Строят планы, строят планы Чандрианы, чандрианы! Коут прикинул, что путешественники провели вместе не больше месяца: достаточно долго, чтобы притереться, но еще не так долго, чтобы начать грызться по пустякам. От них пахло дорожной пылью и лошадьми. Он вдыхал этот запах, точно аромат благовоний. А главное – звуки! Скрип кожи. Мужской хохот. Треск и шипение дров. Кокетливое женское хихиканье. Кто-то даже стул опрокинул. Впервые за долгое время в «Путеводном камне» не было тишины. Или, даже если и была, она сделалась слишком незаметной или слишком хорошо пряталась. Коут находился в самом центре событий – он постоянно пребывал в движении, точно человек, управляющий большим и сложным механизмом. Он говорил, где надо, слушал, где надо, и всегда был готов налить еще, как только попросят. Он смеялся над шутками, пожимал руки, улыбался, смахивал со стойки монеты так, будто ему и впрямь нужны были деньги. А потом, когда настало время петь песни и все спели свои любимые и хотели еще, Коут принялся запевать, стоя у себя за стойкой, и хлопал в ладоши, задавая ритм. В волосах у него сияли отблески пламени, и он спел им «Лудильщика да дубильщика», столько куплетов, сколько никто из них прежде не слышал, и никто не имел ничего против. Несколько часов спустя зал трактира сделался совсем другим: теплым, уютным, гостеприимным. Коут стоял на коленях возле очага, подбрасывая дрова в огонь, как вдруг за спиной у него кто-то спросил: – Квоут? Трактирщик поднял голову и слегка растерянно улыбнулся: – Простите, сэр? Это был один из тех прилично одетых путников. Он слегка пошатывался. – Вы же Квоут! – Коут, сэр, – поправил Коут тем снисходительным тоном, каким матери говорят с детьми, а трактирщики – с пьяными. – Квоут Бескровный! – повторил постоялец с пьяной настойчивостью. – Вы мне сразу знакомым показались, только я никак не мог сообразить, кто вы. Он гордо улыбнулся и многозначительно постучал себя пальцем по носу. – Но тут я услышал, как вы поете, и понял, что это вы. Я ж вас слышал как-то раз в Имре. Чуть все глаза потом не выплакал. Никогда не слыхал ничего подобного, ни прежде, ни потом. Просто сердце разрывалось. Язык у молодого человека заплетался все сильней, но смотрел он серьезно. – Я знал, что это не можете быть вы. Но подумал, что это вы. Несмотря на… Потому что у кого еще такие волосы? Он потряс головой, пытаясь протрезветь, но безуспешно. – Я видел то место в Имре, где вы его убили. У фонтана. Мостовая вся разбр… Он нахмурился, сосредоточился и повторил: – Раз-би-та. Говорят, будто теперь никто не может ее починить. Белобрысый снова помолчал. Сощурился, приглядываясь, – и, похоже, был удивлен реакцией трактирщика. Рыжий расплылся в улыбке: – Так вы говорите, я похож на Квоута? На того самого Квоута? Вы знаете, я и сам так думал! У меня наверху его портрет висит. Помощник мой все меня дразнит за это. Вот не могли бы вы ему повторить то, что только что говорили мне? Коут положил в огонь последнее полено и встал. Но, когда он отходил от очага, нога у него вдруг подвернулась, и он тяжело рухнул на пол, сшибив стул. Кое-кто из гостей кинулся было к нему, но трактирщик уже поднялся на ноги и замахал им, чтобы не беспокоились. – Нет-нет! Все в порядке. Прошу прощения, что я вас напугал. Он улыбался, но видно было, что он действительно сильно ушибся. Лицо у него кривилось от боли, и он тяжело опирался на стул. – Колено мне прострелили по пути через Эльд, три года тому назад. Вот время от времени дает о себе знать… Он поморщился и со вздохом сказал: – А то бы я, конечно, кочевую жизнь нипочем не бросил! Он наклонился