— У меня приказ, мадемуазель. Будьте добры, зайдите в камеру, без разговоров. Камера для буйных, с мягкими стенами. Еще хуже, чем гнилой застенок под лестницей. — Вы же знаете, что я не могу без курева! — взмолилась Марианна в отчаянии. — Покурите на прогулке, — отвечала Дельбек. Маркиза млела от удовольствия. Смаковала каждую секунду этого боя, заранее проигранного. Но Марианна все артачилась: — Я туда не пойду! — Да ну? Еще как пойдешь! Влетишь как миленькая и перестанешь нам мозг выносить! Дельбек бросила на коллегу строгий взгляд. Ей претило, когда к заключенным обращались на «ты». Это было против распорядка. А она терпеть не могла, когда нарушали этот священный распорядок. Ее библию. Иногда Марианна так и видела свод тюремных правил на тумбочке у ее кровати. Но сейчас не время представлять себе Дельбек в сорочке и ночном чепце. Маркиза перешла в наступление: — Ну что, сама пойдешь или тебя подтолкнуть? Марианна пыталась угрожать, но голос от пилюль сделался густым, как патока: — Хотела бы я на это посмотреть! Давай попробуй! — Все, хватит! — рассердилась Дельбек. — Если придется, я позову пару охранников, и тогда уж вы точно войдете! Угроза страшнее некуда. Позвать вертухаев из мужского блока, чтобы те применили силу. Марианна искала какой-то выход, чтобы избежать мучений. Попробовала смиренно попросить: — Ну же, не будьте стервозой, надзиратель! — Я не стервоза, я выполняю приказ непосредственного начальства. Вы пожинаете плоды своих действий. И обижаться можете только на себя… Марианна проиграла. Ее втолкнули в камеру, тяжелая дверь клацнула за ее спиной. Быстрей заткнуть уши, не дожидаясь, пока ключ внедрится в скважину. Еще десять дней в обитой пенопластом клетке. Ни личных вещей, ни сигарет. Даже сортира нету. Нужно дожидаться обхода надзирательницы, чтобы пойти пописать. Дожидаться, пока принесут еду, чтобы напиться. Даже окна нет. Свет никогда не гаснет. Приглушенный, будто затянутый войлоком. Ни единый звук не проникает сквозь герметичные стены. Абсолютный ужас. Знаменитая пытка бессонницей. Марианна кружила по камере. В кармане — капсулы, которые ей вручила медсестра. Обезболивающие: одну вечером после еды, две — утром. Ей не выдержать здесь десяти дней. Это выше ее сил. Гораздо выше того, что она могла бы снести. Ей смертельно хотелось курить. Уже. А прогулка только через сутки. Черт! Просто не верится… Веки у нее смыкались, но сон не придет. Чтобы лекарства одолели тоску, им нужна помощь. Удары ногами по стенам, по двери. В пол. Удары кулаками, отдающиеся болью в воспаленном мозгу. Все заглушают, душат пенопластовые панели. Бесполезно. Разве что способ сорвать злость, выбиться из последних сил и заснуть. Колотить, кричать, завывать. Оторваться на полную катушку. В изнеможении рухнуть на скамью, покрытую тем же пенопластом. Директор мне еще и это устроил. Когда-нибудь я и его завалю. Но список удлиняется, и мне не хватит времени поубивать всех на свете. Два жандарма пришли за ней в комнату, которую она уже привыкла считать надежным убежищем. Едва позволили одеться, поторапливали, нацепили наручники. Ей было трудно дышать, плечо болело. Рану перевязали кое-как, при малейшем движении начнет кровоточить. Им плевать, синим фуражкам. Волокут ее по коридорам, как тюк грязного белья, никому не нужный. Даже противный. Почти три недели ее не выводили из камеры, трудно приспособиться к ритму ходьбы. От наручников больно, она не привыкла. Их, наверное, затянули слишком туго. Нарочно. — Куда вы меня ведете? — В твой новый особняк! — ответил кто-то из них, свирепо ухмыляясь. Они ее ненавидят. Логично: ведь она убила одного из них. Тяжело ранила другую. Их можно понять. Когда понимаешь чью-то ненависть, это утешает… Они выходят из пропахшего антисептиком здания, она жмурится под натиском холодного солнца. Снаружи ждет фургон, ее заталкивают внутрь. Клацают двери, рокочет мотор. У Марианны сжимается сердце, она цепляется за скамейку на каждом повороте. Еще и сирена завывает как проклятая… Наконец машина останавливается. Двери открываются к новой беде. Тюрьма города Л. Жандармы избавляются от тюка в «приемной» тюрьмы. С нее снимают наручники. Две надзирательницы по обе стороны, третья напротив, за чем-то вроде барьера. Кто-то позади вопит: «Не заходить за черту!» Что за черта, на хрен? Она опускает взгляд, на полу видна желтая линия. Простите, я не заметила. Нужно отдать личные вещи, украшения, кошелек. Немного набралось. Двое жандармов ведут ее в маленькую комнату, почти пустую. Стол, стул. Стены красили в последний раз лет сто назад. Преддверие