов церкви! И не собирался идти против Бога! Я всего лишь хотел посвятить себя созерцанию прекраснейших созданий Его. Что в этом плохого? — И тебя ни разу не посетила мысль, что ты делаешь нечто предосудительное? — спросил Ксавье, поневоле захваченный исповедью отца. — Вряд ли присяжные сочли бы твои оправдания достаточно убедительными. — Ну, конечно я не идиот и осознавал, что ни одна живая душа не сочтет мое развлечение невинным хобби, — ответил отец. — Невозможность действовать в открытую едва не заставила меня разрыдаться от жалости к себе. И хоть я мог купить всех этих присяжных с потрохами, общество меня не простило бы. Где, черт возьми, справедливость? Ксавье пожал плечами, не зная, что ответить и сделал отцу знак продолжать. — Возвратившись к Дюшену через некоторое время и взглянув на результат его усилий, я почувствовал, что мрачное настроение покидает меня без следа. Старый хрыч оказался настоящим мастером своего дела, прямо таки волшебником! Не знаю и не хочу знать, как он это сделал, понял только, что тело Жюли покрывает тонкий слой воска. Мой жадный взгляд отмечал изящно согнутое колено, поворот головы, руку на пышной груди, словно женщина пыталась унять зашедшееся сердце после любовных утех, да так и застыла в пространстве и времени. Навсегда… Как она была прекрасна и спокойна! С тех пор я неустанно пополнял свою коллекцию, пока старый Дюшен не умер. Кстати, с твоей Кати он поработал просто отменно. Она, несомненно, была бы мне благодарна, что я взял на себя труд увековечить ее молодость и красоту. Ксавье закрыл глаза и прислушался к себе. В груди было пусто, сердце, казалось, перестало биться. Его отец — безумец. Очевидно, и сам Ксавье с изъяном, ибо яблоко от яблони недалеко падает. Но что он может противопоставить своему отцу-убийце? Юноша открыл глаза, отец смотрел на него с любопытством. — А моя мать? — спросил Ксавье. — Ты говорил, что она умерла. Как это произошло? Из нее ты тоже сделал себе куклу? Отец поскучнел и отвернулся. — Нет, — буркнул он. — Твоя мать была благородной крови, но слаба рассудком. И красотой не блистала. Хорошо, что ты пошел в нашу породу. После твоего рождения она окончательно повредилась в уме, и мне пришлось поместить ее в клинику. Там она и умерла через полгода, выбросившись из окна. Ксавье резко развернулся и вышел из комнаты. Никогда еще он не испытывал такой жгучей ненависти. Злоба душила, гасила разум, требовала выхода. Заставляла кусать губы в кровь и выть в подушку по ночам. Юноша чувствовал, что, даже покинув отчий дом, не обретет покоя. Пока отец живет, дышит и наслаждается своей жуткой коллекцией, им будет тесно в этом мире. И однажды ночью Ксавье не выдержал. Он спустился на кухню, взял большой нож для разделки мяса и поднялся в спальню отца. Несколько минут он смотрел, как тот спит, потом несильно ударил его ножом в левую глазницу. Отец проснулся и заорал, прижав руки к лицу, засучил ногами. Ксавье снова поднял нож и с размаху погрузил его по рукоять в живот отца. Кровь залила лицо юноши, тесак едва не выпал из судорожно сжатой ладони, став скользким от крови. Отец брыкался и визжал, как свинья на бойне. Ксавье положил нож на простыни, забрался на постель и сел на отца сверху, прижав его руки коленями. Потом взял тесак и принялся методично отпиливать отцу голову. Это было нелегким делом, но постепенно тело под ним стало брыкаться слабее, и Ксавье двумя короткими ударами перерубил шейные позвонки. Голова скатилась с постели и упала на пол. Чувствуя невероятное облегчение, Ксавье глубоко вздохнул и слез с окровавленного ложа. Он открыл отцовский сейф, выгреб наличность и фамильные драгоценности и сложил все в большую сумку. После чего привел себя в порядок, поджег винный погреб и скрылся. Ксавье Дезариж исчез, а в Англии появился Джонатан Крэйн. Безумец, чьей целью было натаскивание убийц, поощрение преступлений и пробуждение в людских сердцах дьявольской жажды крови. Крэйн заботливо пестовал очередного головореза, но при этом люто его ненавидел. Ненависть стала тем, что давало Крэйну волю к жизни, стала его целью, наркотиком, единственным чувством, полыхавшим в душе. Волки Крэйн умолк, в домике воцарилась тишина. Задумчиво смотрел в пол старик лесничий, Вайолет не отводила глаз от Крэйна, но ствол ружья слегка опустился. Момент был самый подходящий — броситься на девчонку, оглушить, отобрать ружье. Крэйн подобрался, но тут снаружи донесся заунывный вой. Вайолет встрепенулась и снова подняла оружие, Хантер встал. — Пора, — сказал он. Крэйн успел заметить мелькнувший приклад, затылок взорвался болью, и сознание погасло. Луна с любопытством заглядывала сквозь мохнатые верхушки сосен, но все никак не могла рассмотреть происходящее внизу. Два силуэта, мужской и женский, пробирались между деревьями, а на расстоянии от них, у самой земли стлались стремительные тени да изредка вспыхивали желтые глаза, отражающие свет фонаря. Хантер нес на плече бесчувственное тело Крэйна, его дочь шла впереди, освещая дорогу. Вскоре, сочтя, что отошли от дома достаточно и крики