– Да, там же, где и я. – Он делает жест, как бы говорящий: это же очевидно. – Так что ты должна понимать, что я имел в виду. – Да ну? – Хм-мм, да. А еще мне очень нравится костюм зайчика, в который ты наряжалась, когда тебе было шесть. – Боже. – Я прижимаю к лицу подушку Мэйси и гадаю, можно ли задушить себя с помощью радужного искусственного меха. И мне кажется, что это не такая уж плохая идея. – Зачем ты это делаешь? – стону я, пытаясь представить себе, на какие ужасные, унизительные воспоминания он может в любую секунду наткнуться в моей голове. Я знаю, их не так уж и много, но сейчас мне кажется, что их запас неисчерпаем. – Не знаю, не знаю, но вынужден признать, что такие воспоминания у тебя есть. То, что случилось с курицей, когда ты была в третьем классе, было довольно стремно. – Во-первых, это была не курица, а петух. А во-вторых, он был бешеный. – У кур не бывает бешенства, – с ухмылкой говорит Хадсон. – Что? Конечно, бывает. – А вот и нет. – Он смеется. – Бешенство поражает только млекопитающих. А куры – это птицы, так что бешенством они не болеют. – Да что ты вообще можешь знать? – кричу я, плюхнувшись на бок. – Ты что, вдруг стал заклинателем кур? – Да, – с серьезным лицом отвечает он. – Так оно и есть. Хадсон Вега, всемирно известный заклинатель кур. Как ты узнала? – Заткнись, – стону я и швыряю в него подушку, но она в него не попадает. Разумеется, не попадает, ведь на самом деле он вовсе не стоит у окна. Он находится в моей голове и смотрит домашнее видео. Я хватаю другую подушку и со стоном зарываюсь в нее лицом. – Ты такая заноза в заднице, такой головняк, такой геморрой. – Ничего себе. Как это я пропустил воспоминание о том, как ты проглотила словарь синонимов? Надо будет его поискать. Может, оно находится рядом с воспоминанием о том, как ты потеряла лифчик от купальника на пляже Ла-Хойя? Помнишь? Тебе тогда было тринадцать лет, и ты была вынуждена попросить свою мать принести тебе полотенце, а до тех пор тебе пришлось сидеть по шею в воде. – Я ненавижу тебя. Он ухмыляется. – Вовсе нет. – Точно ненавижу, – настаиваю я, хотя и понимаю, что сейчас я говорю, как капризный ребенок. Его смех замолкает. – Что ж, может быть, так оно и есть. – Он вздыхает и, кажется, очень осторожно подбирает слова, прежде чем продолжить: – Но ты же понимаешь, что я смотрю только на те из твоих воспоминаний, которыми ты уже поделилась со мной, не так ли? – Не может быть, – отвечаю я. – Я никому не могла рассказать про зуб. Или про лифчик от купальника. Или про… – Я останавливаю себя до того, как выболтаю что-то еще. – Или о том, как тебя вырвало на туфли твоей воспитательницы в детском саду? – тихо подхватывает он. – С какой стати мне было рассказывать тебе обо всех этих вещах? Я не рассказываю о них никому. О большей их части не знают даже Хезер и Мэйси. – По-моему, этот вопрос ты должна задать себе самой. Если ты так меня ненавидишь, то почему ты рассказала мне обо всех этих вещах? У меня нет ответа на его вопрос. Даже для самой себя. Наверное, именно поэтому я поворачиваюсь лицом к стене. Потому что внезапно у меня возникает такое чувство, словно я многого не знаю. Тьма вернулась, тот черный, зияющий провал, через который я пыталась перебраться после того, как вновь стала человеком. Однако на этот раз я вижу не только пустоту, мне видны и обломки, виден пустырь, образовавшийся на месте того, что могло или должно было быть. Это больно, куда больнее, чем я ожидала. Хадсон больше не беспокоит меня. Но он наконец отходит от окна и садится на пол у моей кровати, прислонившись к ней спиной. Мои глаза закрыты, и внезапно передо мной вспыхивает воспоминание: два темноволосых мальчика, старшему на вид не больше десяти лет, одетые в старомодные костюмчики и стоящие в сумрачной комнате, увешанной гобеленами. В середине комнаты стоит громадный стол, под него задвинуты огромные стулья, украшенные затейливой резьбой. Один из мальчиков стоит около стола, и его голубые глаза полны слез. – Нет, мама, нет, – умоляет он. – Пожалуйста, не забирай его. Пожалуйста, не забирай его! Пожалуйста, не забирай его! – Он все повторяет и повторяет эти слова, и я чувствую, как давление в моей груди все