Совместима ли национальная идентичность с ускоренной миграцией Национальная идентичность — вещь ценная и в то же время допустимая. Но угрожает ли ей иммиграция? На этот вопрос едва ли можно дать четкий ответ. Иммиграция не обязательно подрывает ощущение единой идентичности, но это может произойти. Очевидно, что ассимиляция и слияние потенциально совместимы с сохранением ярко выраженного чувства общей национальной идентичности. Согласно логике ассимиляции коренное население должно «продвигать» свою нацию, приветствуя мигрантов и приобщая их к своей культуре. Такая роль не только не противоречит гордости за свою идентичность, но и укрепляет эту гордость. Именно такая модель работала в США на протяжении большей части их истории: американцы гордились своей нацией, а иммиграция укрепляла свойственное им представление о своей исключительности. Аналогичным образом французы уже более столетия «продвигают» свою национальную культуру, и выясняется, что крупномасштабная миграция вполне совместима с чувством гордости за свою нацию. Проблемы, связанные с ассимиляцией и слиянием, носят практический характер. Как было показано в главе 3, чем ниже темп абсорбции, тем выше темп миграции. Кроме того, на темп абсорбции отрицательно влияет величина культурной дистанции между мигрантами и коренным населением. Наконец, темп абсорбции может снижаться по мере того, как совершенствование международных коммуникаций облегчает мигрантам поддержание регулярной связи со своим родным обществом. Соответственно, для того чтобы ассимиляция и слияние продолжались, следует использовать тонкие методы контроля за темпом миграции, которые бы учитывали ее состав. Ни коренное население, ни мигрантов невозможно принудить к интеграции, но к коренному населению должно предъявляться требование о том, чтобы все его организации были открыты для мигрантов, в то время как мигрантам, возможно, придется соблюдать требования, связанные с обучением местному языку и географией расселения. Иные проблемы встают в том случае, если взят курс на сохранение культурной обособленности мигрантов. Он не так хорошо сочетается с сохранением общего чувства национальной идентичности, как ассимиляция и слияние. Такой подход почти ничего не требует от мигрантов: вместо того чтобы менять одну национальную идентичность на другую, они просто могут добавить к своим прочим характеристикам новое гражданство. Но если коренное население низводится до статуса лишь одной из нескольких культурных «общин», то какую идентичность оно получит? Если бангладешцы, проживающие в Англии, станут «бангладешской общиной», а сомалийцы — «сомалийской общиной», то коренное население почти неизбежно станет «английской общиной». Но таким образом мы утратим чувство единой национальной принадлежности: перед нами открывается роскошная дорога к «Англии для англичан». Если коренное население присваивает национальный идентификатор, то каким термином нам обозначать жителей страны, вместе взятых? Еще более сомнительна та роль, которую логика культурного размежевания отводит коренному населению. Согласно преобладающему официальному подходу, коренным жителям прежде всего внушают: «Не будь расистом», «Уступи дорогу» и «Учись уважать другие культуры». В таком виде все это звучит несколько унизительно. В результате коренное население может «уйти в оборону»: от коренных британцев, принадлежащих к рабочему классу, нередко можно услышать горькое «Ведь были же хорошие времена». Но такая невдохновляющая роль, отведенная коренному населению — не единственная, которую допускает принцип культурной обособленности. Коренное население в рамках этого подхода может получить и более позитивную роль. Например, не исключено, что многие отдельные национальные общины, сосуществуя на одной и той же территории, могут стать первопроходцами движения к будущей «глобальной деревне». Коренное население, выбирая подобную стратегию для своей страны, становится авангардом такого будущего. Согласно данной логике нация воплощает в себе набор этических принципов равенства между общинами, проявляющихся в системе юридических прав и обязанностей, которыми наделены все в равной степени. Коренное население делится с приезжими именно этими глобальными ценностями, а не своей культурой. В Великобритании официальные круги ближе всего подошли к насаждению такого подхода, когда по инициативе тогдашнего премьер-министра Гордона Брауна была предпринята попытка ответить на вопрос: «Что значит быть британцем?». Поскольку сам Браун демонстративно причислял себя к шотландцам, но нуждался в голосах англичан, во всем этом присутствовал определенный комический аспект. Очевидный ответ — «Быть британцем означает быть шотландцем, англичанином, валлийцем или североирландцем» — исключался, а официальный ответ сводился к тому, что жителей Великобритании отличают преданность демократии, стремление к равенству и прочие симпатичные свойства, обычно ассоциирующиеся со Скандинавией. При