– Я свою потерял, сэр! – сказал Уиткинс. – А то бы оставил. Весь процесс протекал на удивление культурно. Хронист лишился всех своих иголок, кроме одной, обеих пар запасных носков, пакета сушеных фруктов, сахарной головы, полбутылки спирта и пары игральных костей слоновой кости. Остальную одежду ему оставили, как и вяленое мясо вкупе с недоеденным караваем невероятно черствого ржаного хлеба. Плоский кожаный портфель не тронули. Пока мужики запихивали барахло обратно в котомку, командир обернулся к Хронисту: – Ну, давай сюда кошелек. Хронист отдал. – И кольцо. – Да в нем и серебра-то почти нет! – буркнул Хронист, стягивая кольцо с пальца. – А на шее у тебя что? Хронист расстегнул рубашку, показал тусклое металлическое колечко на кожаном шнурке. – Простое железо, сэр! Командир подступил ближе, потер колечко пальцами, уронил обратно на грудь Хронисту. – Ну, тогда оставь себе. Я не из тех, кто встает между человеком и его верой, – сказал он, вытряхнул кошелек на ладонь и хмыкнул с приятным изумлением, пальцем перебирая монеты. – А писарям-то лучше платят, чем я думал! – заметил он, принимаясь делить добычу между своими людьми. – А мне пару пенни не оставите, нет? – спросил Хронист. – Горяченького поесть раза два… Все шестеро обернулись и уставились на Хрониста, словно ушам своим не поверили. Командир расхохотался: – Клянусь телом Господним, а у тебя яйца крепкие! В его голосе слышалось сдержанное уважение. – Ну, вы выглядите человеком разумным, – пожал плечами Хронист. – А кушать-то мне что-то надо! Вожак улыбнулся – впервые за все время. – Что ж, с этим поспорить трудно. Он взял два пенни, продемонстрировал их Хронисту и опустил их обратно в кошелек. – На тебе, по одному пенни за каждое яйцо! Он бросил Хронисту кошелек и запихал в свою седельную сумку красивую синюю рубаху. – Спасибо, сэр, – сказал Хронист. – Возможно, вам стоит знать, что в той бутылке, которую забрал один из ваших людей – древесный спирт, я им перья протираю. Если он его выпьет, на пользу это ему не пойдет. Командир улыбнулся и кивнул. – Видали, что бывает, когда с людьми обращаешься по-человечески? – сказал он своим, вскакивая в седло. – Рад был знакомству, господин писарь. Если сейчас пойдете дальше, дотемна как раз поспеете к Эбботсфорду. Когда топот копыт затих вдали, Хронист перепаковал котомку, убедившись, что все уложено как следует. Потом стянул сапог, вытащил подкладку и вынул из носка сапога туго стянутый сверток монет. Часть монет переложил в кошелек, потом развязал штаны, вытащил из-под нескольких слоев одежды еще один сверток монет, и часть этих денег тоже перекочевала в кошелек. Тут вся штука в чем – главное, чтобы в кошельке денег было столько, сколько надо. Если мало, то они разочаруются и примутся искать еще. А если многовато, то их, чего доброго, жадность обуяет. Был и третий сверток с монетами, запеченный в черством каравае, на который могли польститься разве что самые отчаявшиеся грабители. Его Хронист покамест оставил в покое, так же как и целый серебряный талант, спрятанный в чернильнице. С годами Хронист привык считать этот талант неразменным. До него еще ни разу никто не докопался. Хотя, надо признаться, эти грабители были, пожалуй, самыми вежливыми, с какими ему доводилось встречаться. Учтивые, деловитые и не слишком сообразительные. Да, конечно, остаться без лошади с седлом неприятно, но в Эбботсфорде можно будет купить новую, и у него все равно хватит денег, чтобы благополучно пережить это дурацкое приключение и встретиться со Скарпи в Трейе. Ощутив настоятельный зов природы, Хронист пробился через багровые кусты сумаха на обочине. Когда он застегивал штаны, в подлеске вдруг что-то затрещало, какая-то черная тень забилась, проламываясь через заросли. Хронист отшатнулся, испуганно вскрикнул, потом только сообразил, что это всего лишь ворона захлопала крыльями. Посмеиваясь над