Холт хватает меня за руку, крепко сжимая, и я замечаю, что его лицо заливается краской. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает он сквозь стиснутые зубы. Мужчина проводит пальцами по своим седым волосам, поправляет часы на запястье и только потом отвечает: — Я думал, что после стольких лет ты хотя бы пригласишь меня к себе в кабинет. Я учил тебя, как правильно обращаться с клиентами. И ожидал, что у тебя манеры будут получше, — говорит он самодовольно, его голос сочится высокомерием. Это отец Холта. Должен быть он. Дыхание замирает, и я пытаюсь вспомнить детали отношений Холта с отцом, но помню лишь то, что все сложно, и они не общались в течение многих лет. Хватка Холта практически сдавливает мою ладонь, поэтому я вырываю руку. Глубоко вдохнув, делаю шаг вперед на неустойчивых ногах, надеясь, что, может быть, смогу разрядить обстановку. — Здравствуйте. — Я улыбаюсь мужчине, но он остается стоять в дверном проеме. — Здравствуй, — отвечает он, в его голосе ни единой эмоции. Его лицо лишено какого-либо подобия счастья, когда он смотрит через мое плечо прямо на Холта. Я смотрю на Холта, который все так же прикован к месту, его ладони сжаты в кулаки. — Я пойду наверх, — шепчу я, планируя быстрый побег. Мне нужно дать Холту и его отцу самим разобраться с тем, с чем нужно. Он просто кивает в ответ. Мои дрожащие ноги несут меня через тихий кабинет, пока я не встаю прямо перед отцом Холта, однако тот не предпринимает ни единой попытки сдвинуться с дороги, поэтому я останавливаюсь. Наконец-то он обращает внимание на меня, и мой желудок переворачивается, когда я вижу пустоту в его голубых глазах. В таких же голубых глазах, что и у Холта. В тех, что могут остановить тебя на своем пути, только его глаза пусты. Глубокие морщины подчеркиваются его хмурым взглядом, а верхняя губа искривлена в отвратительную улыбку. — Прошу прощения, — говорит он, отступая в сторону, но все еще недостаточно далеко, чтобы я смогла пройти. Я улыбаюсь и делаю еще один шаг вперед, молясь, чтобы он дал мне пройти. — Надеюсь, я ничего не прервал, — произносит он, снова возвращая свое внимание к Холту. — Нет-нет, — запинаюсь я. — Мы только собирались вернуться наверх. Я дам вам пару минут наедине. Продвигаюсь чуть вперед, тем самым призывая его уйти с дороги, но он остается на месте. — Ты и вправду милашка, верно? Я не услышал твоего имени. — Он склоняет голову набок, изучая мое лицо. Я натянуто улыбаюсь. «В этом я становлюсь все лучше и лучше», — думаю про себя. — Сейдж. — Я протягиваю свою руку. — Сейдж Филлипс. В ответ все его тело замирает, а взгляд перемещается к Холту. Затем он разражается громким смехом, закидывая голову назад. — Ты действительно себя превзошел, сынок! — ревет он, поглядывая на меня. — Ну и ну, а ты выросла красоткой. — Он продолжает тихо посмеиваться и держит кулак у рта, пытаясь сдержаться. Я бросаю взгляд на Холта. — О чем он говорит? Лицо Холта искажает мука и злость. — Сейдж. Иди наверх. Я делаю глубокий вздох и выпрямляюсь, приподнимая подбородок, пока отец Холта продолжает посмеиваться в кулак. — Я не расслышала, как зовут вас, — говорю я решительным тоном. — Сейчас же! — командует Холт, но я упрямо смотрю на отца Холта. Он приподнимает брови, но все-таки перестает смеяться. — Не надо, — приказывает Холт, но я не уверена, к кому он обращается: ко мне или своему отцу. Голубые глаза его отца сосредотачиваются на мне, и он протягивает руку. Я помещаю свою ладонь в его твердый захват. Он мягко сжимает, держит недолго и только потом пожимает. — Джонатан Беркшир. И тут весь мой мир останавливается. Мое сердце перестает биться. Кровь отливает от лица от звука его имени. Во рту пересыхает, а губы приоткрываются, будто я пытаюсь что-то произнести, да только мой язык словно парализовало. Я едва ли способна повернуть голову налево, чтобы увидеть, как Холт пересекает комнату и притягивает меня в свои объятия, а затем чувствую, как подкашиваются колени. * * * Я практически не слышу их повышенные голоса, упреки и словесные перепалки из-за стука собственного сердца и несущейся по венам крови, заглушающей способность слышать. Оглушительный удар вырывает меня из тумана, и я вижу, как Холт бьет своего отца прямо в челюсть. Джонатан Беркшир падает спиной, задевая стул, и оказывается на столе для переговоров. — Убирайся нахрен отсюда! — рычит Холт. — В этой жизни ты натворил столько дерьма, сколько другие смогут лишь за сотню лет. Я действительно имел в виду то, что сказал, что больше никогда не желаю тебя видеть. Его отец лишь потирает челюсть и ухмыляется мне. Грудь Холта