всей привлекательности такого представления на следующих выборах партия Брауна получила самую низкую в истории долю голосов коренного населения. Короче говоря, если сама миграция и не отменяет существования наций, то дальнейшее ускорение миграции в сочетании с политикой мультикультурализма в потенциале угрожает их жизнеспособности. Абсорбция мигрантов оказалась более сложным делом, чем предполагалось. Такой альтернативный подход, как сохранение культурной обособленности, работает вполне хорошо в том, что касается решения задачи-минимума — поддержания социального мира между группами, — но он может оказаться неэффективным с точки зрения таких более важных задач, как организация сотрудничества и перераспределения в их пределах. Имеющиеся у нас факты говорят о том, что дальнейшее возрастание разнообразия в какой-то момент может поставить эти важнейшие достижения современного общества под угрозу. Глава 12 Как привести миграционную политику в соответствие с ее целями Вопреки предрассудкам ксенофобов, факты не подтверждают мнения о том, что миграция оказывает весьма существенное неблагоприятное воздействие на коренное население принимающих ее стран. Но с другой стороны, что бы ни говорили те, кто называет себя «прогрессивными людьми», факты приводят нас к выводу о том, что при отсутствии эффективных мер контроля миграция очень быстро ускорится до такой степени, что начнет отрицательно сказываться и на коренных жителях принимающих ее стран, и на оставшемся населении беднейших стран мира. Да и сами мигранты, даже будучи непосредственными получателями «бесплатных завтраков», которые приносит более высокая производительность труда, несут явно серьезные психологические издержки. Таким образом, миграция влияет на самые разные группы, но на практике ее способна контролировать только одна из них: коренное население принимающих ее стран. Как должна поступать эта группа — действовать в своих собственных интересах или учитывать интересы всех прочих групп? Право контролировать миграцию Утверждать, что контроль над миграцией — вещь этически недопустимая, можно только с диких берегов либертарианства и утилитаризма. Крайнее либертарианство отказывает государству в праве ограничивать личные свободы — в данном случае свободу передвижения. Универсалистский утилитаризм стремится к максимизации мировой пользы любыми средствами. Согласно этому подходу наилучшего результата мы добьемся в том случае, если все население мира переберется в ту страну, в которой достигнута самая высокая производительность труда, а остальной мир опустеет. В придачу к этой массовой миграции было бы хорошо, если бы Робин Гуд ограбил всех богачей мира и раздал бы их деньги всем бедным людям, хотя экономисты обратились бы к нему с призывом не уничтожать своими грабежами стимулы к труду. Очевидно, что ни та ни другая философия не может дать нам этических рамок, которые бы захотело использовать демократическое общество при рассмотрении вопросов миграционной политики. Собственно, от всех этих идей можно было бы отмахнуться как от подростковых фантазий, если бы они не служили этической основой для стандартных экономических моделей миграции. Зачем кому-то нужно право контролировать миграцию? Чтобы ответить на этот вопрос, попробуем довести до предела логику неограниченной миграции. Как мы уже видели, право на свободное переселение может привести к тому, что некоторые бедные страны обезлюдеют, а в некоторых богатых странах мигранты составят большинство населения. Ни утилитариста, ни либертарианца такая возможность не обеспокоит: пусть Мали опустеет, ну и что с того? Люди, которые привыкли считать себя малийцами, наладят свою жизнь в другом месте и будут жить намного лучше. Если преобладающим населением Анголы станут китайцы, а преобладающим населением Англии — бангладешцы, то это изменение совокупной идентичности не будет иметь никаких последствий: индивидуумы вправе идентифицировать себя так, как им угодно. Но большинству людей такой исход не понравится. В экономике окружающей среды существует понятие «экзистенциальной ценности»: допустим, вы никогда не видели панды, но ваша жизнь становится богаче от осознания того, что она обитает где-то на планете. Поэтому мы стремимся не допустить, чтобы какие-либо растения или животные вымерли. Экзистенциальной ценностью — по-видимому, намного большей, чем виды живых организмов, — обладают и общества, причем в глазах не только их членов, но и других людей. Американские евреи ценят существование Израиля, пусть даже им никогда не доведется там побывать. Точно так же и миллионы людей по всему миру ценят Мали — древнее общество, построившее город Тимбукту. Ни Израиль, ни Мали невозможно сохранить в законсервированном виде: это — живые общества. Но Мали должно развиваться, а не пустеть. Проблема малийской бедности не получит удовлетворительного решения, если все жители Мали станут процветающими гражданами каких-то других стран. Аналогичным