— Проехали, — отмахнулась она. — Не было бы продолжения — вот о чем я беспокоюсь… — Она тебя больше не тронет, обещаю… — Что ты ей сделал? — Я… Я макнул ее мордой в парашу! Он рассказал во всех подробностях, как обошелся с Соланж, как угрожал натравить на нее бандитов, как отобрал телефон. — Значит, нам теперь нечего бояться? — Может, она где-нибудь сохранила снимки… Но я так запугал ее, что она уймется! — Ты рисковал, Даниэль… ради меня, — добавила Марианна с чувством. — Да… Не хочу, чтобы тебя обижали, Марианна… Она уснула, прижавшись к нему, и он оставался рядом, пока надзирательницы не отдали приказ разойтись по камерам. Нужно было расставаться. Прямо сейчас и на несколько дней. Это кольнуло как-то неожиданно, странно. Даниэль бережно уложил ее, она, оставленная, застонала во сне. Даниэль поцеловал ее в лоб, прикрыл одеялом: — Спи спокойно, красавица… Он глядел на нее еще несколько секунд. Вдруг его осенило. Помочь ей выбраться из этого ада. Разрушить ради нее свою жизнь. Но он немедленно вернулся к жестокой реальности. Удрученный своим бессилием. Печальный, как начавшийся дождь. Слыша, как женщины поднимаются по лестнице, на цыпочках выскользнул из камеры. Понедельник, 27 июня, — камера 119 — 23:40 Марианне было не уснуть. Она вернулась из больницы накануне вечером, проведя там три особенно мучительных дня. Переезд для начала. Ее приковали цепью, как дикого зверя. В больницу скорой помощи она вошла в кандалах и наручниках, под полными ужаса взглядами порядочных людей. Заключенных редко принимают с распростертыми объятиями в святая святых системы общественного здравоохранения. Но ей попался особенно одиозный врач, который показал на практике, насколько ничтожна какая-то зэчка. Что-то вроде низшего подвида человеческой расы. Существо, не заслуживающее бережного отношения. Она посмотрела на новый будильник, который обнаружила на столе по возвращении. Подарок Даниэля, конечно. Знак внимания, от которого стало тепло на душе. Зеленые цифры в полутьме выглядели красивее, чем красные, вселяли больше спокойствия. И в него было встроено радио: верх роскоши! Придет ли он сегодня ночью? Она не в том состоянии, чтобы многое ему предложить. В эти несколько дней разлуки Марианна не переставала думать о нем. А он так и не заглянул за целый день… Жестокое разочарование… Весь этот день она себя чувствовала заброшенной. И все-таки, несмотря на обиду, хотела видеть его лицо, улыбку, глаза. Его руки. Хотела, чтобы он был рядом, просто был. Другой мужчина занимал ее мысли: полицейский, записавшийся на свидание, комиссар Фрэнки, как Марианна называла его в своем тайном маленьком мирке. Ждать осталось два дня. По спине побежали мурашки. Жаль, я не в слишком хорошей форме. Но говорить-то могу… Первый обход, этаж оживился. Глазок открылся, зажегся свет. — Все в порядке, мадемуазель де Гревиль? — осведомилась Моника. — Да, спасибо, надзиратель… — Желаю спокойной ночи. Не стесняйтесь, зовите меня, если будет нужно… — Обязательно! Охранница опустила глазок, полутьма снова заполнила камеру. Марианна взглянула наверх, на пустующую койку. Горло у нее сжалось. Эмма, мне не хватает тебя. Марианна начала волноваться. Через четверть часа Дельбек отправится спать. Путь будет свободен, Даниэль сможет к ней прийти. Скажешь тоже! Будто это ему интересно, когда я в таком состоянии! Если бы он хотел просто побыть со мной, то явился бы раньше. Хотя бы убедиться, что мне лучше. Сигареты он оставил, пока ее не было. Стало быть, никакой причины для встречи. Разве что одна. Получить плату. Марианна покурила под окном. С чего она так завелась? Всего три дня я была далеко, а он уже меня забыл! Она вдруг осознала: то, что он не зашел хотя бы спросить, как дела, — смертельная обида. Дополнительная зависимость. Если не от белого порошка, то от голубых глаз. Если он придет сегодня, я с ним расплачу́сь. Даже если он не потребует. Ведь придет-то он только за этим. Получить свою плату. Приближение поезда отвлекло ее от злобных измышлений. Она быстро вскочила на стул. Мощный удар по тормозам, чтобы вписаться в поворот, как раз у самой тюрьмы. Сталь о сталь, так, поди, и сыплются искры. Марианне повезло: сдвоенный скоростной. Она не потеряла ни единой частицы этого парада светящихся окошек, блестящих квадратиков, искривленных от скорости. Профили свободных людей, кусочки жизни на воле. Она смотрела, пока состав не миновал ограждения. Потом спрыгнула на пол, коротко вскрикнув. В промежности все еще болит. Да и в других местах тоже. Но рана больше не кровоточит. Мясник из скорой помощи хотя бы на это сгодился. Она улеглась, закрыла глаза, отъезжая вместе с поездом. Ей казалось, будто она даже различает лица. Какой-то мужчина повернул голову в сторону арестного дома. Их взгляды пересеклись на сотую долю секунды. Чисто в воображении. Он не мог разглядеть ее. Тем хуже, думала она. К счастью, другой поезд убаюкал ее, увлек в противоположном