* * * Из пронизанной цветными вспышками темноты выплыл знак – на простой белой плоскости красной светящейся краской, без голограмм и прочих выкрутасов, было написано: «Обрезки (2 напитка минимум)». Гейб остановился как вкопанный и уставился на надпись. Она ничего ему не говорила, но почему-то вдруг возникла перед глазами, выделившись из сумятицы прочих образов. Джина взяла его за руку. – Только не говори, что имеешь тайную страсть и к медицинскому порно. – О, если вы один раз наблюдали, как делают трахеотомию – вы видели их все, – скучным голосом проговорил он, пока Джина тянула его дальше. Субстанция, которую он выпил, похоже, восстановила себя в правах в его организме, или кто-то ему добавил – этого он не мог вспомнить, – но теперь он шагал через сад стилизованных, возможно, искусственных деревьев, чьи ветви напоминали кристаллическую решетку или зигзаги молний. Вроде, было такое местечко на юге, где делали что-то чудное с деревьями, отчего листва у них становилась похожей на кружево. Большая туристская достопримечательность. При этом улица выглядела как длинный темный туннель, и земли под ногами видно не было, поэтому он мог на каждом шагу угодить в какую-нибудь зияющую яму. Но, судя по поведению Джины, та была уверена, что под ногами твердая земля. Тут он понял, что действительно находится в длинном темном туннеле, поднимается по нему наверх, пригибая голову, потому что потолок нависает очень низко. А Джина все тянет его за собой, и он думает – она была права, это действительно самая дальняя прогулка в его жизни, – как вдруг они попадают прямо во взрыв света и звуков. Джина обнимает его обеими руками сзади и ведет в таком положении дальше сквозь хаос. Навстречу, прямо в лицо, плывет прозрачный шар величиной с арбуз, отворачивая вверх в последний момент. Гейб останавливается и смотрит ему вслед; на боку у воздушного шара из маленьких светящихся точек складываются слова: ЕЩЁ НАРКОТИКОВ. Он смеется и прислоняется к Джине, накрывая ее руки своими. «Нет, думаю, уже хватит», – бормочет он себе под нос. Джина тоже что-то говорит, но не ему. Это неважно – он наслаждается ощущением обнимающих его рук. Он уже успел забыть, до чего приятно ощущать это по-настоящему, а не в виртукостюме. «Все твое тело – сплошной виртукостюм», – произнес голос Кариты у него в голове. Тогда, значит, мозг – это видеошлем, сонно продолжил он эту мысль и осмотрелся. На сцене в дальнем конце комнаты какая-то женщина, державшая в руках странное устройство, напоминавшее уродливую помесь лопаты и клавиатуры, что-то кричала во всю мочь своих легких. Время от времени она грохала широкой частью своего инструмента о сцену. После третьего раза он заметил, что из места удара сыпятся искры. Да, его тело было виртукостюмом, мозг – видеошлемом, но вот программа, похоже, совсем заглючила. ЕЩЁ НАРКОТИКОВ. * * * Он сразу понял, что она барабанщица, но какое-то время ушло на осознание того, что ее фамилия была Нечто. Золотистый оттенок ее кожи был гораздо более желтым, чем у Кэтрин, но ей шло. На ней это было Нечто. Шуточки Гейба насчет Нечто ее не особенно впечатлили, но она, по крайней мере, не стала бить его своими палочками. Вместо этого она измывалась с их помощью над столом. Может, и ему стоило раздобыть себе какие-нибудь палочки, подумал Гейб. Тогда можно было бы поупражняться в офисе Мэнни. Бинг-бэнг-бэп, флип-флип-тэп. Барабанщица свои из рук не выпускала, поэтому он стучал по столу пальцами, пытаясь врубиться в выбиваемый ею ритм. Немного погодя она сказала ему, что у него неплохо получается, поэтому, если он хочет заняться музыкой, она согласилась бы ему помочь. Но тут Джина подняла его с места за шкирку, и он мог только наблюдать, как расстояние между ним и столом начало увеличиваться. Палочки выбили прощальный ритм, после чего пространство между ним и ею заполнила сверкающая толпа. Значит, он покидал это место. * * * Так он все удалялся и удалялся, в памяти задержалось смутное воспоминание о воздушном шаре, намного более четкое – о желто-золотистой женщине с танцующими палочками, а потом о кирпичной стене с ползающими по ней змеями… А, может, это был кирпичный пол? Или кирпичный потолок? Но вот они вышли на свежий воздух. Кто-то говорил: «Виртуальная реальность – очень широкое понятие. Включает в себя множество самых различных вещей. Огромное множество». Поле зрения снова прояснилось, и теперь он смотрел на монитор компьютера, разделенный пополам; на обеих половинках снизу вверх с разной скоростью перемещались почти одинаковые наборы цифр. Тот же голос продолжал: – Справа – показатели, характеризующие зону при обычных условиях, когда там никого нет. А слева – реальные показатели, которые мы перехватываем с датчиков охранных систем… У него в голове раздался голос Марли: «Попытайся сказать это в пять раз быстрее». Нет, не ее голос, а его собственный, решил он. Почему-то ему вдруг расхотелось отказываться от своих мыслей и приписывать их выдуманным личностям. Сейчас вовсе ни к чему отделять части себя, рядить их в маски и костюмы, чтобы они составляли ему компанию… – … временно размещается с целью создать внешнюю симуляцию в точке входа в систему безопасности, где мы изменяем показатели на те, которые характеризуют пустое помещение. Вот, видите, это атмосферное давление, скорость ветра… Со звуком и визуальной сферой немного сложнее, потому что требуется вставить свои данные между тем, что видят и слышат камеры и тем, что они сообщают системе. Поэтому мы гоняем внешнюю симуляцию по кругу. Это и есть обводной цикл. Нужно только внимательно следить, чтобы ничего не сместилось… Он снова потерял нить происходящего, куда-то поплыл, хотя не был уверен, что движется физически в пространстве. Впрочем, он все-таки двигался. Световые и цветовые пятна перемещались через большие вместилища темноты, что не помогало сориентироваться. – Да, всех нас бросает на этих волнах, как пробки, – разогнувшись от синтезатора, сказал какой-то парнишка. – Я прекрасно чувствую звуки гитар. Самые разные. И мне никто больше не нужен. Послушай меня, и ты поклянешься, что играют четыре-пять человек… Кто-то перебил его. Тогда он протянул Гейбу руку и тот пожал ее. – Запомни меня, – сказал он, тряся Гейба за руку. – Меня зовут Декстер, и я – целая компания в одном теле. Клянусь, это так. Скажи ей, пожалуйста. Скажешь? Гейб ошеломленно кивнул и двинулся дальше. Целая компания в одном теле. Он мог это понять. Даже очень. Просто вытаскивай их по одному из этой компании и делай из них отдельные личности, хорошие и плохие, а потом помещай в симуляцию, и тогда не придется больше быть одному… До конца < месяц. Память ударила его, будто кулаком в лицо. Теперь он очень хорошо себе представлял, каково человеку, которого так бьют, и если когда-нибудь придется программировать виртукостюм с покрытием для лица на ощущение короткого удара кулаком в морду – он готов. Надо будет, подумал он, получить еще удар в живот, потом встроить это в какую-нибудь рекламу и убедить Мэнни протестировать ее в виртукостюме. Вот будет старине Мэнни сюрприз, не заставит ли он его призадуматься? Травмы это ему не нанесет, просто будет неприятно. Ведь воздействию подвергнутся всего лишь нервные окончания в коже. Но ему необходим чувственный опыт, чтобы запрограммировать виртукостюм без ошибки. Подмена тут совершенно не годилась. Мэнни терпеть не мог сфальсифицированный материал, сразу распознавал неестественность ощущений. Он положил руки на живот. Руки Джины давно перестали его обнимать, и ему хотелось, чтобы они вернулись. Мимо него прошествовали два абсурдно длинных розовых пера, росших из маски фламинго, которая проплыла мимо, оставив за собой горячий розовый шлейф. Потом до него донеслись звуки музыки, играло множество гитар. Он, вроде, шел куда-то, ноги двигались, но эти ощущения были приглушены, будто шел он в хорошем виртукостюме с пониженным тактильным порогом. Цветовые волны расступились, теперь перед ним расстилалась равнина с сотнями странных бугров или холмиков. Они возвышались над поверхностью земли (пахло сыростью и травой, поэтому он решил, что это земля) упорядоченными рядами. Строем, подумал он. Византийский сад был ему намного милее. Сад остался далеко позади, но если удастся вернуть объятия Джины, кто знает, может, и тот сад тоже вернется? Даже если ради этого придется вытерпеть от нее удар в живот – пусть, ради этого – можно. – Джина! – робко позвал он. Из темноты за холмиками донеслись обрывки разговора. – …да я просто в ярости, придурок! – Именно