– Ты определенно умеешь портить настроение, не так ли? – бросает Хадсон, сидящий на моем комоде. – По-моему, после всех этих сладких речей мне может понадобиться инсулин. – Выкуси, – отвечаю я, закатив глаза, и Мэйси ухмыляется. – Если ты будешь это повторять, я приму твое предложение, – говорит он. – Об этом я начну беспокоиться только после того, как у тебя появятся зубы. – А может, я позаимствую твои. – В его глазах пляшут смешинки, которые он даже не пытается скрыть. – Похоже, у тебя крепкие зубы. – Да, не жалуюсь. – Я щелкаю зубами. – Может, у горгулий не такие крутые клыки, как у тебя, но и они справляются с делом. Тебе надо об этом помнить. – О тебе я помню все, – говорит он, и в его голосе и лице сквозит нечто такое, что заставляет меня спросить… не знаю, что именно. Но мне определенно хочется задать ему какой-то вопрос. – Ну, все. – Мэйси тяжело вздыхает, и внезапное напряжение между мной и Хадсоном рассеивается. – Через полчаса начнется урок, так что пора наводить красоту. Я улыбаюсь, чувствуя себя расслабленной и счастливой впервые за последние дни. Но потом Мэйси высовывается из двери ванной и говорит: – Не забудь, что сегодня у нас собрание. – Какое собрание? – спрашиваю я, глядя на свои форменные черную юбку и фиолетовый топ. – То, на котором нам вручат кровяной камень, глупая. Король вампиров хочет сделать это с помпой. И от моего хорошего настроения не остается и следа. Как и от хорошего настроения Хадсона. Это видно, поскольку он ругается на чем свет стоит, используя исключительно британские словечки. Глава 88. Подсознательно твоя Несколько часов спустя я иду на урок изобразительного искусства, и меня переполняет энтузиазм. Мне не терпится закончить картину, которую я начала писать вскоре после возвращения. Я по-прежнему понятия не имею, что это будет, но холст зовет меня. К тому же мне нужно завершить работу, чтобы сдать внутрисеместровый экзамен. Прежде чем начать, я делаю то же, что и всегда, то есть раскладываю кисти – маленькие и тонкие ближе, а большие дальше. И расставляю краски. А затем начинаю писать. По крайней мере, теперь я представляю себе, что хочу изобразить. Раньше мне хотелось только одного: правильно подобрать цвета фона. Но сегодня… сегодня я вижу образ. Не знаю, откуда он взялся, где я видела его прежде – и относится ли он к тем четырем месяцам, которых я не помню, но теперь он обрел четкость. Так что ответы на все эти вопросы мне пока не нужны. Потому что сейчас я могу просто изобразить то, что вижу. И я смешиваю цвета, оттенок за оттенком, пока все вариации синего, серого, черного и белого не оказываются на холсте. Я тщательно, слой за слоем переношу на него их все, так что один тон плавно переходит в другой. Я работаю и после того, как урок подходит к концу – час за часом, пока у меня не начинают болеть плечи и руки. Но я не останавливаюсь, пока образ из моего воображения мало-помалу не оживает на холсте. Хадсон просыпается от дневного сна в самый разгар работы, и я ожидаю, что он опять начнет спорить со мной насчет нужного оттенка черного, но он не спорит. Вместо этого он поглядывает на меня своими загадочными глазами… с выражением странной нежности на лице. Наконец, завершив работу и убедившись, что мне удалось полностью перенести свою затею на холст, я откладываю кисти и с облегчением опускаю руки. Я потягиваюсь, чтобы избавиться от спазмов в мышцах, затем закрываю глаза, чтобы дать передышку утомившемуся мозгу. А когда открываю их, обнаруживаю, что Хадсон пристально смотрит прямо на меня. – Стало быть, ты вспомнила? – спрашивает он таким робким тоном, что я удивляюсь. – Нет. – Я смотрю на картину, и у меня замирает сердце при мысли о том, что, возможно, я что-то вспомнила… хотя я пока не могу сказать наверняка, что именно. Речь идет о моем подсознании, и это оно пытается мне что-то сказать. Пытается заставить меня сделать то, что я так отчаянно хочу сделать – вспомнить. – Тебе это знакомо? – Это невозможно. – Хадсон качает головой. – Ты никак не могла это изобразить, если не помнишь. Не могла передать это так точно. Так достоверно. – Я это почувствовала, – говорю я ему, пытаясь подобрать слова, которые имели бы смысл для нас обоих. – Не знаю, как