образом, если Ангола станет еще одной китайской провинцией, а Англия — еще одной провинцией Бангладеш, это будет означать ужасную потерю для глобальной культуры. Вполне обоснованным этическим ограничением для миграционной политики является золотое правило — не делай другим того, чего не желаешь себе. Так, если мы объявляем неограниченную миграцию нравственным принципом, лежащим в основе, скажем, иммиграции африканцев в США, то этот же принцип должен лежать и в основе иммиграции китайцев в Африку. Однако большинство африканских обществ по вполне разумным причинам относятся к идее неограниченной иммиграции с крайней опаской. Африканцам уже приходилось жить под пятой у других народов, и они не захотят повторения, пусть даже осуществленного силой чисел, а не силой пушек. На практике даже те экономисты, которые предсказывают, что свободное перемещение рабочей силы из одной страны в другую принесет миллиарды долларов, не выступают за неограниченную миграцию в буквальном смысле слова. Они ссылаются на эти миллиарды как на аргумент в пользу некоторого ослабления существующих ограничений на миграцию. Но как всегда, там, где кончаются ограничения, найдется никем не востребованная экономическая выгода; и поэтому не стоит оставлять без объяснения вопрос о том, почему такой шаг может оказаться разумным. Сущность страны не сводится к ее физической территории. Различие в доходах между богатыми и бедными обществами вытекает из различия между их социальными моделями. Если бы в Мали была создана и сохранялась в течение нескольких десятилетий такая же социальная модель, как во Франции, то и уровень дохода в этой стране был бы близок к французскому. Сохранение различий в доходе не связано с различиями в географии. Разумеется, эти различия играют свою роль: Мали — засушливая страна, не имеющая выхода к морю, и оба эти фактора препятствуют ее экономическому развитию. Но в иных обстоятельствах оба они не были бы такой большой помехой. Отсутствие выхода к морю серьезно усугубляется тем фактом, что в соседних с Мали странах социальные модели не менее дисфункциональны: война, ныне бушующая в Мали, — прямое следствие краха режима в соседней Ливии. Засушливость усугубляется сильной зависимостью страны от сельского хозяйства: эмират Дубай — страна, еще больше страдающая от нехватки пресной воды, но она создала у себя процветающую экономику услуг, для которой это не представляет проблемы. Решающее значение имеет функциональность социальных моделей, но она не возникает сама по себе, складываясь в течение десятилетий, а порой и столетий социального прогресса. Такие социальные модели фактически представляют собой часть общей собственности, наследуемой теми, кто рождается в богатых обществах. Но из того, что эта собственность находится в обладании у всех членов данного общества, не следует, что она должна быть доступна для всех остальных: в нашем мире полным-полно подобных «клубных» благ. Однако даже если большинство людей готово признать, что граждане данной страны обладают определенным правом на то, чтобы ограничивать въезд в нее, подобные права носят ограниченный характер, а кроме того, одни общества имеют меньше прав на эксклюзивность, чем другие. Если страна отличается чрезвычайно низкой плотностью населения, то право не пускать к себе посторонних начинает попахивать эгоизмом. Если коренные жители страны сами недавно произошли от иммигрантов, то жесткие ограничения на иммиграцию становятся совсем неуместными. Тем не менее, как ни странно, именно страны, входящие в число недавно заселенных или слабозаселенных, нередко вводят наиболее строгие ограничения на иммиграцию: в этом отношении выделяются Канада, Австралия, Россия и Израиль. Канада и Австралия — страны, еще недавно бывшие иммигрантскими обществами, и вдобавок по-прежнему имеющие очень низкую плотность населения[134]. Тем не менее именно они одними из первых ввели высокий образовательный ценз для иммигрантов и предпринимают шаги к тому, чтобы дополнить балльную систему собеседованиями, направленными на оценку других качеств иммигрантов. Россия освоила обширные и незаселенные территории Сибири лишь в XIX веке. Они имеют протяженную границу с Китаем — одной из самых густонаселенных стран в мире. Однако одним из ключевых принципов российской политики является недопущение китайцев в Сибирь. Израиль — еще более молодое иммигрантское общество. Но при этом иммиграция в Израиль настолько затруднена, что даже эмигранты из числа его коренных жителей не имеют права на возвращение. Даже в густонаселенных странах с давно сложившимся коренным населением некоторые правила, регламентирующие иммиграцию, носят откровенно расистский характер и потому недопустимы. В других случаях эти правила негуманны. Все достойные общества признают право на спасение, в первую очередь распространяющееся на тех, кто ищет убежища. Обязанность спасать людей встает перед некоторыми странами самым буквальным образом. Австралия в наши