нарастает. – Я должна его забрать, – холодно и резко отвечает его мать. – Перестань плакать и скажи «до свидания», иначе мы уедем, а ты так и не попрощаешься с ним. Мальчик не перестает плакать, но перестает просить и подходит к стоящему в другом конце комнаты мальчику помладше, с темными растерянными глазами. Голубоглазый мальчик обнимает его, затем переносится к столу, берет с него что-то и переносится обратно, держа в руке маленькую деревянную лошадку. Он отдает игрушку второму мальчику и шепчет: – Я сделал для тебя этого конька и назвал его Джекс, чтобы ты не забыл его имя. Я люблю тебя. – Он бросает взгляд на свою мать, затем с надрывом говорит: – Не забывай меня, Джекс. – Все, хватит, – говорит его мать. – Заканчивай делать уроки. К ужину я вернусь и спрошу у тебя выученный материал. Женщина и темноглазый мальчик поворачиваются и уходят, и голубоглазый остается один. Когда за ними захлопывается дверь, он падает на колени и рыдает так, как может рыдать только ребенок. Отдаваясь рыданиям всем телом, всем сердцем, всей душой. Он безутешен, и его боль обрушивается на меня, точно лавина, сходящая с горы. В комнату входит мужчина в деловом костюме и, возвышаясь над мальчиком, с улыбкой говорит: – Используй эту боль, Хадсон. Она сделает тебя сильнее. Мальчик смотрит на мужчину, и волосы у меня встают дыбом – в его глазах я вижу лютую, недетскую ненависть, от которой у меня перехватывает дыхание. Мальчик прищуривается, глядя на своего отца, и все замирает: мужчина, ребенок, сам воздух, которым они дышат. А затем все взрывается, разлетается на мелкие куски. Стол, стулья, ковер. Все, кроме мужчины, чья улыбка становится шире. – Фантастика. Я скажу твоей матери, чтобы завтра она купила тебе щенка. – Он поворачивается и выходит из комнаты, оставив мальчика на паркетном полу, с занозами в коленях. Он мог бы уничтожить своего отца так же легко, как стол и стулья, но не сумел заставить себя сделать это. Он не хотел быть тем, кем его хотел видеть его отец. Убийцей. А затем воспоминание гаснет так же легко, как и возникло. – Боже. Хадсон… – Перестань, – говорит он мне так буднично, что я едва не начинаю сомневаться в том, что только что видела. Во всяком случае, пока он не говорит: – У меня мало детских воспоминаний, по крайней мере, таких, которые смог бы понять обыкновенный человек, так что выбор у меня был невелик. Но справедливость требовала, чтобы я тоже показал тебе что-то после всего того, что показала мне ты. Я хочу сказать, что ты видела это и прежде, но ты этого не помнишь, вот я и… – Ты показывал мне это и прежде? – спрашиваю я, украдкой вытирая слезы со щек. Он смеется, но в его смехе нет веселья. – Я показывал тебе все. Пустота, звучащая в этих словах, отдается во мне, и я закрываю глаза, не зная, что сказать. Не зная даже, могу ли я ему верить, хотя и хочу этого. Очень хочу. – Хадсон… – Ты устала, Грейс, – говорит он, встав с пола, и я готова поклясться, что чувствую, как он погладил меня по волосам. – Спи. Мне столько всего надо ему сказать, но я не знаю, как облечь это в слова. А потому я делаю, как он сказал – закрываю глаза и начинаю засыпать. Но прежде чем меня уносит сон, я все-таки подбираю слова для одной из тех вещей, которые хочу сказать. – Ты же понимаешь, что я не хочу умирать, да? Хадсон застывает, потом устало вздыхает: – Понимаю, Грейс. – Но я также не могу допустить, чтобы умер Джексон. Не могу. – Это я тоже понимаю. – Пожалуйста, не заставляй меня выбирать. – Я начинаю засыпать, но по-прежнему слышу его, когда он говорит: – Я никогда не заставлю тебя выбирать. Как я могу, если знаю, что ты бы ни за что не выбрала меня? Глава 69. Кусать или не кусать – Грейс! Вставай! – на всю комнату верещит Мэйси еще до того, как в нашем окне начинает брезжить свет. – Нет, – стону я, перевернувшись на другой бок и закрыв голову подушкой. – Еще темно. Я зарываюсь глубже под одеяло, начинаю погружаться в сон о голубоглазом мальчике и его лошадке, но Мэйси трясет меня. – Я серьезно! Ты должна встать. – Скажи ей, чтобы она ушла, – стонет Хадсон. Его голос доносится с пола у моей кровати. У Мэйси звонит телефон, и она оставляет попытки разбудить меня, пока отвечает на звонок.