и осторожно потрогал неловко выгнутую ногу. Один из наемников заметил: – Я бы припарку положил, а то разнесет ведь. Коут снова пощупал ногу и кивнул: – Да, сэр, пожалуй, вы правы. Он обернулся к белобрысому, который, слегка пошатываясь, стоял у очага: – Можно попросить тебя об одной вещи, сынок? Молодой человек тупо кивнул. – Прикрой малость дымоход, – Коут указал на очаг. – Баст, проводи меня наверх, а? Баст подбежал, закинул руку Коута себе на плечи. Коут тяжело наваливался на него при каждом втором шаге. Они добрели до двери и стали подниматься по лестнице. – Колено, значит, прострелили? – вполголоса осведомился Баст. – Неужели ты действительно так сильно ушибся? – Слава богу, что ты так же легковерен, как и они! – резко ответил Коут, скрывшись с глаз постояльцев. Поднявшись еще на несколько ступенек, он принялся браниться сквозь зубы, при том что колено у него явно было цело и невредимо. Глаза у Баста расширились, потом сощурились. Коут остановился на верхней площадке и протер глаза. – Один из них знает, кто я, – Коут нахмурился. – Ну, подозревает. – Который?! – спросил Баст. В его голосе слышались гнев и тревога. – В зеленой рубахе, белобрысый. Тот, что стоял ближе всех ко мне, у очага. Дай ему что-нибудь, чтобы он уснул. Он уже успел набраться. Если он вырубится, никто и внимания не обратит. Баст ненадолго призадумался: – Левотраву? – Мхенку. Баст вскинул бровь, но кивнул. Коут расправил плечи: – Слушай меня трижды, Баст! Баст моргнул и кивнул снова. Коут заговорил четко и отрывисто: – Я был охранником с городской лицензией от Ралиена. Был ранен, успешно обороняя обоз. Стрелой в правое колено. Три года назад. Летом. Сильдийский купец из благодарности дал мне денег, чтобы открыть трактир. Звали его Деолан. Обоз шел из Пурвиса. Упомяни между делом. Все запомнил? – Слышал тебя трижды, Реши, – официальным тоном ответил Баст. – Ступай. Полчаса спустя Баст принес наставнику миску и заверил его, что внизу все в порядке. Коут кивнул и сухо велел, чтобы до утра его не тревожили. Как только Баст затворил за собой дверь, лицо у него сделалось озабоченным. Он немного постоял наверху лестницы, пытаясь придумать, что можно сделать. Трудно сказать, что именно так сильно тревожило Баста. Коут с виду особо не изменился. Разве что двигался он как-то медлительнее, и та малая искорка, что разгорелась было у него в глазах от сегодняшней суматохи, вновь потухла. На самом деле, это было почти незаметно. На самом деле, может, ничего и не было… Коут сидел у камина и механически поглощал свой ужин, как будто просто запихивал в себя еду. Доев, он остался сидеть, глядя в пространство, не помня ни что он ел, ни каково оно было на вкус. В камине треснуло полено. Коут моргнул и огляделся. Посмотрел на свои руки, одна в другой, лежащие на коленях. Немного погодя, поднял руки и растопырил пальцы, словно грея их у огня. Руки были изящные, с длинными тонкими пальцами. Он пристально глядел на них, как будто ждал, что они что-то сделают сами по себе. Потом опустил их на колени, обняв одной другую, и снова принялся смотреть в огонь. Он сидел и смотрел, равнодушно и неподвижно, пока пламя не прогорело дотла, оставив лишь серую золу да тускло тлеющие угли. Когда он принялся раздеваться, огонь вдруг вспыхнул снова. Алое пламя высветило тонкие линии, которыми было исчерчено его тело, в основном спина и руки. Шрамы были гладкие и серебристые, они разбегались по коже, точно молнии, точно линии смутных воспоминаний. Вспышка пламени ненадолго озарила их все: старые раны и новые. Все шрамы были гладкими и серебристыми – кроме одного.