поднимается и опадает. Слезы жгут мои глаза, гнев начинает охватывать все мое тело. Я смотрю на Джонатана, одетого в дизайнерский костюм с часами, которые, вероятно, стоят больше, чем вся земля моей семьи — наверняка купил их на деньги, которые украл у моего отца. Я прикрываю глаза, быстро отбрасывая образ безжизненного тела своего отца на полу в конюшне, и затем снова открываю их, когда слышу удар. Холт снова ударяет Джонатана в лицо, и тот падает на пол. Кровь струится из его носа прямо в рот, но нездоровая ухмылка ни на мгновение не покидает лица. Холт замахивается, чтобы нанести третий удар, когда я, наконец, обретаю свой голос. — Холт, остановись. — Получается неубедительно, негромко, но Холт прекращает свои действия. Он поворачивается ко мне, когда я встаю с дивана, на который он усадил меня несколько минут назад, подхожу к столу Холта и поднимаю телефонную трубку. — В кабинете мистера Гамильтона возникла проблема, и нам нужна помощь, немедленно, — говорю я дрожащим голосом. Потом спокойно кладу трубку и, сделав глубокий вдох, нахожу в себе мужество, чтобы произнести все то, о чем мечтала сказать мужчине, который разрушил мою семью. Закрываю глаза, позволяя, наконец-таки, пролиться слезам. Где-то вдалеке слышу выстрел ружья и ощущаю запах пороха и крови. Открываю глаза и говорю сквозь размытое от слез зрение. — Мистер Беркшир… — Мои ноги неприятно дрожат, когда я подхожу к нему, сидящему на полу и прикрывающему рукой нос. Он достал из своего кармана шелковый носовой платок, и теперь я наблюдаю, как белоснежная ткань впитывает кровь. Я думаю о крови, которая струилась из моего отца, и о том, сколько крови мистер Беркшир заслуживает потерять. Когда я подхожу, внутри меня что-то переворачивается. Этот мужчина, эта пустая трата воздуха для человека, был другом моего отца, его наставником, его партнером. Все это время я представляла себе этот самый момент, но никогда и подумать не могла, что упаду перед ним на колени, громко всхлипывая. — Я ненавижу тебя, — бормочу между вздохами. — Я ненавижу тебя. — Мое облегающее длинное платье рвется по шву, когда я неуклюже падаю на колени. Сжимаю ладони в кулаки и бью его в грудь. Он пытается увернуться, но я падаю на него, непрерывно ударяя. — Я ненавижу тебя, — кричу сквозь слезы. Холт делает шаг ко мне, но я выставляю ладонь, указывая ему держаться подальше. — А ты, — я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него, — ты врал мне. Слезы гнева превращаются в слезы боли, когда Холт подходит ко мне. — Сейдж, позволь мне объяснить. — Он присаживается на корточки поближе ко мне. Могу точно сказать, что его одолевает мучительная боль. Но мне все равно. Я качаю головой. Он никак не сможет все исправить. Никак. Я доверяла ему. Дверь в кабинет Холта резко открывается, ударяется и отталкивается от стены, и три охранника влетают внутрь. Я прикрываю лицо ладонями, пока двое из них помогают Джонатану Беркширу подняться, а Холт в это время объясняет, что произошло. Третий охранник спрашивает, в порядке ли я. Но я игнорирую его вопросы. Не уверена, что я когда-либо впредь буду в порядке. Не уверена, что когда-нибудь прощу Джонатана Беркшира или Холта, если уж на то пошло. Дотянувшись до края стола, я поднимаюсь на ноги и затем одергиваю порванное платье. Смахиваю горькие слезы со щек и поворачиваюсь к Холту. — Почему? — спрашиваю его, нуждаясь в объяснении, почему он так долго от меня это скрывал. Холт встает и проводит ладонью по своим темным волосам. — Ответь же мне, Холт. Он садится на край дивана и обхватывает лицо ладонями. — Сейдж, мне столько тебе нужно рассказать… — Ты лжец, — выкрикиваю я, гнев нарастает в моем голосе. — Ты лжец, и больше никто. Ты вообще хоть когда-нибудь собирался мне рассказать? — Он не отвечает. — Так значит, в Нью-Йорке, когда мы были на ужине у твоей мамы, это тоже было отвлечением? После этого замечания на его искаженном болью лице появляется новое выражение. Он кажется сбитым с толку. — О чем ты вообще говоришь, Сейдж? Что значит «отвлечение»? — Той ночью, когда ты перестал говорить со мной. Ты сказал, что любишь меня. — Мой голос ломается на этих словах. — Это было отвлечение, чтобы не говорить мне, что твоя мать поняла, кто я такая? Она узнала меня. Она соединила кусочки пазла воедино, когда я назвала ей свою фамилию. Боже, она поняла это еще тем вечером. Я прижимаю ладони к животу, пытаясь остановить боль. Холт глубоко вдыхает и сжимает губы в тонкую линию. — Боже мой, Холт! О чем еще ты врал? — Это не было ложью, — злобно огрызается он. — Сейдж, я бы никогда не стал тебе врать, что люблю.