– Погодите минуточку, – сказал он. Красный свет из фургона начал угасать. – Мы же не хотим, чтобы… – Захлопни пасть, старый пердун! – рявкнул констебль. Он ухватил арканиста за локоть, как будто руку в печку сунул. Но видя, что ничего не случилось, улыбнулся и осмелел. – Не думай, что я постесняюсь шарахнуть тебя по башке, чтобы ты не творил своих дьявольских штучек! – Молодчина, Том! – сказал мэр, буквально исходя облегчением. – Тащи его в кутузку, а потом пошлем кого-нибудь за фургоном. Констебль ухмыльнулся и заломил старику руку. Арканист согнулся пополам и коротко, болезненно ахнул. Из своего укрытия мне было хорошо видно, как на лице арканиста тревога сменилась болезненной гримасой, а потом гневом, все в одну секунду. Я увидел, как губы у него шевельнулись. Вдруг откуда ни возьмись налетел яростный порыв ветра, как будто ни с того ни с сего грянула буря. Ветер качнул фургон старика, он побалансировал на двух колесах, прежде чем снова рухнул на все четыре. Констебль пошатнулся и упал, как пораженный дланью Божией. Даже там, где прятался я, примерно в тридцати футах оттуда, ветер был так силен, что я невольно шагнул вперед, словно меня грубо толкнули в спину. – Прочь! – гневно вскричал старик. – И не тревожьте меня более! А не то я заставлю вашу кровь вспыхнуть огнем и наполню вас страхом, подобным льду и железу! Слова эти были мне чем-то знакомы, я только никак не мог вспомнить, где я их слышал. Мэр с констеблем повернулись и опрометью бросились бежать, кося глазом, как испуганные лошади. Ветер улегся так же стремительно, как и поднялся. Внезапный порыв ветра длился не более пяти секунд. Поскольку вся деревня столпилась около зала, вряд ли это кто-нибудь видел, кроме меня, констебля да осликов старика, которые мирно и невозмутимо стояли в своей упряжи. – Избавьте это место от вашего гнусного присутствия! – буркнул арканист себе под нос, провожая взглядом беглецов. – Силой своего имени повелеваю вам! Я наконец сообразил, отчего эти слова казались мне такими знакомыми. Он цитировал строчки из сцены изгнания бесов из «Деоники». Мало кто знает эту пьесу. Старик обернулся к своему фургону и принялся импровизировать: – Волей моей станете вы как масло в жаркий день! Волей моей станете вы как поэт с душой священника! Лимонным кремом начиню я вас и выкину в окошко! Он сплюнул: – У-у, ублюдки! Его раздражение, похоже, миновало, и он шумно, тяжко вздохнул. – Ну что ж, могло быть куда хуже, – пробормотал старик, потирая плечо, вывернутое констеблем. – Как вы думаете, не вернутся ли они с толпой народа? Я подумал было, что старик обращается ко мне. Потом сообразил, в чем дело. Он разговаривал с осликами. – Вот и я так не думаю. Однако же мне уже случалось ошибаться. Ну что, остановимся на окраине и подберем последний овес? Он забрался в фургон сзади и вернулся с широким ведром и почти пустым джутовым мешком. Вытряхнул в мешок содержимое ведра. Результат его явно разочаровал. Он взял горсточку себе, а ведро подвинул ногой осликам. – Ну, что вы на меня так смотрите? – сказал он им. – Все мы на голодном пайке! К тому же вы-то и травки пощипать можете. Он погладил ослика и принялся всухомятку уминать плющеный овес, время от времени выплевывая шелуху. Мне сделалось ужасно грустно: бедный старик скитается один по дорогам, и поговорить-то ему не с кем, кроме собственных ослов! Эдема руэ тоже несладко живется, но мы по крайней мере не одни. А этот человек был один-одинешенек. – Да, ребятки, далеконько мы забрались от цивилизации! Те, кому я нужен, мне не доверяют, а те, кто мне доверяет, не могут себе позволить мои услуги. Старик заглянул в свой кошелек: – Осталось полтора пенни, так что выбор у нас невелик. Что мы предпочтем: вымокнуть сегодня или остаться голодными завтра? Заработать тут не выйдет, так что придется выбирать: либо одно, либо другое. Я высунулся из-за угла дома, чтобы