собственной глупостью, он оправил одежду и снова выбрался из кустов сумаха на дорогу, смахнув невидимые нити паутины, которые налипли на лицо. Вскидывая на плечи котомку и портфель, Хронист обнаружил, что на душе у него на удивление легко. Худшее, что могло случиться, случилось, и оказалось не таким уж страшным. В кронах играл ветерок, листья тополя золотыми монетками сыпались в колеи проселочной дороги. Чудный был денек! Глава 3 Дерево и слово Коут рассеянно листал книгу, пытаясь не замечать тишины пустынного трактира, и тут распахнулась дверь и в трактир, пятясь, вошел Грэм. – Только-только закончил! Грэм преувеличенно осторожно маневрировал в лабиринте столов. – Я ее еще вчера принести собирался, да думаю – нет, дай-ка еще разок маслом покрою и дам просохнуть! И, надо сказать, правильно сделал. Господь и Владычица, эти руки еще отродясь не делали ничего красивее! Меж бровей трактирщика пролегла небольшая морщинка. Потом он увидел в руках у Грэма плоский сверток и просветлел лицом. – А-а-а! Подставка! – Коут устало улыбнулся. – Извини, Грэм. Это было так давно, я чуть не забыл. Грэм посмотрел на него странно: – Четыре месяца – это тебе давно? Да это дерево везли из самого Ариена, да еще по нынешним дорогам! – Четыре месяца… – эхом откликнулся Коут. Но тут увидел, как Грэм на него смотрит, и поспешно добавил: – Понимаешь, когда чего-то ждешь, кажется, будто прошла целая вечность. Он хотел улыбнуться ободряюще, но улыбка вышла какой-то больной. По правде сказать, Коут вообще выглядел довольно больным. Нет, не то чтобы больным, а так, захиревшим каким-то. Сникшим. Как растение, которое пересадили в неподходящую почву, и теперь оно вянет оттого, что ему недостает чего-то важного. Грэм видел разницу. Жесты трактирщика стали не такими вычурными, как обычно. Голос сделался не таким звучным. И даже глаза – не такие блестящие, как еще месяц назад. Потускнели как-то. Прежде они были как морская пена, как зеленая трава. А теперь больше смахивали на речной ил, на донышко бутылки зеленого стекла. И волосы у него прежде были яркие, точно пламя. А теперь они стали… ну, рыжими. Просто рыжими, и все. Коут отвел холстину и заглянул под нее. Дерево было темно-серого цвета, с черными прожилками, тяжелое, как железная пластина. Три черных колышка были вбиты над словом, вырезанным на дереве. – «Глупость», – прочел Грэм. – Странное имя для меча! Коут кивнул. Лицо у него было подчеркнуто-безразличным. – Сколько я тебе должен? – тихо спросил он. Грэм поразмыслил: – Ну, за дерево ты мне уже отдал… – Его глаза лукаво блеснули: – Где-то один и три. Коут протянул ему два таланта: – Сдачи не надо. С этим деревом тяжело работать. – Да уж, это точно! – сказал Грэм, явно довольный. – Под пилой оно как каменное. А под резцом – как железо. А потом, когда я уже почти управился, оказалось, что по нему еще и выжигать нельзя. – Да, я заметил, – сказал Коут с легким любопытством и провел пальцем по буквам – буквы были темнее дерева. – Ну и как же ты управился? – Ну как-как, – самодовольно ответил Грэм, – полдня убил, потом пошел в кузницу. И там мы с мальчиком кое-как выжгли надпись каленым железом. Больше двух часов бились, пока оно, наконец, не почернело! И ни единой струйки дыма, зато воняло старой кожей и клевером. Вот же чертовщина! Что это за дерево такое, что оно даже не горит? Грэм выждал с минуту, но трактирщик его как будто не услышал. – Ну что, где вешать-то будем? Коут наконец очнулся достаточно, чтобы окинуть взглядом зал. – Знаешь, я, пожалуй, сам. А то я еще не решил. Грэм оставил ему пригоршню железных гвоздей и пожелал удачного дня. Коут остался стоять у стойки, рассеянно поглаживая дерево и надпись. Вскоре из кухни вышел Баст и заглянул через плечо наставнику. Повисла долгая пауза, словно минута молчания в память о мертвых. В конце концов Баст сказал: – Реши, можно задать тебе один вопрос?