Марианна переплела пальцы, стала хрустеть суставами. Воспользовавшись паузой, Мишлен выложила на стол пакет. Нищенский набор: зубная щетка, мыло, гигиенические прокладки, шампунь, гель для душа, зубная паста. Необходимый минимум, любезно предоставляемый тюремной администрацией тем, у кого ничего нет. Марианне даже пришлось затронуть свои жалкие сбережения. Смешную сумму, оставшуюся у нее на счету. Купить ту или иную безделицу и две пачки сигарет: Даниэль требовал делать это ежемесячно, чтобы надзирательницы ничего не заподозрили. Как будто не видно, что она курит по пачке в день! Не важно: все-таки создается иллюзия. Марианна глаз не сводила с Соланж, пока Мишлен снова горбилась над своей тележкой. — Надзиратель, не могли бы вы поставить на вид щедрому налогоплательщику, что он забыл «Шанель номер пять»? — Ты и вправду воняешь, но тут никакие духи не помогут. — Снова ошибка, надзиратель! Это не от меня воняет в камере вот уже… — Она взглянула на свой старый будильник. — В точности две минуты и тридцать секунд! — Давно карцер не навещала, да? Недели две как минимум… — Ага, две недели, точнехонько. С математикой у вас лучше, чем с грамматикой! — Кажется, ты по карцеру соскучилась, де Гревиль! Но я могу тебе это устроить, раз припекло… — Просто Гревиль. — Тебе бы пойти помыться, — съязвила Соланж, нацепив похабную улыбочку. — Но никаким мылом не смоешь кровь, которая на твоих руках! Прицельный удар. Если палить все время из пушки, какой-нибудь снаряд обязательно попадет. Марианна подошла ближе, Мишлен отвернулась. Мол, ничего не видела. Расстояние между женщинами сократилось до нескольких сантиметров. Марианна прошептала еле слышно: — Продолжай меня доставать — и когда-нибудь от моих рук запахнет твоей кровью… — Я и не таких крутых обламывала! — Круче меня нет никого. Даже твои тюремные шлюхи не круче меня… Они по-прежнему говорили тихо. Соланж попятилась, будто так и надо. Но показала острые клыки. И яду полный рот. — Вечером приму горячую ванну, пойду в ресторан со своим мужиком… А после мы… — Ты себе мужика нашла? Как только умудрилась? Прельстила жалованьем, которое тебе ежемесячно выплачивает налогоплательщик, чтобы ты тут с заключенными играла в гестапо? — Кто-то ведь должен посвятить себя тому, чтобы держать всякую сволочь в клетках! За это налогоплательщики готовы платить, уж поверь… Марианна расхохоталась: — Вы правы, надзиратель! Самоотверженность — это прекрасно! Вы истинная сестра милосердия! Маркиза расстреляла почти всю обойму. Но оставался один патрон. — Мне очень жаль, но сегодня утром у меня не будет времени вывести тебя во двор… Страшная месть. По распорядку полагалась часовая прогулка. Однако Жюстина частенько выводила Марианну еще на час, утром, вдобавок к послеполуденному променаду. Но от Маркизы не дождешься. Ключи заскрежетали в замочной скважине, терзая слух Марианны, и та в отместку пнула бронированную дверь… Непрошибаемую. Не то что я. Она бросилась на койку, и взгляд заскользил по привычному кругу. Потолок, стены, пол, тюфяк на верхнем ярусе… Снова потолок. Потом — руки, в них Марианна долго всматривалась. Зачем я убивала? * * * 11:09. Поезд уже удалялся. Почему он всегда проходит так быстро? Марианна лежала с закрытыми глазами. Чтобы удержать в голове эту песню свободы. Пусть снова и снова звучит. Образы возвращались сплошным потоком, но очень четкие… …Они бредут по перрону, ищут свое купе. — Ну что, долго еще? — спрашивает Тома. — Вагон тринадцать, места четырнадцать и пятнадцать… Несложно