дни превратилась в настоящую землю обетованную для иммигрантов. Благодаря глобальному буму в торговле минеральными ресурсами ее экономика процветает; согласно глобальному исследованию уровня счастья, австралийцы — самые счастливые люди на Земле. Австралия отнюдь не перенаселена: на всем материке насчитывается всего лишь 30 миллионов жителей, и почти все они — потомки недавних иммигрантов. Иммигрантом является сама австралийский премьер-министр. Неудивительно, что в Австралию стремятся люди из перенаселенных и бедных стран, но австралийское правительство ввело жесткие ограничения на легальную иммиграцию. Разрыв между мечтами и юридическими реалиями привел к созданию рынка организованных нелегальных перевозок. Предприниматели продают места на крохотных суденышках, направляющихся в Австралию. Все это приводит к вполне предсказуемым трагическим итогам. Те, кто оплачивает нелегальный переезд, никак не защищены от обмана и некомпетентности: суда тонут, а вместе с ними — и люди. В настоящее время в Австралии идут бурные дебаты на тему о том, насколько далеко простираются обязанности австралийцев по спасению этих несчастных. Налицо очевидная дилемма, представляющая собой разновидность того, что экономисты скромно именуют «моральными рисками»: если человек, сев на старую посудину, ставит себя в положение, из которого его придется спасать, впустив его в Австралию, то на старые посудины будет садиться все больше и больше людей, злоупотребляя обязанностью спасать их. Это не освобождает австралийцев от обязанности приходить на помощь погибающим: по самой своей природе к этой обязанности неприменима избавительная оговорка. Но если австралийцы имеют право ограничивать въезд в страну, то у них есть право и на то, чтобы не связывать спасение с последующей выдачей вида на жительство. Сейчас австралийцы проводят новую политику: они не впускают спасенных людей на австралийскую территорию и отказывают им в каких-либо преимуществах по сравнению с другими претендентами на получение въездных виз. Более жесткое, но в то же время, вероятно, более гуманное предложение сводится к тому, чтобы отводить задержанные суда в тот порт, из которого они вышли. Однако совсем не факт, что игра между полными надежд иммигрантами и властями на этом кончится. Мигранты могут в буквальном смысле притвориться немыми и уничтожить свои бумаги, чтобы власти не смогли определить, откуда они родом и из какой страны отплыли. По сути, они поднимают ставки: спасая меня, вы берете на себя обязательства, от которых сможете освободиться, только выдав мне вид на жительство. Подобное сознательное злоупотребление обязанностью приходить на выручку повлечет за собой эквивалентный и в то же время соразмерный ответ, который не обязательно будет включать в себя получение мигрантами того, чего они хотят. Миграция — это частное деяние, решение о котором в первую очередь принимает сам мигрант при возможном участии его семьи. Однако это частное решение влечет за собой определенные последствия, которые оказывают влияние как на общество, принимающее мигранта, так и на его родное общество, но не учитываются мигрантом. Подобные последствия, которые экономисты называют экстерналиями, в потенциале ущемляют права других людей. Публичная политика вправе учитывать эти последствия, игнорируемые самими мигрантами. Поэтому власти стран, принимающих мигрантов, имеют право ограничивать миграцию, но эти ограничения влияют на три отдельные группы: самих иммигрантов, тех, кто остался в их родных странах, и коренное население стран, принимающих мигрантов. Миграционная политика должна принимать в расчет интересы всех этих групп. Ловкость рук, позволяющая экономистам-утилитаристам лихо объединять эти группы в одну и получать чистую прибыль величиной в сотни миллиардов долларов, совершенно неоправданна. То же самое относится и к ксенофобской заботе исключительно о коренном населении: несмотря на то что внимание к другим людям явно ослабевает при пересечении границы, оно все же не исчезает совсем. Участники ожесточенных дебатов между ксенофобами и «прогрессистами» пытаются дать ответ на некорректный вопрос: миграция — это благо или зло? С точки зрения политики важно совсем не это, а вероятные предельные последствия миграции в том случае, если она продолжит ускоряться. При ответе на этот вопрос существенную роль играют три аналитических строительных блока, обозначенные в разных частях нашей книги. Настало время свести их воедино. Мигранты: принцип ускорения Первый строительный блок связан с мигрантами и с принимаемыми ими решениями. Его суть состоит в том, что если законную силу будут иметь только децентрализованные решения потенциальных мигрантов, то миграция станет ускоряться до тех пор, пока бедные страны не лишатся значительной части своего населения. Этот принцип вытекает из двух бесспорных свойств миграции. Одно из них состоит в том, что при заданном разрыве в доходах миграция будет упрощаться, а