убийцы не потревожат их сон, лесничий и его дочь остановились. Старик сбросил с плеча тело и прислонил к дереву, Вайолет принялась сноровисто привязывать Крэйна. Закончив работу, девушка взяла отца под руку, и они удалились, а вслед им смотрели из зарослей голодные, волчьи глаза. Звери хорошо знали их запах и привыкли, что там, где он появляется, вскоре будет еда. Надо только немного подождать. Сознание возвратилось и кромешной болью сковало затылок. Крэйн открыл глаза, медленно поднял голову и встретился с внимательным взглядом янтарных глаз. Крупный, матерый вожак стоял на границе света и тени и, оскалив клыки, смотрел исподлобья на человека. Крэйну вдруг подумалось, что вот он — истинный убийца, достойный своего звания. Зверь. Его не отягощают призраки прошлого, не заботит будущее, он не знает мук совести. Зверь голоден — зверь убил. Рассудок его прост и кристально прозрачен. Крэйн чувствовал невероятное облегчение, что все это безумие, наконец, прекратится. В последнее время он допустил много ошибок и сейчас, анализируя эти несколько дней, понял, что подсознательно стремился к тому, чтоб его поймали и остановили. Сначала позволил себя арестовать во время очередной «прогулки» с Люси. Наследил в полицейском участке. Назвал Люси сумасшедшей, прекрасно зная, какая за этим последует реакция. И наконец, размяк перед женщиной. Все его инстинкты охотника, интуиция, кричали ему об опасности, но, тем не менее, Крэйн вошел в дом лесничего. Путь крови и ненависти подошел к своему логическому завершению. Очевидно, само мироздание противится существованию таких, как Крэйн, и рано или поздно стирает их из списков живых. Кого-то ловят, кого-то устраняет более ловкий коллега, а кто-то просто исчезает, оставив после себя зловещую память. Вожак волчьей стаи прыгнул вперед и вцепился зубами в ногу Крэйна, остальные волки, рыча и огрызаясь, последовали его примеру. Сотни вспышек острой боли пронзали тело, под ногами бесновались мохнатые убийцы, опьяненные запахом и вкусом крови, а Крэйн хохотал и кричал в ночное небо: — Почему? Крэйна охватило дикое желание узнать — кто в ответе за все это? Отец? Бог? Дьявол? Почему ему было позволено жить и лишать жизни других, когда ему вздумается? Крэйн не мог умереть, не узнав этого. Смерть такой же дар, как и жизнь. В свое время Крэйн щедро раздавал его обществу, в глубине души желая получить в ответ то же самое, но не признаваясь в этом даже себе самому. А сейчас он с негодованием отвергал дары смерти, такие вожделенные прежде, но сейчас абсолютно не нужные. Крэйн должен, обязан увидеть и призвать к ответу виновника, позволившего ему играть со смертью. И ни зверь, ни человек не помешают убийце сделать это. Ради этого он готов продать остатки души дьяволу. Вожак стаи взметнул мощное тело в прыжке и сомкнул зубастые челюсти на горле привязанного к дереву человека. Гудвин — Крэйн должен, обязан увидеть и призвать к ответу виновника, позволившего ему играть со смертью, — прочел вслух Гудвин и радостно захихикал, потирая руки. — Что ж, мистер Крэйн, весьма вам благодарен. Вы — моя самая удачная фантазия. Он выдернул лист бумаги из своего старенького «Ундервуда» и еще раз с удовольствием пробежал глазами напечатанное. Роберт Гудвин был довольно посредственным бульварным писакой, но его «сенсационные» романы ужасов неплохо раскупались нервными старыми девами, восторженными юнцами и скучными клерками. Критики в пух и прах разносили каждую книгу Гудвина, что, впрочем, не мешало издательствам исправно выпускать небольшие тиражи на потеху не слишком разборчивой публике. Гудвин подколол лист к рукописи и довольно вздохнул, как человек, достойно выполнивший свой долг перед обществом. В доме было тихо, что неудивительно — Гудвин частенько засиживался в своем кабинете далеко за полночь. Вдруг его внимание привлек странный звук за спиной, едва слышный, но отчего-то очень тревожащий. Кап. Кап. Словно капало на паркет нечто густое и тягучее. Вроде крови. Остатки седых волос на затылке Гудвина зашевелились, сердце ухнуло куда-то в район желудка. Проклиная свое нездоровое воображение, он обернулся и похолодел от суеверного ужаса. Буквально в двух шагах стоял истекающий кровью мужчина. Одежда его была изодрана в клочья и обнажала многочисленные рваные раны. Шея представляла собой страшное зрелище — из нее толчками плескала кровь и скапливалась в уже довольно приличную лужу на полу. — Крэйн? — не веря своим глазам и задыхаясь от страха, спросил Гудвин. Мужчина сунул руку в карман и извлек оттуда бритву. Открыл рот, в горле его заклокотало. Крэйн кашлянул, выплюнул на пол сгусток крови и произнес: — Не стоило вам играть со мной, Гудвин. Потом взмахнул рукой, лезвие бритвы тускло сверкнуло, и писатель забился в агонии на полу, опрокинув стул и схватившись руками за горло. Тело Гудвина нашла экономка, когда вошла рано утром в его кабинет для ежедневной уборки. Она же и вызвала полицию. Следствие показало, что пятидесятидвухлетний Роберт Гудвин скончался от резаной раны шеи, полученной чрезвычайно острым лезвием.