направлении. Погружение в лабиринты памяти. Хорошее или плохое воспоминание? …Вечер понедельника. Льет, будто корова мочится. Конец лета, к вечеру уже свежеет. Марианна дрожит перед открытым окном. Хотя кутается в дырявую жилетку из синтетической шерсти. Вечер понедельника, и она ждет своего врага. Вот уже два месяца каждый понедельник ждет его. В ожидании докуривает последние сигареты. Она уже притерпелась, не блюет каждый раз, когда он уходит. Он всегда немного брутальный. Ясно показывает, у кого из двоих ключи. Власть. Но хотя тошнота прошла, унижение никуда не делось. Удар кинжалом под дых. Зияющая рана. Но сегодня вечером все будет по-другому. И лучше, и хуже, чем обычно. Лучше, потому что ей удалось раскрутить его на дурь. Две дозы героина в неделю, четыре укола. Она ликовала. Снова испытать волшебные ощущения, трипы, которых так ужасно не хватало. Дверь, запасной выход для моментов, когда становится уж слишком тяжко. Когда отчаяние играет на нервах. Нужно сторговаться к своей выгоде. Это ей дорого обойдется. Как и за сигареты, она должна вести себя тихо. Не драться, не скандалить. К тому же он держит слово. За каждую выходку она расплачивается. Лишается сигарет. За три месяца, пока она здесь, больше двадцати дней провела в карцере. Из-за вертухайки, которая ее невзлюбила. Или по другим причинам. Просто потому, что она — Марианна. Ей трудно подчиняться правилам. Гнуть спину. Но, как и за сигареты, примерное поведение — не единственное условие дилера. Он хочет кое-чего еще. Хочет пойти дальше. Так и сказал в нескольких простых похабных словах. Она согласилась сразу, не раздумывая. Это или то, что она уже делает, — какая разница? Но в последующие дни она задумалась. Стала сомневаться. И этим вечером уже сама толком не знает, сожалеет ли она о своем решении. Четыре укола в неделю, Марианна! Четыре причины сказать «да». Всего лишь раздвинуть ноги, это не так-то и трудно. Понятно, что он хочет повысить ставку, ведь и риск для него больше. Стало быть, и она должна больше дать ему. Холод струится по спине, будто капли ледяного дождя. Это просто страх, она боится. Боится, что не сможет это сделать. С ним, с мужчиной, которого едва знает. Которого почти ненавидит. Боится, что все-таки сделает это. Упадет так низко. Возможно, чтобы никогда не подняться. Все ради дозы. Ради белого порошка. Отдать самое дорогое… Нет, самое дорогое — в голове. Тело — всего лишь оболочка. Ничего не значащая. Он не ринется ее насиловать, не набросится на нее. Он задаст ей вопрос: «Ты по-прежнему согласна, Марианна?» Шаги в коридоре, ключ в замочной скважине, сердце выпрыгивает из груди. — Добрый вечер, Марианна. Она не отвечает. Боится, что голос выдаст ее. Он кладет блок сигарет на стол, показывает два пакетика наркоты на ладони. Потом снова кладет их в карман. Как леденцы. Девочка их получит, если пойдет до конца. Он снимает джемпер. Ему жарко, а она совсем замерзла. Подходит. Ну почему он такой огромный? Марианне кажется, что она бы маялась меньше, будь он маленький и тщедушный. Хотя это тут ни при чем. Он опирается руками о стену, по обе стороны от ее лица. Будто чтобы упрочить ее. Всем телом прижимается к ней. — Ты по-прежнему согласна, Марианна? Настал момент сделать правильный выбор. Снова прикоснувшись к наркотику, она больше не сможет без этого обходиться. Сейчас, лицом к лицу с ним, такой исход не кажется очевидным. Она десятки раз проигрывала в голове эту сцену. Зубрила текст. Теперь пришло время представления. — Это зависит, — отвечает она, — от того, чего именно ты хочешь. Она припоминает фразы. Главное, не упустить ни слова, ни запятой. Что-то забудешь — и содержание договора изменится. — Ты знаешь, чего я хочу! — улыбается он. Улыбается, будто уже получил свое. — Есть вещи, которые я отказываюсь делать, — уточняет она. В отроческие годы Марианна думала о любви, о сексе тоже. Но и представить себе не могла, что станет обсуждать с мужчиной столь гнусные подробности. Она перебирала в уме все профессии. Все виды будущего. Только не думала, что станет тюремной шлюхой. — Я слушаю тебя, Марианна… Она прочистила горло. Ей как-то до странности неловко говорить о таких вещах. Ведь она в грязи по самую шею. А он и башмаков не запачкает. Она делает глубокий вдох. Уходит от его магнетического взгляда, закуривает сигарету. — Никакой содомии, — наконец выговаривает она. Ничего, что от одного только слова ей дурно. Это нужно было высказать. Изложить. Потому что это — никогда. Даже за тонну героина. Он скрестил руки на груди, прислонился к стене. Явно забавляется. — О’кей! В любом случае это не мой стиль… Вот черт! Для него даже и нет никакой потери. — И еще, ты должен надевать колпачок… — Я же не совсем дебил! У меня нет намерения заделать тебе малыша, Марианна! Это все? Ты закончила? — Уф… Нет. Это будет сколько раз? — Может, ты также хочешь знать, сколько времени каждый раз? Включить хронометр?