соответственно, и ускоряться по мере роста диаспоры. Фредерик Докье, в настоящее время являющийся самым видным исследователем миграционных процессов, называет это обстоятельство наиболее мощным единичным фактором из всех, что влияют на миграцию[135]. Другое бесспорное свойство миграции заключается в том, что она оказывает лишь незначительное и даже неоднозначное воздействие на разрыв в доходах. Пока иммиграция не становится массовой, она не влечет за собой существенного снижения доходов; даже массовая эмиграция не вызывает их значительного роста. Первоначальный разрыв в доходах настолько велик, что если бы эмиграция была единственной уравновешивающей силой, то она бы продолжалась десятилетиями и сопровождалась бы переселением колоссального числа людей. Сам по себе принцип ускорения выводится из этих особенностей миграционного процесса как такового. Однако на практике ускорение усугубляется двумя другими процессами, идущими в бедных странах: ростом доходов и ростом образовательного уровня. В пределах соответствующего диапазона рост доходов обычно влечет за собой повышение темпов миграции, несмотря на то что он сокращает разрыв в доходах. Это происходит из-за того, что рост доходов облегчает первоначальные инвестиции в миграцию: по-настоящему бедным людям миграция недоступна. Из роста образовательного уровня следует, что требованиям каждого конкретного образовательного ценза, используемого как критерий в миграционной политике, будет отвечать все большее число людей. Отсюда вытекает то, что если ускорение миграции не будет компенсироваться периодическим ужесточением требований, предъявляемых к мигрантам, то темп миграции и размер диаспоры будут возрастать до тех пор, пока страна — источник миграции не лишится большей части своего населения. Те, кто остался дома: золотая середина Второй строительный блок связан с теми, кто остался дома, и касается образования и денежных переводов от мигрантов. Эмиграция разными способами воздействует на тех, кто остался на родине, но наиболее очевидным и, возможно, наиболее важным является ее влияние на количество образованных людей в данной стране и на поступления, приходящие от мигрантов. И то и другое было хорошо изучено лишь в самые последние годы, и эти исследования принесли неожиданные результаты. Эмиграция образованных людей не обязательно ведет к истощению их количества. Напротив, при умеренных темпах миграции, определяемых другими характеристиками данного общества, эмиграция может дать чистый выигрыш — приток талантов. Но если в Китае и Индии вследствие особенностей этих стран миграция естественным образом не превышает темпов, при которых происходит приток талантов, то темпы эмиграции из многих небольших бедных стран настолько высоки, что приводят к оттоку человеческого капитала, и без того чрезвычайно дефицитного. Хуже того, эмиграция самых незашоренных лишает страну тех самых навыков, в которых она больше всего нуждается для того, чтобы адаптироваться к современности. Аналогичным образом в отсутствие миграции поступления от мигрантов будут нулевыми, и потому очевидно, что умеренная эмиграция ведет к росту поступлений и тем самым приносит пользу тем, кто остался дома. Но по достижении некоего уровня эмиграция превращается из источника поступлений в их альтернативу. Таким образом, в некий момент взаимосвязь между темпом миграции и ее влиянием на образовательный уровень и величину поступлений изменится с положительной на отрицательную. График этой зависимости достигает максимума, после чего начинает снижаться. Судя по наблюдаемым фактам, в большинстве маленьких бедных стран этот пик, вероятно, уже пройден даже при нынешних темпах эмиграции. Из этого следует, что с точки зрения тех, кто остался дома, существует золотая середина — умеренная эмиграция, при которой стимулы к получению образования и величина поступлений совместно достигают максимума. Самой полезной миграцией является не переселение в другую страну, а временный отъезд с целью получения высшего образования. Он не только увеличивает количество образованных кадров, в которых отчаянно нуждается страна; помимо этого, студенты усваивают функциональные политические и социальные нормы принимающей их страны. Более того, по возвращении они передают эти нормы большому числу по-прежнему малообразованных людей. Но власти стран — источников миграции не контролируют ни темп эмиграции, ни темп возврата мигрантов, и потому зависят в этом отношении от мер контроля, используемых властями стран, принимающих мигрантов. Коренное население и мигранты: вынужденный компромисс Третий строительный блок касается коренного населения стран, принимающих мигрантов. Отчасти он связан с непосредственным экономическим воздействием миграции, а отчасти с ее социальным воздействием: речь идет о таких факторах, как разнообразие, доверие и перераспределение доходов. Как и в случае влияния на тех, кто остался дома, так и в данном случае миграция влечет за собой самые