– Совершенно не понимаю. Несколько долгих секунд он ничего не говорит. Затем, когда я начинаю думать, что сейчас он вернется к своему всегдашнему сарказму, он указательным пальцем чертит в воздухе небольшой круг, что, как мне кажется поначалу, не имеет смысла – пока в прачечной откуда ни возьмись не начинает играть песня «Good Feeling» рэпера Фло Райда. – Что тут происходит? – Я дико озираюсь по сторонам, подозревая, что он разыгрывает меня. Что тут происходит? – Почему ты играешь Фло Райда? – А почему бы и нет? – отзывается он, затем сжимает мое запястье, когда начинается припев. И прежде чем я успеваю понять, что происходит, он дергает меня за руку, и я врезаюсь в его твердую грудь, пронзительно крича. – Какого черта? – вопрошаю я, толкая его в грудь, пока он наконец не дает мне оторваться от него. – Что с тобой не так? – Почему что-то должно быть не так? – отвечает он. – Потому что мы ненавидим друг друга. И потому что веселая музыка не в твоем вкусе. И потому что сейчас мне совершенно не хочется обнимать тебя. На этот раз он приподнимает обе брови, и на его лице снова отражается то самое высокомерие, которое я так хорошо знаю и терпеть не могу. – Кто говорит об объятиях? – спрашивает он и кружит меня в каком-то танце. – Хадсон? – говорю я, но он, не обратив на это внимания, опять тянет меня к себе и кружит. – Хадсон, – повторяю я чуть громче. – Что ты делаешь? Он бросает на меня недоуменный взгляд. – Мы танцуем. – Нет, – поправляю его я. – Это ты танцуешь. А я начинаю чувствовать, что у меня выворачивается плечо. – А кто в этом виноват? Танцуй вместе со мной, Грейс. – Зачем? – Затем, что я тебя попросил. – Он снова кружит меня, но на сей раз намного деликатнее. – Но почему ты пригласил меня на танец? – спрашиваю я, когда он опять тянет меня к себе. – В чем дело, Хадсон? – Грейс? – говорит он, глядя мне в глаза, и на мгновение мне кажется, что я замечаю в них нечто такое, от чего у меня перехватывает дыхание. Но, может, это только плод моего воображения? – Да? Он опять чертит пальцем круг в воздухе, и музыка меняется – вместо Фло Райда начинает играть песня «Shut Up and Dance» группы «Walk the Moon». И это так остроумно, так несуразно, что я не могу удержаться от смеха. И решив: хрен с ним, – позволяю ему пройтись со мной в танце из одного конца прачечной в другой. Когда песня подходит к концу, Хадсон отпускает меня, и мы стоим, улыбаясь друг другу. Я невольно начинаю гадать: что подумал бы кто-то из учеников, если бы зашел сюда несколько секунд назад и увидел, как я танцую в одиночестве между стиральными машинами, подпевая песне, слышать которую могу только я сама? Мне немного жарко, я немного задыхаюсь, но сейчас я стала куда спокойнее, чем когда вошла в эту прачечную, и, возможно, поэтому я и спрашиваю его: – Как ты узнал, что я люблю эту песню? Его улыбка вдруг меркнет, оставив за собой только пустоту, и я чувствую, как она разверзается в моей груди еще до того, как он спрашивает: – Так ты в самом деле совсем не помнишь то время, которое мы провели вместе? Глава 57. Игра на струнах души Меня захлестывает смятение. – Я не… Я хочу сказать… Я же тебе говорила… – Ладно, неважно. – Он качает головой и проводит рукой по волосам. – Не знаю, о чем я думал. – Я тоже не знаю, о чем ты думал, – говорю я. – В этом-то и суть. – Может быть. – Он пожимает плечами. – Может быть? В каком смысле? – Я чувствую себя так, будто упускаю что-то важное, но я понятия не имею что. Черт бы побрал эту амнезию. На сей раз, когда его взгляд встречается с моим, я вижу в его глазах такую страсть, что у меня пересыхает во рту. – В том смысле, что сегодня я, кажется, увидел то, что хотел увидеть. У меня нет ответа на это, и я просто стою, чувствуя, как меня пробирает дрожь – но почему? Я не знаю – и, честно говоря, не хочу знать, – но это меня немного пугает. И мне еще больше хочется вспомнить то, что происходило в эти три с половиной месяца. Потому что когда я направляла магическую силу на свечи, мне на мгновение показалось, что чувствовать, как за моей спиной стоит Хадсон, не так уж и ужасно. Собственно говоря, это было почти… приятно. Тогда я отогнала от себя это чувство, потому что сама мысль об этом нелепа, но сейчас, когда он стоит передо мной и в его глазах впервые читается беззащитность, я не могу не задаваться вопросом о том, в самом ли деле это аномалия или же это воспоминание о нашей дружбе, такой