прочитать то, что написано на боку старикова фургона. Там говорилось следующее: «АБЕНТИ: НЕПРЕВЗОЙДЕННЫЙ АРКАНИСТ! Писарь. Химик. Зубной врач. Непревзойденный пивец. Редкие товары. Ищу воду с помощью лозы. Лечу любые хвори. Отыскиваю потерянное. Чиню испорченное. Гороскопов не составляю. Приворотными зельями не торгую. Порчу не навожу». Абенти заметил меня, как только я показался из-за дома, за которым прятался. – Привет! Чем могу служить? – А у вас «певец» с ошибкой написано, – заметил я. Он, похоже, удивился. – Да это шутка такая, – объяснил он. – Я же не певец, я просто еще и эль варю временами. – А-а! – кивнул я. – Понятно. Я вынул руку из кармана: – Продайте мне чего-нибудь на один пенни! Его, похоже, разбирал смех и любопытство одновременно. – А чего тебе надо? – А лациллиум у вас есть? За последний месяц мы раз десять ставили «Благородного Фариена», и в моей детской голове кишели интриги и убийства. – Ты что, боишься, что тебя кто-нибудь отравит? – спросил он, несколько ошеломленный. – Вообще-то нет. Но сдается мне, что, если ждать до тех пор, пока обнаружишь, что тебе нужно противоядие, добывать его будет уже поздновато. – Ну, пожалуй, я бы мог продать тебе лациллиума на один пенни, – сказал он. – Это как раз будет нужная доза на человека твоего роста. Однако лациллиум сам по себе – опасная штука. Он помогает далеко не от всех ядов. А если принять его некстати, он может серьезно навредить. – У-у, – сказал я. – А я и не знал. В пьесе лациллиум фигурировал как надежная панацея от всего подряд. Абенти задумчиво приложил палец к губам: – А можешь ли ты пока что ответить мне на один вопрос? Я кивнул. – Чья это там труппа? – Ну, в каком-то смысле моя, – сказал я. – Но вообще-то это труппа моего отца, потому что он там всем заправляет и решает, куда нам ехать дальше. И в то же время – барона Грейфеллоу, потому что он наш покровитель. Мы люди барона Грейфеллоу. Старик посмотрел на меня с усмешкой: – Я про вас слышал. Хорошая труппа. Вы пользуетесь хорошей репутацией. Я кивнул, не видя смысла в ложной скромности. – Как ты думаешь, заинтересует ли твоего отца моя помощь? – спросил он. – Не могу сказать, что я такой уж хороший актер, но иметь меня под боком весьма полезно. Я могу изготовлять грим и румяна без применения свинца, ртути и мышьяка. Могу быстро и чисто устроить яркое освещение. Разноцветное, если надо. Долго раздумывать мне не пришлось. Свечи дороги и гаснут от сквозняков, факелы коптят, воняют и грозят пожаром. Ну а про опасность грима в труппе всякий знал с малолетства. Трудно сделаться старым, опытным актером, когда каждые три дня мажешь лицо ядом и к двадцати пяти годам сходишь с ума. – Возможно, я несколько превышаю свои полномочия, – сказал я, протягивая ему руку, – но позвольте мне первым приветствовать вас в нашей труппе! Поскольку я стремлюсь поведать о своей жизни и деяниях честно и непредвзято, не могу не упомянуть о том, что я пригласил Бена в труппу отнюдь не из чистого альтруизма. Нет, качественный грим и хорошее освещение нам действительно пришлись весьма кстати. Правда и то, что мне просто сделалось жаль одинокого старика, скитающегося по дорогам. Но прежде всего меня разобрало любопытство. Я видел, как Абенти сделал нечто, чему я не находил объяснений, нечто удивительное и загадочное. Я не про трюк с симпатическими лампами. Это-то я распознал с первого взгляда: обычная показуха, фокус, призванный произвести впечатление на невежественную публику. Но вот то, что он сделал потом, было нечто совсем иное. Он призвал ветер – и ветер явился на зов. Это была магия. Настоящая магия. Магия вроде той, про какую я слышал в историях про Таборлина Великого. Магия, в которую я не верил лет с шести. А теперь не знал, чему верить. И я пригласил его к нам в труппу, надеясь получить ответы на свои вопросы. Тогда я этого еще не знал, но я искал имя ветра.