разные последствия, но вышеупомянутые, вероятно, являются самыми важными и в потенциале могут оказаться наиболее долговременными. Непосредственное экономическое влияние миграции на уровень заработков зависит от ее масштабов. При умеренных темпах миграции она, как правило, оказывает скромное положительное воздействие на заработки в краткосрочном плане и нулевое — в долгосрочном. Если миграция продолжит ускоряться, то в игру вступят фундаментальные экономические силы, которые вызовут существенное снижение заработков. Даже при умеренных темпах миграции она отрицательным образом скажется на коренном населении принимающих ее стран вследствие ее влияния на распределение таких публично предоставляемых дефицитных благ, как социальное жилье, а при ускорении темпов миграции это воздействие окажется еще более пагубным. Другие последствия — такие как перенаселенность и усугубление цикла бумов и спадов — могут оказаться важными в конкретном контексте. Миграция влечет за собой рост социального разнообразия. Последнее обогащает экономику, открывая новые подходы к решению проблем, и позволяет получить от жизни больше удовольствия. Но в то же время, подрывая взаимное внимание, разнообразие уничтожает бесценные плоды сотрудничества и щедрости. Пагубные последствия разнообразия усугубляются в том случае, когда мигранты сохраняют привязанность к дисфункциональным социальным моделям, существующим в их родных странах. Все это вызывает необходимость искать компромисс между выгодами и издержками разнообразия. При поисках этого компромисса необходимо знать, как именно на этих выгодах и издержках сказывается рост разнообразия. Выгоды данного разнообразия, вероятно, подвержены снижению отдачи, что наблюдается и в случае других видов разнообразия. Иными словами, по мере роста разнообразия его позитивные последствия становятся все менее заметными. Напротив, издержки умеренного разнообразия, скорее всего, будут ничтожными, но не исключено, по достижении некоего уровня дальнейший рост разнообразия станет препятствием для сотрудничества и будет подрывать готовность к перераспределению доходов. Таким образом, издержки разнообразия, вероятно, будут возрастать все более высокими темпами. Соответственно, в какой-то момент инкрементальные издержки разнообразия почти наверняка превысят его инкрементальные выгоды. Поэтому когда речь идет о разнообразии, следует задаваться не вопросом о том, хорошо ли оно (как считают прогрессисты) или плохо (как утверждают ксенофобы), а вопросом о том, какая степень разнообразия оптимальна. К сожалению, уровень развития общественных наук в настоящее время еще слишком низок для того, чтобы мы могли оценить, в какой момент разнообразие начнет приносить серьезные издержки. С одной стороны, исходя из этого невежества, можно делать вывод о том, что данные опасения сильно преувеличены. С другой стороны, их можно воспринимать и как вполне законный повод для беспокойства. К сожалению, окончательный вердикт, согласно предсказанию Джонатана Хайдта, будет с большой вероятностью определяться вашей нравственной позицией, а не степенью вашей готовности к риску. При принятии решений в сфере миграционной политики нехватка фактов вступает в столкновение с сильными эмоциями. Но все-таки попробуйте хотя бы ненадолго остаться беспристрастными. Политический пакет Теперь попробуем свести все три наших строительных блока воедино. Они несут в себе идею об ответственности властей стран, принимающих мигрантов. Темп миграции зависит как от личных решений потенциальных мигрантов, так и от политики, проводящейся этими властями. Если учитывать лишь решения мигрантов, темпы миграции будут расти и превысят тот уровень, при котором миграция максимально выгодна тем, кто остался дома. Кроме того, она преодолеет и тот рубеж, за которым перестанет быть выгодной для коренного населения принимающих ее стран. Нельзя допускать, чтобы единственным фактором, влияющим на миграцию, оставались решения самих мигрантов; она должна контролироваться властями. Однако миграционная политика неизбежно сталкивается со всевозможными сложностями. Она должна учитывать эти сложности, чтобы отвечать поставленным перед ней целям. Уровень исследований в настоящее время еще не позволяет дать уверенный ответ на многие вопросы. Между тем официальные лица теряют доверие простых граждан, которые не слышат от них ничего, кроме непрерывных заявлений об отсутствии причин для беспокойства: можно вспомнить вопиюще ошибочную оценку вероятных масштабов миграции из Восточной Европы, сделанную британским Министерством внутренних дел. Но если только мы не покончим с существующими табу и не добьемся того, чтобы параметры будущей миграционной политики были понятны широким кругам общественности, подобные исследования даже не начнутся. В главе 5, в ходе разговора о так называемой политической экономии паники, я в общих чертах предсказал возможные ошибки миграционной политики в типичном богатом