немыслимой, что я каким-то образом ухитрилась забыть ее. – Хадсон… – Не бери в голову, – говорит он, и мягкость, появившаяся было в нем, начиная с сегодняшнего утра, исчезает без следа. На передний план снова выходит тот Хадсон, которого я узнала и успела возненавидеть в последние дни, и я не могу решить, испытываю ли я из-за этого облегчение или печаль. А может, и то и другое понемногу. – А почему ты вообще решила заняться стиркой? Я думал, что ты и твой герой-любовник уединитесь в его башне. – Поэтому ты и удалился? – спрашиваю я, открыв сушилку, чтобы пощупать одежду. Она еще довольно мокрая, но я вынимаю некоторые вещи, которые не хочу пересушить – не то они, чего доброго, сядут, – и бросаю их в корзину, прежде чем опять закрыть дверцу и включить таймер. – Потому что не хотел мне мешать? – Я удалился, потому что мне надо было кое-что сделать. Но ты увильнула от ответа на мой вопрос, так что я не могу не спросить, нет ли у тебя конкретной причины находиться сейчас здесь и заниматься стиркой. – Он смотрит на меня, прищурив глаза. – Так что давай, выкладывай. – Все это пустяки. – Ты терпеть не можешь стирать, так что я ни на минуту не поверю, что это пустяки. – Он выхватывает из сушилки мою любимую толстовку и держит ее так, что я не могу до нее дотянуться. – Выкладывай, или ты больше никогда не увидишь это худи. – Это пустяки, – повторяю я. Затем взвизгиваю, когда он сжимает влажное худи в комок и готовится бросить его в мусорный бак. – Это твой последний шанс, Грейс. – Ну хорошо. Я нервничаю. – Нервничаешь? – Он растерян и опускает худи. – По какому поводу? – Мы должны встретиться завтра утром на стадионе и начать готовиться к Лударес. Я должна впервые попытаться полететь, а я понятия не имею, как это делать. И не знаю, смогу ли я превратиться в горгулью. Все станут делать то, что умеют, а я либо останусь человеком, от которого нет никакого толку, либо превращусь в еще более бесполезную статую. Хадсон смеется, и мне вдруг хочется стукнуть его. – Ну спасибо, – говорю я, сердито глядя на него. – Ты вынудил меня сказать тебе, в чем дело, а теперь смеешься надо мной. Какой же ты поганец. – Я смеюсь не над тобой, Грейс, – выдавливает он из себя между приступами смеха. – Я… Ох, мне так смешно, что я даже не могу спокойно соврать. Да, я смеюсь над тобой. – Может, тебе это и смешно, но если мы не выиграем турнир, то не получим кровяной камень, а если у нас не будет кровяного камня, то мы не сможем освободить тебя, и тебе придется оставаться в моей голове до тех пор, пока мы оба не умрем. Так что мне непонятно, что может тебя так забавлять. – Меня все это забавляет потому, что у тебя все получится просто отлично. – Ты не можешь этого знать… – Я это знаю, и это понимала бы и ты, если бы не зацикливалась. – Я и пытаюсь не зацикливаться! Но это нелегко, ведь моего внимания все время требуешь ты! И еще труднее это становится из-за того, что я ничего не могу вспомнить. Я не знаю, что я могу, так откуда у меня возьмется вера в себя? – А я знаю, что ты можешь делать. Это же я более ста дней провел с Горгульей Грейс и помню каждую минуту, черт бы ее подрал. Так что слушай меня, перестань волноваться и просто доверься своим инстинктам. У тебя все будет отлично. Его слова ставят меня в тупик, потому что такого я от него не ожидала. – Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я по прошествии нескольких секунд. – Ты был со мной? Как? – Почти четыре месяца – это слишком долгий срок, чтобы просто стоять без дела. – Он неловко переминается с ноги на ногу. – Ты тогда не застыла во времени, Грейс. Ты была горгульей и потратила немало времени, выясняя, что это значит. От его слов у меня начинают дрожать руки, а сердце бьется в три раза быстрее, потому что я понимаю, что ему известно обо мне куда больше, чем я могла подумать. Наверное, я полагала, что эти четыре месяца мы с ним были врагами, но, если верить ему, это не так. Во всяком случае, не совсем так. Разговаривали ли мы друг с другом? Смеялись ли над одним и тем же? Ссорились ли? Последнее кажется мне наиболее вероятным, но по нему не скажешь, что тогда ему было так уж скверно. – Ты помнишь, что я делала все эти месяцы? – шепчу я. На его лице впервые отражается настороженность, как будто он опасается, что сказал слишком много. И я это понимаю, правда, понимаю. Я знаю, все считают, что со временем я вспомню все, но я хочу знать это сейчас.