ярость придает рок-н-роллу величие. – Когда это меня для тебя не было на месте? – Ну, – бормотал про себя Гейб, аккуратно проходя между двумя холмиками, – все зависит от того, где это «место» и что я делал в это время. – …двадцать лет я с тобой, знаешь, каково? Вот это был голос Джины, его он никогда не забудет и узнает из миллионов. Стоило ему услышать ее в первый раз, как он понял, что никогда не забудет этот голос, и вовсе не потому, что она его вырубила. Фактурный голос, который можно было не только услышать, но и пощупать. Он продолжал звучать в его ушах всю ночь, и до этой минуты он даже не понимал, насколько успел соскучиться по ее голосу. – Джина, – снова позвал он, устремившись вперед. И обо что-то ударился бедром. Протянул руку и неожиданно ощутил холод камня. Один из этих холмиков. – Все не так просто, – отвечал другой голос. Не такой фактурный – наоборот, он, казалось, удалялся и затихал. – Я хотел тебе рассказать. Это как веревка, по которой можно выбраться из ямы. Гейб наткнулся на очередной бугор и стал его огибать. – Красиво сказано, но не имеет ничего общего с реальностью. Вот теперь ты угодил в настоящую яму. – Я просто вырубаюсь и гасну. Иногда уже сквозь меня можно на просвет глядеть. – Уж я-то тебя действительно насквозь вижу. Темнота вокруг потеряла непроницаемость. Гейб мог теперь различить деревья, старые добрые деревья, а вдали на траве лежали большие белые круги света. Теперь он двигался боком, используя холодные каменные бугры в качестве опоры и переходя от одного к другому. Если ему удастся встать таким образом, чтобы голоса оказались между ним и этим белым светом вдалеке, то он сможет определить, где находится Джина и с кем она разговаривает. – …наверное, мы должны были больше друг о друге заботиться. – Я ли о тебе не заботилась, поганец ты этакий? – Но когда дело доходило до момента, когда стоило сделать что-то друг для друга, мы обычно занимались совсем иным делом, ваяли видео. – Двадцать лет ты кормил меня всякой чепухой, и вот, значит, впервые предъявил такую претензию. А я не хочу справлять поминки по этим двадцати годам и разбираться, правильно мы вели себя или нет. То, что было хорошего, у нас сейчас и есть. Может, это вовсе и немного, черт с ним, но мне это важно. Свою-то жизнь я от тебя не прятала. Теперь Гейб мог различить, что в тех далеких кругах света движутся люди; что-то в их движениях заставило его подумать: они охотятся друг за другом. Охотятся под музыку. – Слушай, у тебя голова настроена на видео, и у меня тоже. Чем же, по-твоему, нам надо было заниматься – трогательно заботиться друг о друге на работе? И завтра, Господи, конечно, я буду завтра. Буду. Скажи, только честно, когда меня для тебя не было рядом? Два темных силуэта вдруг заслонили от него тех людей в кругах света. Силуэт Джины он узнал мгновенно. Второй тоже был смутно знаком, но откуда – вспомнить не удавалось. – Джина, – окликнул Гейб, когда она двинулась к тому, второму. – Что? – резко спросила она. – Джина! – повторил он радостным голосом и шагнул вперед. – Ударь меня в… Тут что-то двинуло его как раз на уровне пояса, и Гейб полетел вверх тормашками. Правая щека впечаталась в холодный камень, в голове сверкнула разноцветная вспышка. Он даже не успел осознать, что потерял опору под ногами, когда его садануло в спину, едва не вышибив дух. И лавина цветовых волн погребла его под собой. * * * Белый свет обжег глаза и вонзился в мозг. Гейб тут же зажмурился. Оглушительный шум пульсировал в ушах, через некоторое время сквозь звуки музыки стали прорываться чьи-то голоса. Что-то было плотно прижато к его щеке. Пластырь, подумал он. Если удастся пошевелить рукой, то из кармана можно будет достать еще два, или три, даже четыре пластыря… Кто-то держал его за руку. Гейб с трудом повернул голову, ощущая, что давление на щеке чуть ослабло, и снова открыл глаза. Перед ним проступило лицо Сэм, очертания которого то расплывались, то становились отчетливее. Щеки ее чуть запали, а широко расставленные серьезные глаза делали ее юное и испуганное лицо более взрослым. Непослушные черные волосы немного отросли и стали чуть мягче. Она ухватилась за его руку, словно желала вытянуть на берег из омута. Всех нас бросает на этих волнах, как пробки.