смерти? — Раздевайтесь! Снимайте все! Чтобы я — нагишом? Еще чего захотели! Но отказ, очевидно, им действует на нервы. — Крепкий орешек, да? Тут тебя научат основным правилам… Одна встает перед Марианной: ни дать ни взять бойцовская псина: губа вздернута, клыки оскалены. — Я мадам Симье, старшая по корпусу. — Послушайте, мадам Симье… — Вы ко мне обращаетесь: «надзиратель»! И делаете, что вам говорят! Иначе придет подкрепление и вас разденут насильно, поняли? Черт, дело плохо! Попытаемся хотя бы избежать худшего. — Может, по крайней мере окно закроете? — Живо разделась, догола! Учись уважать старших, детка! Ты забила насмерть старика, застрелила полицейского, ранила беременную женщину… Сидеть тебе долго, это только начало! Незачем напоминать, я не в маразме! Марианна наконец раздевается. — Нагнись и покашляй… Сильней! Она не может кашлять, слишком болит плечо. Но эти и слышать ничего не хотят. Вот питбулиха надевает латексные перчатки. Что она собирается делать? Посуду мыть? Черт, не станет же она… Ну, если она думает, что… Куда это она нацелилась пальцем… Тетка поднесла руку ближе, Марианна, распрямляясь, заехала ей локтем в нос. Злобная псина оседает с разбитой мордой; другая охранница, вопя во все горло, утаскивает из комнаты окровавленную питбулиху. Удары всегда хорошо действуют. Не то что языком трепать… Вот только они возвращаются, с подкреплением. Две бабы, два мужика. Марианна успела одеться. Честь спасена. Она отступает вглубь комнаты, те осторожно приближаются. Марианна выкладывает, что та ненормальная собиралась с ней сделать. Но их это, кажется, ничуть не шокирует. Не могу же я, едва прибыв в тюрьму, начистить рожу четверым охранникам! Наверняка ведь можно договориться. Но они набросились на нее, быстро скрутили. Тренированные, сволочи! — За то, что ты здесь устроила, тебе добавят срок… — О’кей, запишите на мой счет, надзиратель! — Давай-давай, насмехайся! Скоро тебе не до смеха будет… С чувством юмора у них здесь слабовато. Наконец ее привели прямо в камеру, без личного досмотра. Конечно, ее скорее волокли, чем сопровождали, но главное — она избежала постыдной процедуры. Камера 26. Это число она на всю жизнь запомнит. Дверь открылась в крохотную комнатку, где-то в глубине орет телевизор. Две девицы уставились на нее, глаза величиной с блюдце. Охранники втолкнули ее внутрь и захлопнули дверь, без лишних церемоний. Никаких тебе представлений: выпутывайся сама. В камере молодая арабка с пылающим взором, огненными волосами. Девчонка из предместий, явно главарь банды. Вторая — почти что ее клон, только в очках. Марианна под впечатлением. Она вторгается на их территорию с таким чувством, будто вламывается в чужой дом. Стоит на месте, не решаясь сделать шаг. — Твой тюфяк под койкой. Забирай и не морочь нам голову. Теплый прием. Сердечный. — Я буду спать на полу? — Ты умеешь считать? Сколько здесь коек? Две, так? А нас теперь трое. Так что да, ты будешь спать на полу… Эта здесь главная. Лучше не возражать. Корпоративный регламент пересмотрим позже. У Марианны в руках полотенце, мыло, зубная щетка. Негусто. — Вон ящик для твоих вещей, — добавляет царица Савская. Марианна с ужасом открывает для себя свой новый мир. Туалет и раковина даже не в отдельном помещении. Низенькая перегородка, две створки, как в салуне, отделяют их от остальной камеры. Практично, для соблюдения приличий! Ящиков девять, все заняты. Все, кроме одного. Их, должно быть, предупредили обо мне. Мило с их стороны, что хоть один оставили! Но и об этом можно завтра поговорить. Впрочем, мне особо нечего туда класть. Они обе курят, какое счастье… — Меня зовут Марианна. — Насира. — Самия. — Можно мне сигаретку? У меня нет, а я… — Размечталась! За них такую цену платишь! — Я возмещу, когда… — Когда выиграешь в лотерею? У этих как раз чувство юмора на месте. С ними обеими можно будет столковаться. Арабка, вздохнув, развалилась на койке, нижней. — Ладно, держи. Но это в первый и в последний раз, о’кей? Кивнув, Марианна закуривает. Смакует каждую затяжку. Три недели в больнице, без сигарет. Настоящий ад… Идет к умывальнику, споласкивает лицо холодной водой. Так или иначе, горячей нет. Потом кладет свой тюфяк у стены, под окном. — Почему тебя тащили вчетвером? — вдруг спрашивает старшая по камере. — Я их вывела из себя… Та начальница, Симье, хотела засунуть мне палец в задницу. Вторая, молчаливая, фыркнула. — И я ей разбила нос… Восточная принцесса с интересом оглядывает Марианну. Вторая сидит разинув рот. — Плохо начинаешь! — усмехнулась Насира. — Сразу попадешь в кондей.