обществе. Сейчас же я собираюсь вернуться именно к тем условиям, из которых вытекают эти неприятные политические последствия, и дать иной прогноз. Как и в случае политической экономии паники, возьмем такую первоначальную конфигурацию функции миграции и графика диаспоры, при которой равновесие недостижимо. В отсутствие мер контроля миграция и диаспора будут возрастать неограниченно. Однако предположим, что вместо того, чтобы дать миграции ускоряться вплоть до достижения момента политической паники, правительство страны, принимающей мигрантов, возьмет на вооружение пакет политических мер, предусматривающих установление потолков, отбор мигрантов, интеграцию диаспор и легализацию нелегальных иммигрантов. Потолки Задача-минимум миграционной политики состоит в том, чтобы не дать темпам миграции вырасти до уровня, при котором она начнет причинять ущерб как тем, кто остался жить в бедных странах, являющихся источником миграции, так и коренному населению стран, принимающих мигрантов. В настоящий момент миграция еще не причиняет такого ущерба, и потому необходимость в принятии панических мер отсутствует. Но мы должны понимать, что под влиянием фундаментальных экономических сил миграция будет ускоряться и что превентивная политика намного предпочтительнее противодействия тому, что уже свершилось. Вообще я подозреваю, что политический истеблишмент, проводя эффективную превентивную политику, лишит экстремистские партии их нынешней привлекательности в глазах простых граждан и устранит породившие ее условия. Чем может быть оправдано установление потолков? Тем, что за этим шагом стоят как просвещенный эгоизм, так и сострадание. С точки зрения просвещенного эгоизма установление потолков — мера превентивная: этот шаг вызван отнюдь не тем, что миграция уже нанесла чистый ущерб богатым странам. Экономическое обоснование этой меры сводится к тому, что дальнейшее ускорение миграции приведет к снижению заработков у трудящихся из числа коренного населения и к серьезной нехватке общественных благ. Рынки труда в богатых странах на практике не способны неограниченно быстро создавать рабочие места с высокой производительностью труда: к настоящему моменту соответствующие возможности уже почти исчерпаны. При умеренных темпах миграции, наблюдавшихся на протяжении большей части последнего полувека и совпадавших с продолжительным периодом экономического бума, благоприятные факторы позволяли поддерживать прежний уровень заработков и даже обеспечивали их скромный рост. Но действие этих факторов невозможно экстраполировать на случай отсутствия контроля над миграцией. Установление потолков оправданно и с социальной точки зрения, так как дальнейшее ускорение миграции повысит разнообразие до такой степени, что оно разрушит взаимное внимание. Что касается сострадания, следует отметить, что самые нуждающиеся в мире люди — не мигранты из бедных стран. Мигранты по меркам своих родных стран обычно являются зажиточными людьми, потому что издержки миграции делают ее недоступной для самых бедных. Больше всех нуждаются те, кто остается на родине. В этом заключается важная нравственная проблема нашей эпохи, и потакание миграции тут ничем не поможет. Ускорение миграции выгодно для Китая, но не для Гаити, а нас в первую очередь должна заботить ситуация именно в Гаити, а не в Китае. В то время как умеренная миграция облегчила бы положение гаитян, даже нынешние темпы миграции, скорее всего, превышают тот уровень, при котором она приносит им наибольшую пользу. Не исключено, что миграция уже встает на пути гаитян в их попытках вырваться из нищеты. Таким образом, соображения сострадания взывают к более срочным мерам и в то же время к более жестким ограничениям, чем те, что диктуются соображениями просвещенного эгоизма. Итак, и с точки зрения просвещенного эгоизма, и с точки зрения сострадания установление ограничений на миграцию — мера вполне обоснованная. Подобную политику нельзя назвать пережитком давно прошедшей эпохи: ускоряющаяся массовая миграция из бедных стран в богатые — новое и даже еще не вполне заявившее о себе явление, аналогичное глобальному потеплению. Как и в случае глобального потепления, у нас еще не существует адекватной базы данных, которая бы позволила создавать достаточно точные модели, но уже очевидно, что в течение следующих нескольких десятилетий необходимость в мерах контроля будет только усиливаться. Рост обеспокоенности в отношении климатических изменений учит богатые страны заглядывать в будущее и принимать во внимание потенциальный риск углеродсодержащих выбросов. Миграционная политика в этом плане аналогична; более того, оба этих процесса объединяет принципиальная черта: накопление, происходящее после того, как потоки превысят определенный порог. Что касается климатических изменений, аналитики поняли, что безопасный уровень углеродсодержащих выбросов определяется безопасным количеством накопившейся в атмосфере двуокиси углерода. В том, что касается