еще можно это описать. С момента моего возвращения образ этого места проявлялся в моей голове, пока мне не стало ясно, что я не могу не написать его. Я должна была написать его именно таким. Больше я ничего не говорю – тут нечего добавить, – и Хадсон тоже молчит несколько долгих секунд. Однако, в конце концов, он наклоняет голову и говорит: – Это потрясающе. – Ты знаешь, где находится это место. – Это не вопрос, а утверждение. – Да, – отвечает он. У меня перехватывает дыхание. Наконец я что-то знаю. Наконец у меня есть одно воспоминание. Это немного, но это больше того, что у меня было сегодня утром. Больше, чем когда я чистила зубы, или принимала душ, или выбирала в кафетерии мои любимые печеньки. Но время идет, а Хадсон продолжает молчать, пока я наконец не чувствую, что больше не могу терпеть. – Ты мне скажешь? – спрашиваю я. Мои нервы натянуты до предела. Опять следует пауза, еще дольше предыдущей. – Это мое логово, – отвечает он, и в этих трех словах заключена целая жизнь. Глава 89. Гнись, пока не сломаешься – Не стоит нервничать, – успокаивает меня Джексон несколько часов спустя, когда я, наверное, в сотый раз пытаюсь завязать свой галстук. Но я ничего не могу с собой поделать. Тревога овладела мной с того момента, как Мэйси сказала мне, что сегодня у нас будет собрание. И усилилась, когда Хадсон сообщил, что я по памяти написала его логово, так что теперь я чувствую себя так, будто вот-вот взорвусь. – Стоит нервничать, и еще как, – говорит Хадсон, стоящий, прислонившись к стене, у двери. – Может быть, тебе вообще было бы лучше сказаться больной и не пойти. У Джексона звонит телефон – это его мать, – и он проходит в спальню, чтобы ответить ей. – По-моему, ты нервничаешь еще больше, чем я, – отвечаю я, как только Джексон оказывается вне пределов слышимости. – Хм-м-м, да. Потому что по меньшей мере двое в актовом зале желают тебя убить. А может быть, и больше. – Хадсон делает паузу. – Да, определенно больше. – Тогда я вынуждена их огорчить, поскольку сегодня у меня нет намерения умирать. И в ближайшее время тоже. – Посмотрим, – бормочет он. – Тебе нужен более позитивный настрой, ты это знаешь? – Я так раздражена, что говорю громче, чем хотела, и ко мне подходит Джексон. – Что такого я сделал? – растерянно спрашивает он. – Я сказала это не тебе, – объясняю я. – А твоему брату. – Ах, вот оно что. – Джексон ощетинивается. Похоже, он забыл о существовании Хадсона. Или не может поверить, что я могу одновременно разговаривать и с ним и с его братом. Как будто после моего возвращения в человеческое обличье я не делаю это каждый день. – И что же он говорит? – Что мне не стоит идти на это собрание. Но то же самое он говорил и о предыдущем, так что я не очень-то доверяю его мнению. Да и как еще мы сможем получить кровяной камень? – Вас же восемь, – брюзгливо говорит Хадсон. – Ты могла бы предоставить это дело остальным семерым. – И дать Сайрусу понять, что я его боюсь? – Я смотрю на Хадсона и качаю головой. – Ну уж нет. – Тебе следует его бояться. А если ты не боишься, то тебе все равно надо притвориться, будто он внушает тебе страх. Иначе он будет взбешен. – По-видимому, его взбесит все, что бы я ни сделала. – Я упираю руки в бедра. – Так не все ли равно? – Возможно, ты права. А значит, тебе точно не стоит туда идти, – раздраженно ворчит Хадсон. – Почему бы тебе не навестить кого-нибудь еще и не захватить свои мрачные предсказания с собой? – Я скорчиваю нахальную гримасу. – Ах да, ты же не можешь. Поэтому-то нам и нужен кровяной камень. Он выгибает бровь. – Ты же понимаешь, что эта шутка устарела еще до того, как ты использовала ее впервые, да? – Ну… – Извини, что прерываю вашу занимательную беседу, – ледяным тоном говорит Джексон, – но, по-моему, ты вполне могла бы побеседовать не с моим братом, а со мной. Раз уж ты находишься в моей комнате. Само собой. Не хватало еще разозлить сразу обоих братьев Вега, пусть и по разным причинам. – Ну, я бы не злился, если бы ты несколько серьезнее относилась к своей безопасности, – ворчит Хадсон. – Я не смогу тебе помочь, если ты не хочешь помочь себе сама. Я не просила тебя мне помогать! – отвечаю ему я, отвечаю про себя, чтобы не огорчать Джексона.