запомнить! Чертова дюжина и еще две цифры! Они заходят в купе, Марианна садится у окна; на перроне какая-то пара стоит, обнявшись, и никак не может расстаться, хотя обратный отсчет уже начался. Они целуются и целуются, сжимают друг друга в объятиях, почти растворяясь один в другом. Марианна как зачарованная смотрит на них. — Что с тобой, детка? Она вздрагивает. Улыбается. Берет Тома за руку, шепчет ему: — Взгляни на них… Он смотрит на двух влюбленных, слившихся воедино, и хохочет: — Кто-то из двоих пропустит поезд! — Им не следует разлучаться… Тем хуже для поезда… Тома закуривает, открывает кока-колу. Вдруг женщина на перроне хватает свою сумку, отступает на шаг. Марианне не верится. Кокон любви разорвался. Этот разрыв она чувствует в глубине тела. Со всей силы сжимает руку Тома: — Она садится в поезд! — Ну разумеется! Зачем же еще, по-твоему, она сюда явилась?! Вот она уже идет по коридору, останавливается в нескольких метрах от Марианны и Тома. Плачет. Марианна тоже. — Что с тобой стряслось, детка? — Ничего… Я плачу от радости. Я так счастлива ехать с тобой далеко-далеко… — Я тоже… Вот увидишь, теперь все будет хорошо. Ты скоро забудешь этих двух говнюков! Состав дергается, трогается с места. Марианна не сводит глаз с мужчины, что остался на перроне. Он тоже плачет. Хочется крикнуть той женщине, чтобы она сошла, чтобы снова прижалась к нему. Никто не вправе причинять себе такую боль. Ничто не стоит такой жертвы. Ничто… Перрон остался позади, и мужчина тоже. Марианна спрашивает: — Думаешь… думаешь, мы когда-нибудь полюбим друг друга вот так? …Марианна открывает глаза. Поезд давно уехал. Теперь у нее есть ответ на тот вопрос. Нет, они никогда так не любили друг друга. Может быть, не успели. А может быть, и со временем ничего бы не изменилось. Как знать? Каждый раз в лоне ее раскрывалась рана. Боль неизменная, неодолимая, несмотря на горькие годы в тюрьме. Зачем я убивала? Суббота, 9 апреля Маркиза сдержала слово. Моника Дельбек, старший надзиратель, уже стояла у порога камеры. — Мадемуазель де Гревиль, поскорей, пожалуйста! Голос резкий, прямо в ушах звенит. Говорит она всегда властным тоном, но никогда не свирепеет по пустякам. Марианна, привыкшая к таким стремительным перемещениям, собирала пожитки; главное — не забыть ничего из официально разрешенного: сигареты, один-два романа, шерстяной свитер, весь в прорехах, косметичка с туалетными принадлежностями, на дне которой хорошо припрятано все необходимое для улета. И будильник, разумеется, чтобы нить времени не оборвалась. Мадам Дельбек, такая же несокрушимая, как решетка на окне, в нетерпении раскручивала, словно лассо, пару наручников. Марианна выставила свой жалкий скарб в коридор. Даниэль вышел из тени, как хищник из логова. Он никогда не упускал такого случая, разве если у него бывал выходной. Даниэль открыл косметичку, сделал вид, будто проверяет содержимое. Зная, где она прячет дурь, перебрал туалетные принадлежности. — Все чисто, ничего запрещенного, — заключил он, выпрямляясь. Дельбек с Марианной вернулись в камеру для назначенного распорядком шмона. Даниэль остался в коридоре и, чтобы убить время, насвистывал: это неизменно действовало Марианне на нервы. — Что ж, мадемуазель, разденьтесь… Вот высшее, почти ежедневное унижение. Предстать голышом перед вертухайкой, нагнуться вперед и кашлять. Хотя с Дельбек процедура слишком далеко не заходила. Было очевидно, что ей тоже это ничуть не нравится. Не то что Маркизе. С ней — совсем другая история…