миграции, аналогичной концепцией является безопасный размер неабсорбированной диаспоры. Диаспора — это накопленный запас неабсорбированных мигрантов, и потому именно диаспора служит критерием, позволяющим оценить влияние миграции на разнообразие. Конечной целью миграционной политики должна служить степень разнообразия, а не темп самой миграции. Как и в случае климатических изменений, мы не знаем, насколько большой должна стать неабсорбированная диаспора, чтобы она существенно ослабляла взаимное внимание, на котором держатся богатые общества. Разумеется, ускорение миграции в какой-то момент повлечет за собой и снижение заработков, но ослабление взаимного внимания — более важная угроза, потому что она менее очевидна и, вероятно, проявляется с заметным опозданием. Это делает ее более чувствительной к серьезным политическим ошибкам: если такая проблема возникнет, устранить ее будет очень сложно. Люди по-разному оценивают опасность, связанную с ростом разнообразия, так же, как они не сходятся во мнении о том, на сколько должна вырасти глобальная температура — на три, на четыре или на пять градусов, — чтобы положение стало угрожающим. Но по крайней мере в отношении климатических изменений такая дискуссия ведется. То же самое требуется применительно к диаспорам: какая величина диаспоры может считаться допустимой — 10, 30 или 50 процентов от общей численности населения, — если учитывать и то, что диаспоры, предоставленные сами себе, обычно концентрируются в нескольких городах? В том, что касается климатических изменений, у нас уже есть верные концепции, а кроме того, все шире проводятся соответствующие измерения. В том, что касается миграционной политики, у нас нет ни того ни другого. Если мы установим некий предельный безопасный размер диаспоры, то следующей ключевой величиной, лежащей в основе миграционной политики, станет не темп миграции, а темп абсорбции диаспоры. Принципиальная идея нашей рабочей модели заключалась в том, что устойчивый темп миграции, соответствующий тому или иному конкретному ограничению на размер диаспоры, зависит от того, насколько быстро она абсорбируется коренным населением. Эта скорость может быть самой разной для разных групп иммигрантов и для разных обществ: например, тонганцы в Новой Зеландии абсорбируются намного быстрее, чем турки в Германии. Во многих обществах эти важнейшие величины даже не были толком измерены, и потому на первых порах нам придется пользоваться приближенными значениями, постепенно уточняя их. Такие параметры, как безопасный предельный размер диаспоры и темп ее абсорбции, позволяют нам определить устойчивую предельную величину темпа миграции. Высокий темп миграции совместим со стабильным размером диаспоры только в том случае, если налицо высокий темп абсорбции. И напротив, низкий темп абсорбции совместим со стабильным размером диаспоры только тогда, когда темп миграции остается низким. Этот предельный темп миграции, очевидно, связан с совокупными объемами иммиграции. В том, чтобы определять потолки исходя из совокупных величин, нет ничего скандального: например, в различных лотереях, используемых некоторыми богатыми странами с целью контроля над миграцией, потолки автоматически устанавливаются в зависимости от совокупного количества мигрантов. Однако потолок, о введении которого в настоящее время дискутируют британские политики, определяется как чистый приток иммигрантов минус эмиграция. При этом практически никак не учитывается такая действительно важная величина, как размер диаспоры. Подобный потолок будет иметь значение лишь в том случае, если нас волнует проблема перенаселенности. Сомневаюсь, что преобладающее в современном британском обществе мнение об «избыточности миграции» связано именно с беспокойством по поводу перенаселенности. Скорее всего, оно отражает в себе смутную озабоченность чрезмерным разрастанием неабсорбированных диаспор. Ускорение эмиграции может само по себе стать законным объектом политических мер: оно вредит оставшемуся населению богатых стран из-за оттока квалифицированной рабочей силы. За возможностью проводить различие между совокупной иммиграцией и совокупной эмиграцией следуют и другие важные различия. Ускорение миграции ради заселения слабо освоенных территорий влечет за собой рост диаспоры, в то же время лишая беднейшие страны талантливых кадров. И напротив, ускорение временной миграции, целью которой служит получение высшего образования, не влечет за собой роста диаспоры, дает бедным странам жизненно важные квалифицированные кадры, способствует распространению ценностей и обеспечивает подготовку будущих лидеров. Как говорится в анекдоте о системе центрального планирования в бывшем СССР, план по разведению некоего количества голов скота удалось выполнить, выведя двухголовую корову. Достижение целей миграционной политики путем сокращения числа прибывающих в страну иностранных студентов относится к той же категории решений[136]. Избирательность